Yurisprudentsia_v_poiskakh_identichnosti

вляет передачу прав отца на эти часы его сыну; т. е. делает их подарком. Но исходящее от старшего сына в конце спора со своим братом о семейном имуществе, произнесение такой фразы составляет признание прав младшего сына и прекращает притязания старшего. Конечно, в отношении подобных случаев могут возникать трудности, аналогичные проблемам, с которыми сталкивается судья: мы можем спросить, является ли рассмотренное употребление этих слов юридически надлежащим способом делать подарки. Если в приведенном примере критерием оценки выступает английское право, то ответ — «да»; но он был бы «нет», если бы отец указывал не на свои часы, а на свой дом, хотя и в этом случае возможно то, что мы будем признавать за сыном моральные права на дом, а за отцом — моральную обязанность передать дом сыну. Это показывает, что правила, являющиеся предпосылкой подобных высказываний, не обязательно относятся к юридическим правилам. Но я хотел бы привлечь внимание к ситуациям, когда мы используем такие фразы не для того, чтобы передавать или даровать права, но с тем, чтобы их признавать или приписывать. Ибо здесь, как и судья, индивид решает на основании определенных фактов, что у кого-то еще есть определенные права, и его

ваше», «это — его», могут употребляться просто в качестве описательных утверждений с тем, чтобы описывать вещи че- рез указание на их собственников. Проводя посетителей вокруг моего имения, я говорю, указывая на поле, «это — мое» или «это принадлежит мне», исключительно ради информации.

(с) В-третьих, есть более небрежное приписательное употребление этих фраз в повседневной жизни, которое трудно четко классифицировать. Предположим, что когда мы встали с тем, чтобы уйти, я вижу, что вы оставили ручку и даю ее вам, говоря «это — ваше», или, предположим, что я иду по улице и замечаю то, как человек впереди меня вытаскивает платок, и у него из кармана выпадают часы. Я подбираю их и возвращаю ему со словами «это — ваше». Возможно, здесь мы склонны сказать, что используем данную фразу просто в каче- стве описательного утверждения, равнозначного высказыванию «Вы несли и обронили это или оставили это»; но то, что подобное употребление, во всяком случае с очевидностью, не является таковым, можно увидеть из следующего анализа. Если

260

после того, как мы вернули часы, подъезжает полиция и арестовывает этого человека за кражу, я не буду с охотой повторять вышеназванную фразу и утверждать то, что она истинна, хотя, будь она «описательной» по отношению к материальным фактам, почему бы мне не сделать этого? С другой стороны, я не буду утверждать о сказанном мною то, что оно — ложно. Конечно, дела здесь обстоят таким образом, что весьма распространенным надлежащим основанием для признания принадлежности человеку некоторых прав на владение вещью является непосредственное наблюдение того, что он состоит во владении последней; и, конечно, в такой ситуации будет правильным приписывать указанные права с помощью фразы «это

– ваше» в отсутствие какого-либо заявления или особого обстоятельства, которое может их аннулировать. Но, как индивиды, мы не находимся в положении судьи; наше решение не является окончательным, и когда мы узнаем о новых обстоятельствах или новых притязаниях, нам приходится опять принимать решения в свете данных обстоятельств или притязаний. Тем не менее, в других отношениях действие фраз этого простого и не-специального вида напоминает действие судебных решений. Используемые здесь понятия имеют отменяемый характер, подобны понятиям права и схожим образом связаны с подкрепляющими их фактами. Можно избрать рискованную линию рассуждения, утверждая, что такие фразы, как «это – его», «это — ваше», подобно слову «давать» («give»), приобрели исключительно описательный смысл, используемый для обозначения обычных материальных фактов, на основании которых является привычным приписывать права владения; но такая позиция не объясняет особенность нашего словоупотребления, ошибочно игнорирует отменяемую природу данных фраз и отождествляет значение выражения, посредством которого мы принимаем решения или осуществляем приписывания, с фактическими обстоятельствами, которые — в отсутствие иных заявлений — являются для подобных решений или приписываний надлежащими основаниями. С большей правдоподобностью можно утверждать, что имеется описательный смысл слов «мое», «ваше», «его» — смысл, в котором моими являются мои зубы (в отличие от моих вставных (false) зубов) или мои мысли и переживания. Но, конечно, в их отношении мы не выступаем с такими высказываниями, как «это — мое», «это — ваше», «это — его», и не оспариваем их; меня же здесь интересует именно логическая природа последних.

261

III

Итак, уже достаточно много было сказано о приписывании и признании прав, осуществляемых нами с помощью простых высказываний «это — ваше», «это — его», и о связанном с этим или производном описательном употреблении этих фраз. Теперь я хотел бы обосновать сходный, но, пожалуй, более спорный тезис о том, что понятие человеческого действия есть приписательное и отменяемое понятие, и что многие философские трудности связаны с игнорированием этого и поиском необходимых и достаточных условий его применения. Я полагаю, что фразы «Я сделал это», «Вы сделали это», «Он сделал это» представляют собой первичные способы употребления, посредством которых мы признаем èëè допускаем обязанность, выдвигаем обвинения, либо приписываем ответственность; и смысл, в котором наши действия являются нашими, во многом схож со смыслом, в котором нашей является собственность, хотя такая связанность и не образует с необходимостью vinculum juris*, ответственность на основе положительного права. Конечно, как и рассмотренные выше высказывания, связанные с не-описа- тельным понятием собственности, глагол «делать» («do») и, вообще говоря, глаголы действия, имеют важное описательное употребление, особенно в настоящем и будущем времени; их приписательное употребление в основном представлено в форме прошедшего времени, где подобный глагол часто является вневременнûм и явно отсылает к прошлому, как отличному от настоящего. В самом деле, описательное употребление глаголов действия является столь важным, что затемняет не-описа- тельное словоупотребление даже в бульшем числе случаев, чем при использовании «это — ваше», «это — его» и т. д. Но я полагаю, что логическая природа глаголов действия обнаруживается в тех многочисленных чертах, которые одинаково присущи как фразам, содержащим эти глаголы в прошедшем времени, так и фразам в настоящем времени, использующим притяжательные местоимения (как, например, в выражении «это — его» и т. п.), а соответственно, è судебным решениям, посредством которых с фактами связываются юридические следствия.

Лучше всего можно выразить мою позицию, противопос-

* Правовую связь (ëàò.). — Прим. ред. и перев.

262

рос «Что отличает физическое движение человеческого тела от человеческого действия?» является известным вопросом в философии. Согласно старомодному ответу, искомое различие состоит в наступлении до физического движения или одновре-

в качестве его психологической причины. Подобное событие мы называем «наличием намерения» («having the intention»), «принятием решения» («setting ourselves»), «волением» («willing») или «желанием» («desiring») осуществить рассматриваемое действие. Современный ответ заключается в следующем: выражение «Х выполнил действие» означает соединение категорического суждения о движении тела Х и общего гипотетического суждения (либо суждений) о том, что Х бы реагировал различным образом на различные стимулы или что его тело не двинулось бы так, как это имело место, или некоторого физического следствия можно было бы избежать, если бы он предпочел иное решение, и т. д. Во многих различных отношениях оба эти ответа видятся мне неправильными или, по крайней мере, неудовлетворительными, но им обоим присуща распространенная ошибка, связанная с предположением о том, что надлежащий анализ понятия человеческого действия можно дать посредством какого бы то ни было сочетания описательных предложений, категорических или гипотетических, либо каких бы то ни было предложений, всецело касающихся единичного индивида. Чтобы понять это, сравните с традиционным вопросом о действии вопрос «В чем заключается разница между частью земли и частью собственности?». Собственность не является описательным понятием, и различие между фразами «Это — часть земли» или «Смит удерживает часть земли», с одной стороны, и выражениями «Это — чья-то собственность» и «Смит владеет частью собственности», с другой, нельзя объяснить без обращения к не-описательным высказываниям, посредством которых провозглашаются правовые нормы и принимаются решения или, по самой меньшей мере, без обращения к тем высказываниям, посредством которых признаются права. Полагаю также, что и разницу между выражениями «Его тело двинулось в насильственное соприкосновение с телом другого» и «Он сделал это» (например, «Он ударил ее») нельзя объяснить без обращения к не-описательному употреблению фраз, посредством которых приписываются обязанности или ответственность. Что является в корне неправильным и в старой, и в новой

263

версии традиционного анализа действия в качестве сочетания физических и психологических событий либо сочетания категорических и гипотетических описательных предложений, так это ошибочное отождествление ими значения не-описательного высказывания, приписывающего ответственность в сильной или слабой форме, с фактическими обстоятельствами, которые подкрепляют такое приписывание или являются для него надлежащими основаниями. Иначе говоря, хотя, конечно, не все правила, в соответствии с которыми мы приписываем ответственность в нашем обществе, отражены в нашем правовом кодексе, ни vice versa *, тем не менее, наше понятие действия, как и наше понятие собственности, есть понятие социальное и логически зависимое от принятых правил поведения. Оно по своей сути не является описательным понятием, но по природе приписательно; и оно является отменяемым понятием, подлежащим определению посредством исключений, а не через набор необходимых и достаточных условий, физических или психологических.

Представленная точка зрения подтверждается следующими рассуждениями. Во-первых, когда мы при наблюдении за физическими движениями одного человека в их связи с другим человеком, говорим «Смит ударил ее» или «Смит сделал это» в ответ на вопрос «Кто ударил ее?» или «Кто сделал это?», мы, безусловно, не рассматриваем данный ответ в качестве составного утверждения о том, что имело место физическое движение тела Смита и что в сознании Смита произошло подразумеваемое психологическое событие (что он принял решение ударить ее или что у него появилось подобное намерение); ибо в случае такой ссылки на психологические события, мы присоединили бы к этому ответу что-то еще. Не рассматриваем мы данный ответ и в качестве сочетания категорических или гипотетических предложений, описательных по отношению к физическому движению и предрасположенности Смита либо по отношению к тому, что могло бы произойти, если он бы предпочел иное решение. Наоборот, в этих обстоятельствах фраза «Он ударил ее», подобно фразе «Это — его», является смесью. Она представляет собой приписывание ответственности, обоснованное фактами; ибо наблюдаемые физические движения тела Смита суть обстоятельства, которые — в отсутствие не-

* Наоборот, противоположным образом (ëàò.). — Прим. ред. и перев.

264

коего возражения — подкрепляют приписательное высказывание «Он сделал это» или являются для последнего надлежащими основаниями. Но, конечно, фраза «Он сделал это» отличается от фразы «Это — его», поскольку здесь мы приписываем ответственность, а не права.

Во-вторых, фраза «Смит ударил ее» может быть оспорена двумя разными способами так, как это характерно для отменяемых правовых высказываний. Смит или кто-либо еще может заявить категорический отказ от соответствующего утверждения о материальных фактах: «Нет, это был Джонс, а не Смит». В качестве альтернативы (но — поскольку мы не в суде — не в качестве дополнения), Смитом или его друзьями может быть заявлено любое из огромного множества возражений, которые, даже не снимая обвинения полностью, смяг- чают его, или, как говорят юристы, «ослабляют» его. Так,

4.«[Он сделал это] в рамках самообороны» (она собиралась ударить его молотком).

5.«[Он сделал это] в ответ на серьезную провокацию» (она

человек».

В-третьих. Безусловно, можно принять рискованную линию рассуждений, утверждая, что все эти возражения представляют собой лишь многочисленные знаки отсутствия в каждом случае общего психологического элемента («намерения», «намеренности», «сознания»), требуемого в «полном» определении действия, т. е. требуемого в качестве одного из его необходимых и достаточных условий, и что, в конце концов, рассматриваемое понятие является обычным описательным понятием. Однако в отношении данной позиции можно привести

265

множество возражений. Эти слова, имеющие утвердительный вид, такие как «намерение» и т. п., будучи представлены в качестве необходимых условий всякого действия, достигают успеха в подобной формулировке, только если они действительно образуют всеобъемлющую и вводящую своей внешней утвердительностью в заблуждение ссылку на отсутствие одного или более допускаемых здесь возражений, а, следовательно, становятся понятными, только будучи истолкованными в свете данных возражений, и не vice versa. Еще раз: когда мы приписываем человеку некое действие, вопрос о том, произошло ли психологическое «событие», возникает вовсе не в этой предлагаемой утвердительной формулировке, но в форме исследования того, относится ли какое-либо из вышеназванных смягчающих возражений к данному делу. Далее, когда дается более конкретное описание предполагаемого общего психологического элемента, обычно выходит так, что он является чем-то совершенно особым, характерным только для особого вида действия и вовсе не образует существенного элемента любых действий. Это с очевидностью верно и в отношении предложенного профессором Г. А. Причардом выражения «принятие решения» («setting ourselves»)11 , которое хорошо объясняет некоторые ужасные события в нашей жизни, но, безусловно, не является существенной составляющей во всех тех случаях, когда мы признаем действие.

В-четвертых. Ранее используемый психологический критерий не дает объяснения проводимой нами границы между тем, что мы по-прежнему называем действием, пусть и слу-

рят, что я попал в него случайно, но если я целюсь в столб, попадаю в него, а пуля затем рикошетит в человека, будут говорить, что это вообще не было моим действием. Вместе с тем, ни в том, ни в другом случае, я не принимал какого-либо решения совершить то, что произошло, у меня не было соответствующего намерения или желания.

В-пятых. Современная формула — согласно которой говорить о том, что действие является намеренным, означает утверждать, что деятель мог его избежать, если бы он предпо-

11 Ñì.: Prichard H. A. Duty and Ignorance of Fact. London: Humphrey Milford, 1932. P. 24 et seq.

266

чел иное решение — либо игнорирует разнородный характер применяемых нами критериев, ограничивающих употребление фразы «Он сделал это» в ситуациях, когда мы используем такие слова, как «случайно», «по ошибке», «под принуждением» и т. д., либо просто обходит данный вопрос, оставляя значение протазиса «если бы он предпочел иное решение» невыносимо смутным. Вместе с тем, действительно практикуемые нами критерии ограничения употребления фразы «Он сделал это», даже будучи многочисленными и разнообразными, поддаются изложению с некоторой точностью. Соответственно, если предлагаемая общая формула применяется для того, чтобы объяснить наш отказ от безоговорочного произнесения фразы «Он сделал это» в обстоятельствах, когда рука одного человека принудительно направлялась другим, использование той же самой формулы в очень разных ситуациях случайности, ошибки, принуждения посредством угроз, или провокации будет вводит в

заблуждение. Ибо в первом случае утверждение «Деятель не мог бы поступить иначе, даже если бы он сделал соответствующий выбор» истинно в том смысле, что он не мог управлять своим телом, и его решение было или было бы недейственным; тогда как, например, применительно к несчастному слу- чаю смысл, в котором это утверждение является истинным (если оно истинно вообще) состоит в том, что, даже владея собственным телом, деятель не предвидел материальные последствия своих движений. И, конечно, практикуемое нами ограничение употребления фразы «Он сделал это» в случаях принуждения посредством угроз или провокации (которое должно учитываться при любом анализе употребления нами глаголов действия) можно понять, применяя предлагаемую общую формулу, только если ее протазис будет по-прежнему использоваться в различных смыслах так, что его удобная общность в итоге исчезает; ибо будет существовать столько же разных смыслов, сколько имеется различных типов возражений или ограничений употребления фразы «Он сделал это». Некоторые стремятся избежать подобного заключения, заявляя, что в ситуациях, когда мы ограничиваем употребление выражения «Он сделал это», например, в ситуации несчастного случая, по сути, имеют место два элемента, один из которых образует подлинное действие (выстреливание из ружья), а другой — его последствия (человек, в которого попали), и что наше традиционное словоупотребление, в соответствии с которым мы в та-

267

ких обстоятельствах говорим «Он выстрелил в него случайно», является неточным или неопределенным. «Строго», утверждается здесь, нам следует говорить «Он выстрелил из ружья» (действие в строгом смысле) и «пуля попала в человека». Но это линия рассуждений — также как и допущение, согласно которому мы можем утверждать то, чем является «подлинное» действие, независимо от фактического употребления нами глаголов действия — порождает знакомые, но нежелательные парадоксы. Если ситуации несчастного случая должны быть разобраны на подлинное действие ïëþñ непреднамеренные последствия, тогда, равным образом, обычное действие должно быть разложено на подлинное действие ïëþñ намеренные последствия. С этой точки зрения, выстрел из ружья будет вклю- чать в себя нажатие на курок ïëþñ …, а нажатие на курок — взведение курка пальцем ïëþñ … Так что в итоге единственными «подлинными действиями» (если таковые вообще существуют) будут минимальные движения, осуществимые нашим телом, когда уже ничего не «может» пойти не так. Эти парадоксы выступают результатом тех настойчивых утверждений, согласно которым «действие» представляет собой описательное понятие, определяемое посредством набора необходимых и достаточных условий.

В-шестых. Когда мы приписываем права или обязанности как частные лица, мы не находимся в положении судьи, решения которого носят официальный и окончательный характер, но от которого требуется иметь дело только с притязаниями и возражениями, действительно представленными перед ним. В частной жизни решения не окончательны, а индивиды не освобождены, как часто освобожден судья, от усилий по выяснению того, какие могут быть заявлены возражения. Следовательно, если в силу наблюдаемых нами простых материальных фактов, мы заключаем «Смит ударил ее» и не сопровождаем свое решение какими-либо оговорками, оно может оказаться неправильным или дефектным так, как не может решение судьи. Ибо, если, по изучении фактов, выясняется, что нам следовало сказать «Смит ударил ее слу- чайно», наше первоначальное решение подлежит ограниче- нию. Но важно отметить, что оно не отменяется как ложное утверждение о факте либо в качестве ложного заключения о том, что имело место некоторое существенное психологическое событие, необходимое для истинности высказывания «Он

268

сделал это». Приписывание нами ответственности больше не является обоснованным в свете новых обстоятельств, которые мы приняли во внимание. Так что нам нужно снова выносить решение, но не описывать снова.

И в заключении, следуя тому, что юристы называют избыточной осторожностью, мне хотелось бы указать на два тезиса, которые не отстаивались мною. Первое, я не защищал какой-либо формы бихевиоризма: несмотря на то, что зачастую будет правильным употреблять выражение «Он сделал это» в силу одних только наблюдаемых физических движений другого, с моей точки зрения, фраза «Он сделал это» никогда не является простым описанием этих движений. Второе, я хотел бы отграничить от своей собственной позиции тезис, широко разделяемый сегодня в качестве решения или снятия проблемы свободы воли: согласно этому тезису, сказать, что действие является намеренным, означает просто то, что моральное порицание будет отбивать охоту к его повторению у осуждаемого деятеля, а моральная похвала будет поощрять последнего в его осуществлении. Как мне кажется, подобный

му мы приписываем людям ответственность за действия именно так, а не иначе. Безусловно, существует связь между этими двумя вопросами, т.е. между теориями наказания и награды и попытками прояснить фактически используемые нами критерии приписывании ответственности за действия. Несомненно, мы пришли к использованию практикуемых нами критериев, помимо прочего, потому, что в длительной перспективе и в конечном счете для «общества», а не для несчастного подсудимого, то, как мы приписываем ответственность, способствует сдерживанию преступности и поощрению добродетели; и историк общества сможет показать медленное изменение употребляемых нами критериев по мере достижения результатов исправления и предупреждения, полученных с помощью их применения. Но это только одно из следствий использования данных критериев. И это лишь один из факторов, способствующих тому, чтобы мы сохраняли или видоизменяли последние. Определяющими здесь будут также привычка, или консерватизм, потребность в определенности и потребность в некой системе распределения ущерба, возникающего вследствие поведения; и хотя, конечно, мы можем

269

Пермяков Юрий Евгеньевич Касаткин Сергей Николаевич

ИСТОРИЯИФИЛОСОФИЯЮРИДИЧЕСКОЙНАУКИ

МЕТОДИЧЕСКИЕ УКАЗАНИЯ К ИЗУЧЕНИЮ КУРСА

I.Методическиеуказаниякпреподаваниюиизучениюкурса «Историяифилософияюридическойнауки»

История юридической науки и ее философские основания довольно редко оказывались предметом серьезных размышлений, поэтому круг вопросов и сама проблематика этого учебного курса еще не имеют четких границ. Преподавателю, как и студентам, надо быть готовым к тому, что в публикациях на эту тему придется встречаться с отдельными мнениями, оценками и суждениями, которые в большей степени характеризуют убеждения и пристрастия самого автора, нежели объективное состояние науки. Особенно сложно доверять мнениям, высказанными учеными в советской научной литературе: здесь необходимо отделять неизбежные шаблоны мысли и идеологические клише, без которых не состоялась бы научная публикация, от того, что имеет научную ценность и сохранило свою значимость для современности. Сложность этой задачи усугубляется двумя крайностями, которые достаточно резко обозначены в отечественной науке к своему недавнему прошлому. С одной стороны, необходимо преодолеть предубеждение, будто вся советская юридическая наука утратила свою актуальность и методологическую ценность. С другой стороны, необходимо осознать методологическую ограниченность и догматизм достаточно большого числа научных публикаций в прошлом, боязнь постановки новых проблем, предельное отстранение от реальной правоприменительной практики, особенно в сфере политических и конституционных отношений.

Главная задача курса состоит в том, чтобы раскрыть методологи- ческие основания юридической науки, понять ее специфику и существенные отличия от философии права и социологии, которые также изучают и осмысливают явления правовой действительности. Поскольку курс рассчитан на познание истории науки, следует уделять внимание не только тем идеям и концепциям, которые выдержали испытание временем, но и заблуждениям, ошибкам юридической теории, особенно тем из них, которые имеют исключительно научную природу и не связаны с конкретной политической ситуацией в стране и преходящей идеологической конъюнктурой.

Тематика вопросов, вынесенных для обсуждения на практических занятиях и предложенная для написания докладов и рефератов,

272

достаточна приблизительна. Студент может сам сформулировать тему своего выступления с учетом своих научных или практических интересов. Целесообразно на занятиях делать обзоры современных науч- ных публикаций, выделять среди них особо важные и интересные.

Главная сложность, которая поджидает студентов в изучении этого курса, состоит в освоении языка научных дискуссий. Он постоянно меняется в зависимости от того, какой методологии придерживается автор и какие идеи и категории приобрели во время написания науч- ной работы особую популярность.

Выступления на занятиях должны обсуждаться и оцениваться, в том числе самими студентами. Как это часто бывает, оценки и высказываемые мнения замещают собою научную позицию, что нежелательно: в науке лишь те оценки имеют ценность, которые опираются на систему аргументов и вписаны в концептуальную схему, без которой не обходится ни одно научное описание предмета. Необходимо развивать в себе способность к рефлексии и чувствительность к нарративной проблематике, т.е. осознанию того, как говорится о том или ином явлении и почему выбор пал на те или иные выразительные средства. Любое понятие в науке претендует на статус научной категории, т.е. оно указывает не только на то или иное явление, но и на систему представлений, в рамках которой это явление может быть изучено.

II.ПРОГРАММАКУРСА

Òåìà 1. Теория и методология научного познания. Логика общественных наук. Правовое мышление

и правовая действительность как объекты юридических наук. Юридическая наука как социальный институт

Теория как инструмент и объект познания. Понятие и специфика научного познания. Парадигмы классической науки и ее кризис. Неклассическая наука в ХХ веке. Постнеклассические модели научного познания. Позитивистские, неопозитивистские, постпозитивистские, феноменологические, герменевтические, постмодернистские критерии научности.

Естественные и социальные науки. Специфика познания социальных объектов. Обоснования возможности социальной науки. Проблема объективности социального познания. Правовая теория как часть социогуманитаристики: общее, особенное.

Право как объект научного познания. Критерии «юридического»: проблемы обоснования. Право как факт, идея и норма. Право как дискурс (языковые практики). Специфика юридического языка. Юриди- ческое поле. Понятие официального. Право как культура и тип мышления. Логика права. Право в обыденном понимании. Обыденные представления о праве в структуре научного знания.

273

Борьба за «чистоту» науки и ее философский смысл. Стандарты научной теории. Логика, методология и нормативные основы научных дискуссий. Научная критика. Политическая власть и научные истины в юриспруденции. Проблема неангажированного правового знания. Деидеологизации и реидеологизация правоведения. Юридическая наука и социальная технология (искусство). Наука и псевдонаука в современной юриспруденции. Мифологии. Имитация научного познания в современной юриспруденции. Мнение и позиция в научном споре. Конвенциональность научного знания. «Шельмование» как прием в научной дискуссии. Юридическая наука как ритуальное действие.

Декларируемые цели правовой теории. Цель — функция — система. Множественность целей правовых теорий: взаимодействие и противоречия. Описательная и нормативная логики. Теория как идеология (легитимация status quo). Проблемы правового прогноза.

«Двойное гражданство» юриспруденции. Нормативность и практическая ориентированность юридической науки. Юриспруденция как юридическая доктрина. Разделение труда в юридическом поле (правовой системе): место и роль теоретиков (юриспруденции), специфика континентальных, англо-американских и российской правовых систем. Функции и дисфункции правовой теории. Юриспруденция как «служанка законодателя».

Юридическая наука как социальный институт. «Большая» и «малая» наука. Научные учреждения. Государственная политика в области (юридической) науки. Паспорта научных специальностей по правоведению и стандарты юридического образования. Научные степени в России и за рубежом. Научность отечественных диссертационных исследований, их проявление в официальных документах ВАКа и практике присуждения научных степеней. Социальное функционирование правовой теории. Научное сообщество. Научная школа. Формы коммуникации и предметное содержание юридической науки: публикации, дискуссии, законопроекты, критика административных и судебных решений. Индекс цитирования. Плагиат. Юридическая наука и образование. Проблемы научности учебников по теории государства и права и другим юридическим дисциплинам. Научные дискуссии в сети интернет.

Литературактеме1

1.Актуальные проблемы философии науки. М., 2007.

2.Алексеев С.С. Общая теория права. 2-е изд. М., 2008.

3.Алексеев С.С. Право: азбука - теория - философия: Опыт комплексного исследования. М., 1999.

4.Андреасян Е.А. Становление юридического образования в России // Философия права. 2007. 2. С. 7—11.

5.Антонов М.В. Нейтральность и теория права // Ежегодник философии и теории права. 2009. 1. / под ред. А.В. Полякова. СПб.: Юридическая книга, 2010.

6.Апель Ê.-Î. Трансформация философии. М., 2001.

7. Байтин М.И. О методологическом значении и предмете общей теории государства и права // Государство и право. 2007. 4. С. 5—9.

8.Байтин М.И. Предмет теории государства и права // Теория государства и права: курс лекций / под ред. Н.И. Матузова и А.В. Малько. М., 1997.

9.Бахтин М.М. К философским основам гуманитарных наук // Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. М., 1996. Т. 5.

10.Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М., 1995.

11.Бержель Æ.-Ë. Общая теория права. М., 2000 (Введение. Разд. 1 и 2.

Ñ.15—33; ãë.3 ðàçä. 2. Ñ. 293—304 è äð.).

12.Бурдье П. Власть права: основы социологии юридического поля // Социальное пространство: поля и практики. М., СПб., 2007. С. 75—128 (Особенно разделы 1 и 2).

13.Бурдье П. Клиническая социология поля науки // Социоанализ Пьера Бурдье. М.-СПб., 2001. С. 49—95.

14.Бурдье П. Поле политики, поле социальных наук, поле журналистики // Социоанализ Пьера Бурдье. М.-СПб., 2001. С. 107—140.

15.Бурдье П. Цензура поля научная сублимация // Социоанализ Пьера Бурдье. М.-СПб., 2001. С. 96-106.

16.Ветютнев Ю.Ю. Государственно-правовые закономерности (введение в теорию) Элиста, 2006.

17.Воротилина Т.Л. Постнеклассические тенденции в западной и российской традициях правопонимания: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. Нижний Новгород, 2002.

18.Гадамер Õ.-Ã. Истина и метод: Основы философской герменевтики. М., 1998.

19.Голоскоков Л.В. Методология анализа политико-правовых доктрин в период формирования информационного общества: частные и специальные методы // «Черные дыры» в российском законодательстве. 2003. 2. С. 288—297.

20.Графский В.Г. Государство и технократия. М., 1981.

21.Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология. СПб., 2004.

22.Демидов А.И. О методологической ситуации в правоведении // Правоведение. 2001. 4.

23.Дробышевский С.А. О критериях оценки политико-юридических доктрин // Актуальные проблемы юридической науки: тез. докл. Всерос. науч.- практ. конф. / отв. ред. А.Н. Тарбагаев. Красноярск: РУМЦ ЮО, 2005. С. 24— 28.

24.Закомлистов А.Ф. Концептуальная сущность юриспруденции // Государство и право. 2003. 12.

25.Закомлистов А.Ф. Юридическая философия. СПб., 2004.

26.Ильин В.В. Критерии научности знания. М., 1989.

27.Ильин В.В. Философия науки. М., 2003.

28.История и методология науки: Феномен специализированного познания. СПб., 2004.

29.Канке В.А. Основные направления и концепции науки. Итоги ХХ столетия. М., 2000.

30.Касаткин С.Н. Юриспруденция и словоупотребление. Проект юридической догматики // Юриспруденция в поисках идентичности: сб. ст., переводов, рефератов. Самара: Изд-во Самарской гуманитарной академии, 2010.

84.Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986.

85.Фейерабенд П. Против метода: очерк анархистской теории познания. М.: АСТ, Хранитель, 2007.

86.Философия науки: краткая энциклопедия (основные направления, концепции, категории) / под ред. С.А. Лебедева. М., 2008.

87.Философия науки: общие проблемы. Методология естественных и гуманитарных наук : хрестоматия / отв. ред.-сост. Л.А. Микешина. М., 2005.

88.Философия социальных и гуманитарных наук / под ред. С.А. Ле-бедева. М., 2006.

89.Ôóêî Ì. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб.: A-cad,

1994.

90.Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб.,

2000.

91.Õàðò Ã.Ë.À. Приписывание ответственности и прав // Юриспруденция в поисках идентичности: сб. статей, переводов, рефератов. Самара: Изд-во Самарской гуманитарной академии, 2010.

92.Хесселинк М. Европейский юридический метод? О европей-ском ча- стном праве и научном методе // Юриспруденция в поисках идентичности: Сб. статей, переводов, рефератов. Самара: Изд-во Самар-ской гуманитарной академии, 2010.

93.Честнов И.Л. Актуальные проблемы теории государства и права. Эпистемология государства и права. СПб., 2004.

94.Честнов И.Л. Общество и юриспруденция на исходе второго тысяче- летия. СПб., 1999.

95.Честнов И.Л. Правопонимание эпохи постмодерна. СПб., 2003.

96.Четвернин В.А. Понятие права и государства. Введение в теорию права и государства. М., 1998.

97.Шершеневич Г.Ф. Общая теория права. Т. 1 и Т. 4. М., 1910.

98.Øþö À. Избранное: Мир, светящийся смыслом. М., 2004.

Òåìà 2. Многообразие теорий права. Юриспруденция как система юридических наук

Право как объект познания: «вещь» vs «конструкт». Проблемы выбора языка рассуждений о праве. Социальный, ценностный и методологический плюрализм правопонимания. Множественность проектов правовой теории: основания построения и критерии оценки. Критерии классификации правовых теорий. Правовые теории: описательные и нормативные, внутренние и внешние, общие (универсальные) и частные (парокиальные), фундаментальные и прикладные, ценностно-ней- тральные и ценностно-ангажированные. Критерии оценки правовых теорий: истинность, практическая значимость, ценностная адекватность, последовательность (логическая непротиворечивость), актуальность, прогрессивность и др. Соотношение теорий между собой.

Проблемы единства (непротиворечивости) правового знания: объектные, методологические и социологические обоснования. Институционализация делений в правоведении. Теории государства и теории права. «Дуализм объектов» и «единство предмета». Юриспруденция и дисцип-

278

лины политологического цикла. Философия права, социология права и юридическая догматика. «Теория государства и права» как введение в

изучение правовых дисциплин. Проект энциклопедии права.

Догма права (аналитическая юриспруденция): исторические и современные трактовки. Предмет, язык, структура и функции юридической догматики. Юридическая сила (юридическая значимость) как основа построения юридико-догматических понятий. Учение о юриди- ческом методе. Проблемы статуса юридической догматики в современном российском правоведении. Догматика как юридическая доктрина.

Философия права в системе теоретико-правового знания. Многообразие философских (философско-правовых) концепций. Философия учений и реальная философия. Философия права как проблема социальной философии и собственная (аутентичная) философия права. Особенности философского и научного познания права. Проблема определения предмета и подхода философии права. Методология философского анализа права. Философия права и идеология. Проблемы опошления философского языка в исследовании права. Проекты философии права в современном российском правоведении: история политико-пра- вовых учений, методология права, англо-американская общетеорети- ческая юриспруденция, философская систематика права. Проблемы соотношения философий права и «теории государства и права». Обоснования юридической философии. Система и проблематика философии права: онтологические основания долженствования, субъект права, власть и роль права в становлении государства, историческое бытие права, проблемы ответственности правосудия и наказания, логические основания правовых суждений, ценность права, собственность, специфика российской правовой культуры, семантика и семиотика права.

Социология права в системе теоретико-правового знания. Многообразие социологических теорий. Методологии и методики социологи- ческих исследований права. Позитивистская и интерпретативная традиции социологического знания. «Количественная» и «качественная» социологии. Советская социология как набор «конкретно-социологичес- ких» методов исследования. Наука о праве как социологическая теория. Проблемы соотношения социологий права и «теории государства и права». Социальная антропология права как вариант социологической теории. Современная социология права: система основных понятий. Правовая политика как объект социологии права. Задачи правовой политики и роль социологии права в изучении социального механизма действия права. Актуальные проблемы социологии права: социальная обусловленность права, функции и дисфункции права, правовая социализация и правовое поведение, ценность и образ права, легитимность власти, правовые субкультуры, социальный механизм действия права, эффективность правового регулирования, борьба с коррупцией и организованной преступностью, конфликт правовых культур.

279