* * *

Рыночная экономика, вырастающая изадминистративного производства, может быть только «административно-деформированной рыночной экономикой». На долгие десятилетия конституирующей сущностью отечественной экономической практики (а, следовательно, и важнейшей категорией отечественной экономической теории) становится абстракция «административно-деформированная рыночная форма» - её специфика и границы её совместимости с базовыми параметрами рыночной системы.

Российская «рыночно-трансформационная экономика» долго ещё будет поражать и соотечественников, и иностранцев отклонениями по пяти направлениям:

1) чиновничье государство стремится руководить нашим молодым рынком; следовательно, это будет - «бюрократически-деформированный рынок»;

2) советское производство было высокомонополизированным и от этого сразу не избавиться; следовательно, – «монополистически-деформированный рынок»;

3) сохраняется огромная сфера неэффективного неденежного натурального хозяйствования; следовательно, - «недомонетарно-деформированный рынок»;

4) не складываются необходимые для системного функционирования рыночной экономики рынки (земли, труда и капитала); следовательно, - «недорыночно-деформированный рынок»;

5) небывалый размах теневой экономики также вносит вклад; следовательно, - «криминально-деформированный рынок».

Рыночная экономика, даже с названными выше «вывихами», но доковыляла до нас. Наконец-то. Спасибо и за это. Можно, конечно, презрительно кривить губами, именуя наш поневоле «инвалидный» рынок - «базаром» и воображая, что этим что-то сказал. Бедная экономика, - вновь не угодила отечественным «экономистам», так и не научившимся уважать экономику, а пеняющим ей «в хвост и в гриву».

Экономика требует внимания, но - внимания, а не "наручников".

Экономике требуется помощь, но - помощь, а не надзирательство.

Экономика давно уже живёт на "лекарствах", - на искусственно-организуемой конкуренции (за счет насильственно прерывемого монополизма), на искусственно-организуемой эффективности (за счет административно подавляемых негативных экстерналий), на искусственно-организуемом самодвижении (за счет постоянного вытеснения государства в трансфертную сферу движения ВНП).

"Допинговый" характер функционирования современной рыночной экономики давно уже не секрет даже для "рыночно-ориентированных" экономистов. Но тем ответственнее задача отечественных "экономистов-акушеров": от них во многом зависит, насколько болезненным родится наш юный российский рынок.

* * *

В настоящее время российская экономика во многом продолжает оставаться противоречивым, не имеющим мирового аналога конгломератом различных по уровню и направленности экономического развития регионов, административно объединяемых рамками единых требований законов федерального уровня.

В практическом отношении "конгломератная" структура российской экономики означает необходимость и неизбежность проведения регионально-дифференцируемой экономической политики рыночной трансформации данного "экономического типа" территорий. От степени такой дифференциации прямо зависит успешность системного рыночного преобразования экономики России в целом (перефразируя известное высказывание М.Ломоносова, можно сказать, чторыночная экономика России будет прирастать рыночно-трансформированными регионами).

В теоретическомотношении конгломератная структура российской экономики означает, что невозможна исчерпывающая трактовка происходящих в ней процессов в рамках одного концептуального подхода, – для каждого экономического типа регионов должна быть построена специфическая («региональная») теоретическая модель рыночной трансформации, учитывающая не только общий для всех регионов пункт движения, но и различающий их исходный (стартовый) пункт такого движения.

При этом следует учитывать, что в специфических условиях России категория «регион» приобретает скорее экономическое, чем географическое, содержание, характеризуя локализованный тип приоритетных (для данного региона) экономических форм и тем обнаруживая своеобразную «чересполосицу» экономического строения общественного производства России в транзитивной период. В прагматическом аспекте это означает, что тип «рыночно-развитого» региона можно встретить и в центре страны (Москва, С.-Петербург), и в Сибири (Красноярск, Екатеринбург), и на Дальнем Востоке (Владивосток), и на Юге страны (Ростов-на-Дону, Волгоград, Краснодар). Однако эти рыночно-развитые регионы перемежаются с «рыночно-слаборазвитыми» регионами (например, Воронежская область, Подмосковье, Алтайский край).

Тем не менее, если бы российская экономика представляла собой только сочетание рыночно-развитых и рыночно-слаборазвитых регионов, то тогда бы картина в значительной мере упрощалась бы и теоретически (единая методология – теория социально-регулируемого рынка), и практически (единая экономическая политика – комплекс мер по ускоренному генерированию рыночных институтов).

Реальность же состоит в том, что в российском общественном хозяйстве незримо, но весьма ощутимо присутствует третий экономический тип регионов – регионы, в которых доминирующий статус занимает так называемая "традиционная экономика" (следует заметить, что характеристика "незримо" здесь употреблена не аллегорически, а самым строгим образом: в том-то и особенность нерыночных форм производства, что они отсутствуют на официальной карте экономики любой страны, - это, кстати, присуще не только "традиционной", но и "теневой" экономике). В настоящее время к традиционной экономике принято причислять те формы общественного хозяйства, которые регулируются не самодвижением экономических процессов (как, например, в системе свободного предпринимательства) и не внешним по отношению к экономике волевым вмешательством административного аппарата государства (как, например, в системе командной экономики), а имманентными социальными институтами в форме соблюдения требований обычая, традиций, авторитета.

Экономическая наука настолько увлеклась рыночным хозяйством, что традиционная экономика отодвинута ею на периферию ("третий мир" заслуживает "третьего внимания"?). И напрасно, - традиционная экономика не просто "нерыночная", это - антирыночнаясистема, в которой активно отрицаются и частная собственность, и свободное предпринимательство, и стимулы к эффективной доходной деятельности. Вкрапления "традиционной экономики" в виде "островков" в пространственно-временном диапазоне рыночно-трансформационной системы представляют собой своего рода локальные "антирыночные Вандеи", препятствующие ускорению рыночных преобразований. Регионы традиционной экономики являются фактически «анклавами», поскольку существуют в окружении в той или иной степени рыночно-развитых регионов. По отношению к «традиционным» регионам невозможно проведение политики внедрения рыночно-инфраструктурных институтов, поскольку ей должен предшествовать латентный период рыночной трансформации.

Недооценка специфики нерыночного функционирования регионов с преобладанием традиционной экономики чревато исключительными социальными издержками. Так, российско-чеченский конфликт во многом был обусловлен разрушительным влиянием на чеченское общество «форс-мажорных» для него рыночных реформ, образовавшимся разрывом между формами традиционной (микро)экономики Чечни и монетарными формами рыночно-развитой макроэкономики России. И как бы внешне ни казалось "рыночно-продвинутым" современное чеченское общество, оно буквально пронизано традиционными социальными связями, корректирующими характер экономических процессов.

В настоящее время анклавы традиционной экономики характеризуют преимущественно Юг России. Все другие регионы страны подверглись (в течение 19-20 столетий) глубокому рыночному "разложению" и только Юг России (прежде всего - Северный Кавказ) в силу уникального сочетания исторических, экономических и географических факторов сохранил стабильную анклавность традиционных форм хозяйствования. В связи с этим методика исследования регионов традиционной экономики включает сбор, обработку и анализ массива первичных репрезентативных экономико-статистических данных, характеризующих специфику, тенденции и динамику производственных связей в системе традиционной экономики и позволяющих осуществить ее содержательный сравнительный анализ. Полевые процедуры должны охватывать преимущественно экономику национальных районов Северного Кавказа, а для объективного сопоставления – трансформационные процессы в аналогично-специфичном регионе так называемого "поволжского пояса" (также сохраняющим черты традиционной экономики - Татарстан, Башкортостан, Удмуртия, Чувашия). Статистически обработанный и апробированный на экономико-математических моделях эмпирический материал, представленный в форме таблиц, диаграмм и графиков, позволит осуществлять динамический мониторинг изучаемых процессов.

Постановка и рабочая гипотеза анклавности традиционной экономики как особой проблемы рыночной трансформации российской макроэкономикисостоит в следующем концептуальном предположении.

Традиционная экономика – исходный пункт товарного и, далее, рыночного производства,– приобретает специфический механизм функционирования в условиях «анклавного» существования. Это означает, что ее рыночная трансформация приобретает особые формы реализации, представляющие драматическое противоборство «традиционности» и «рыночности» (при доминировании последней). Выявить нарастание рыночных элементов внутри традиционных форм организации экономики – главная теоретическая и практическая цель исследования. При этом оправданно исходить из общей посылки, согласно которой рыночные преобразования на начальной ступени связаны с экономическим обособлением участников традиционной экономики, превращая их в первичных экономических субъектов, и только затем захватывают сферу внешних связей между производителями в рамках анклавной экономики. Отражение многоуровневой системы институционального проявления названных выше процессов образует прагматическую сторону решения поставленной проблемы, что должно способствовать выработке научно обоснованной экономической политики государства как целенаправленного инструмента ускоренной рыночной трансформации российских анклавов традиционной экономики.

• В результате соответствующих исследований возможно создание адекватной экономическим реалиям переходного к рынку периода научной концепции (модели) рыночной трансформации российских анклавов традиционной экономики, а также разработка методологии и методики анализа процессов рыночных преобразований экономики национальных районов России. Подобные исследования должны рассматриваться как фактор, способствующий развитию в северокавказских национальных субъектах Российской Федерации негосударственных рыночных структур, ориентирующихся на демократические ценности гражданского общества, конкурентную экономику и правовое государство.

Новизна исследования предлагаемой проблемы заключается как в выделении российских анклавов традиционной экономики в качестве самостоятельного объекта современной экономической теории, так и в подходе к ним в аспекте механизма рыночной трансформации "анклавных" элементов российской макроэкономики.

Социально-политическая ситуация в анклавном Северо-Кавказском регионе такова, что в краткосрочном периоде значительный объем внешних инвестиций маловероятен. Ставку придётся делать на самофинансирование. Однако самофинансирование - хитрая штука: оно требует немедленной, сиюминутной окупаемости. А это под силу толькомалому бизнесу. Следовательно, его развитие становится для региона стратегической целью. Для самого же малого бизнеса, основанного на постоянных мелкооптовых закупках товаров, очень важно, чтобы валютный курс был предсказуемым и плавно меняющимся.

Другая возможность самофинансирования - реализация проектов, завязанных на специализации и кооперации имеющихся в регионе производственных мощностей. Это позволит построить цепочку дешевых "внутрирегиональных взаимозачетов", компенсировав недостаток внешних - мощных, но дорогих - финансовых источников.

Важно также осознать единство "южно-окружной" экономики. Не конкуренция территорий в борьбе за кошелек внешних инвесторов, а показ общерегиональной выгодности инвестиционных проектов, - это имело бы не только экономическое, но политическое значение. Подобные проекты должны стать приоритетными и для федерального бюджета.

Особая "северокавказская" экономическая проблема порождается признанием у всех народов региона особого статуса за мужчиной - как главным добытчиком средств существования и защитником семейного очага. Господство "мужского культа" в системе этических ценностей населения требует и ускоренного развития именно "мужского" производства. Безработный, обнищавший, но по-прежнему гордый кавказец, - это индивидуальная драма, которая всегда оборачивается драмой социальной.

Не менее важная задача - прекратить "заталкивание" северокавказцев в границы их округа, остановить нарочито инспирируемую в других регионах антикавказскую истерию - истерию, оплачиваемая местными криминальными структурами, заинтересованными в изгнании конкурентов. Стихийная и массовая тяга населения Северного Кавказа к предпринимательству, умение и желание заниматься бизнесом, - это та сильная сторона, которую кое-кто хотел бы представить "общекавказским пороком". А ее надо было бы ставить на службу рыночной перестройке всей российской экономики.

Говоря о саморегулировании рыночной экономики, следует особо сказать о главном источнике ее эффективного самодвижения - аккумуляции и последующем доходном инвестировании сбережений населения. Вот почему необходимо учитывать: Юг России все ещё остаётся ее самым богатым регионом, и здесь - богатое местное население. Нельзя допустить, чтобы эти сбережения по-прежнему продолжали финансировать доллар или уходили в другие регионы. Упустить деньги местного населения для финансирования местной же экономики - это было бы подлинным "анклавным" экономическим преступлен:ием.

На политической карте России Северный Кавказ представляет максимальное количество этнически-различающихся зон (наряду с Краснодарским и Ставропольским краями и Ростовской областью в регион входит семь национальных субъектов федерации - республики Адыгея, Дагестан, Северная Осетия, Ингушетия, Чечня, Карачаево-Черкессия, Кабардино-Балкария), причем административные границы не отражают всей реальной степени существующей здесь этнической дифференциации. Именно поэтому на первый план в системе инвестиционной привлекательности здесь выходит - отсутствующий для других регионов - фактор межэтнической стабильности.

Для "анклавного" региона характерна существенная внутрирегиональная экономическая дифференциация: в северо-кавказском регионе - от 72% внутрирегионального валового продукта (ВРВП) в расчете на человека в Ставропольском крае (от среднероссийского уровня) до 20% в Дагестане и Ингушетии.

Традиционная экономика обычно несовместима с разрушающей ее промышленной индустрией - и в регионе производство промышленной продукции в расчете на душу населения только в Ростовской области превышает 60% от среднероссийского уровня, опускаясь до 25% в Адыгее и Кабардино-Балкарии.

Зато присущая традиционной экономике основа - сельское хозяйство - в регионе закономерно приобретает приоритет: здесь наблюдается более высокий, чем среднероссийский уровень производства (>1) практически во всех субъектах. Здесь происходит своеобразная взаимообусловленность: традиционная экономика консервирует приоритет аграрного производства, а последнее придает устойчивость институтам традиционной экономике.

Необходимо учитывать, что традиционная экономика, будучи менее других форм хозяйствования втянутой в рыночно-монетарный механизм макроэкономического функционирования, в относительно меньшей мере подвержена и кризисному состоянию (или деформирующему влиянию конъюнктурных факторов). В этом - квазипреимущество традиционной экономики по сравнению с рыночной.

Может показаться парадоксальным, но традиционная экономика генерирует концентрацию (в своих границах) теневой экономики и, соответственно, концентрацию у части населения "теневых" (не отражаемых официальной статистикой) доходов. Это деформирует механизм функционирования рыночной экономики, поскольку под видимостью рынка реализуется традиционная экономика.

Учитывая это обстоятельство, теневую (но не криминальную) экономку стали даже оценивать ее как позитивный фактор - как "адаптер" традиционных и рыночных форм хозяйствования, к тому же частично амортизирующий негативные социальные последствия трансформационного шока (См.: Глинкина С.П. Власть плюс бизнес равняется фиктивная экономика. "Бизнес и политика". - М.,1997, №2).

Более того, "неформальная экономика, уходя от налогов, дает, тем не менее, вторую или даже третью занятость определенной части населения, подтягивая денежные доходы до необходимого уровня потребления. Кроме того, Для Северного Кавказа наличие неформального сектора экономики определяется еще и этнокультурными традициями - склонностью к предпринимательству, торговле, отходническим промыслам для содержания больших семей с большим числом иждивенцев (детей, стариков), наконец, со стремлением к высокому благосостоянию, приобретению предметов роскоши и имущества (частные дома, машины, драгоценности). Для жителей курортных зон, в том числе и этнических русских, типично с советских времен использование рентных доходов в личных целях (сдача в наем жилья, мест для отдыха и др.). Таким образом, теневая (неформальная) экономика существует на Северном Кавказе, с одной стороны - как следствие переходного периода реформ, несовершенства рыночных отношений и соответствующих им правовых норм на данном этапе, а с другой - как продолжение местных традиций вторичной и третичной занятости, доходы от которой скрываются от официального налогообложения. Этот фактор необходимо учитывать при анализе уровня жизни и доходов населения в регионах СКЭР, финансовой базы субъектов федерации и соответственно при разработке схем федеральной помощи Северному Кавказу" (См. "Экономика и социальная сфера Северного Кавказа" - http://www.eawarn.ras.ru/centr/eawarn/index.htm).

Недооценка основных социальных институтов традиционной экономики, в том числе - общинное покровительство над кровными родственниками и единоверцами, требование определенного стандарта набора жизненных благ (стандарта потребления), сращивание формальных институтов с неформальными, - всё это объясняет большую степень устойчивости общественных связей в традиционной экономике в период макроэкономических кризисов по сравнению рыночно-развитыми регионами. Отсюда справедлив концептуальный вывод В.Тишкова "конфликты в регионе носят сложный характер, имеют внутренние и внешние причины, но ни один из них не запрограммирован историей или человеческой природой. Для решения конфликтов в регионе нет единого сценария, но могут быть единые принципы" (См.: В.Тишков, директор Института этнологии и антропологии РАН, доклад "Федерализм и этнический фактор на Северном Кавказе" на конференции "Будущее российского федерализма: политический и этнический факторы". М., 25-26 февраля 2000 г. - Email:federalism@vega.kcn.ru, размещен на сервереЦентра интернет КГУ).

* * *

Древнегреческой драме мы обязаны великим классицизмом – гармоничным мировоззрением, воспринимающим социум как единство времени действия, места действия и героев действия.

Маркс гениально, - потому, что МИМОХОДОМ, небрежно, как это свойственно только гению, - заметил, что эпические опусы Гомера неповторимы в творчестве поздних народов, поскольку соответствуют лишь общинной (мы могли бы сказать - «эпической») ступени человеческой истории.

Эпическую ступень истории отражает и классицизм. Действительно, «Робинзон»- трагическая (для доверчивого экономикса) и, конечно же, нелепая (для недоверчивой политэкономии) абстракция -есть абсолютное воплощениетребований классицизма:он пребывает в границах одного и того жепространства, он пребывает там всевремя, наконец, на этомпространствевсевремяшныряет один и тот же герой -Робинзон.

Робинзон – социальная целостность. Он может быть разнообразен и даже многоиндивиден (племя, община, даже «народонаселение» в виде «советской общности»), но все это – ОДИН герой, вступающий в экономические отношения САМ С СОБОЙ. Если бы не ханжеское пуританство учеников Маркса (всегда ненавидевшего и ханжество, и пуританство, и своих тупых учеников), то, следуя его неистовому слогу, можно было бы сказать: Робинзон, будучи идеальным воплощением классицизма, есть «экономический гермофродит» – ограниченность пространства общения, времени общения и отсутствие иных героев (партнеров?) для общения вынуждало его горестно познавать только самого себя – свои руки (как «средства производства») и плоды своих рук (как «результаты производства»).

И вовсе не случайно, что в ряду образных моделей идеального устройства эпической экономики самое почетное место занимает «Остров» - фигура, пространственно-временная и субъектная ограниченность которой задана изначально. Этим объясняется то интеллектуально однообразие, с которым всю необъятную по протяженности дорыночную эпоху экономической истории человечества разместили в пределах ахипелага из Трех Великих Островов – «социально-обустроенный» остров Томаса Мора ХУIвека сменяется островом «одиночки» ХУШ века Даниеля Дефо, которому, в свою очередь, наследует «коллективный» Таинственный остров ХIХ века Жюля Верна. Последовательность названных островов реализует историческую последовательность реальной Робинзонады: примитивное утопическое общество – это «Робинзон №1»; одинокий буржуа по фамилии Крузо на пустынном острове – «Робинзон №2»; коллективный труженик во главе с инженером Сайрусом Смитом – «Робинзон №3». Мор, Дефо и Верн перебрали все варианты возможной робинзонады – индивидуальной, коллективной, общественной.

Великий прорыв за пределы общины (что происходило со всеми народами, как только они отрывались от кровнородственной общины - «естественной пуповины» становления цивилизованной социальной организации) всегда и везде означал только одно – преодоление «робинзонады»: расширение экономического пространства, ускорение социального времени, «разложение» Робинзона на множество робинзончиков.

Крушение эпической робинзонады совершалось в ходе тектонических разломов прежде уютной жизни «робинзонных» народов, ибо именно в этот момент совершается отрыв «пространства» от «времени», «времени» – от «пространства», а «пространства» и «времени» – от своего единственного «героя». Его место занимает множество «единичных экономических субъектов», которые – впервые в человеческой истории – начинают метаться в тисках между «пространством» и «временем». В этих тисках они мечутся до сих пор.

«Пространство» и «время» - таковы те естественноисторические подмостки, на которых развертывается БЕСКОНЕЧНАЯ ДРАМА ЭКОНОМИКИ, основную интригу которой составляет безумная попытка ограниченными средствами общества удовлетворить безграничные потребности индивида. Парадоксальность ситуации заключается в том, что драма экономики, разворачиваясь в пространственно-временных границах, тем не менее сама по себе имеет вневременную и внепространственную проблемность.

Пространство и время оправданно уподобить координатным параметрам экономики, причем пикантность ситуации состоит в том, что для одних экономических систем «аргументом» (независимой переменной) выступает время, в то время как для других - пространство. Более того, по мере экономической динамики каждая система неизбежно меняет базовые характеристики свой «оси абсцисс».

С этих позиций становится ясным, что каждая «абсциссная линия» порождает и свой тип экономической организации производства: если значения абсцисс представлены «временным интервалом», то объективно формируется «экономика времени», а если они представлены «пространственными мерами», то объективно возникает «экономика пространства».

При всей условности различения этих двух экономик - «пространственной» и «временной», - такое различение образует необходимую методологическую базу сопоставительного исследования специфики механизма функционирования и развития экономических систем разных стран.

Разумеется, «экономика времени» и «экономика пространства» обнаруживают единство благодаря общности единицы измерения их динамики. В качестве таковой единицы принимается - всеми сегодня осмеянная и обруганная, но по-прежнему одна из немногих научных в арсенале экономической науки абстракций - абстракция «общественно-экономическая формация». Эта абстракция вообще имеет для экономической теории предметный, системный и концептуальный характер. Только благодаря категории «общественно-экономическая формация» исследования экономистов могут осуществляться в рамках единой монистической экономической ТЕОРИИ. Отсутствие же этой абстракции обрекает экономический поиск на невольный эмпиризм, о чем уныло свидетельствует экономикс, уже лет двести «бегающий» вокруг цены, но так и не узревший ее стоимостные «корни».

Конечно, и «экономика времени», и «экономика пространства» измеряются одинаковой мерой - скоростью движения по прогрессирующим ступеням экономической истории.

Запад, с его видимыми географическими границами, с его ощутимым для всех незападноевропейцев - и неощутимым только для западноевропейцев - малым пространством, не мог развиваться в «пространственном» направлении, - этот пространственно-ограниченный Запад мог породить как альтернативную компенсацию своей пространственной ограниченности только «экономику времени».

ЭКОНОМИКА ВРЕМЕНИ! Фантастически ускоряющийся бег по круто восходящей спирали социальных ступеней, прыжки – все чаще и все выше – на месте, на одном и том же пространстве. Проиграв в «пространстве», Запад выиграл во «времени», овладел «временем» и – в известной мере – подчинил его себе.

Россия же изначально существовала в безграничном пространстве, и этот щедрый дар Промысла определил иное течение социального времени – оно ослабевало в своем движении по открытому и безграничному пространству, затихало, угасало, пробираясь по бескрайним первобытным просторам. «ЭКОНОМИКА ПРОСТРАНСТВА» – такова суть российского общественного производства и этот факт, преобразующий рациональные импульсы, порожденные непонятной для россиян «экономкой времени", должен быть учтен во всей его трагической и величественной значимости.