4. Модальный компонент.

Поскольку статус утверждений о фактах в художественном тексте – категория формальная, то это придает текстам этого вида в целом аксиологическую направленность.

Для того чтобы не нарушать правовых ограничений, связанных с социальной коммуникацией, оценка должна быть выражена корректно. Эта аксиома не действует в сфере художественного творчества, поскольку в целях художественной выразительности могут использоваться любые языковые средства. Для художественного текста понятие нормы оценочного суждения в юрислингвистическом аспекте неприменимо. Заметим однако, что действие данного утверждения также имеет свои пределы, связанные с художественной целесообразностью и оправданностью используемых средств. Вспомним, например, вызванные «карикатурным» скандалом последствия нарушений этических коммуникативных норм. Вопрос об ответственности автора такого рода художественных произведений должен решаться с учетом прогнозируемой закономерной реакции на них читательской аудитории.

5. Иллокутивный компонент.

Творчество неутилитарно, оно не преследует сугубо практических целей, поэтому не может преследовать цели дискредитации кого-либо. В художественном произведении происходит осмысление какой-либо ситуации, обобщение опыта и т.п. Реальная судебная практика свидетельствует о том, что намерения авторов художественных текстов расцениваются иначе.

Видимо, в связи с художественными, а особенно в связи с художественно-публицистическими текстами можно говорить и о манипуляции, об использовании художественной формы в целях прикрытия своих истинных намерений. Двуплановость художественных текстов, заключающая в том, что, с одной стороны, в них изображен условный мир, а с другой, сохраняется возможность актуализации внутренней формы¹, может использоваться недобросовестно. Однако сами по себе манипулятивные техники не криминализированы правом, а авторские интенции по делам о защите чести, достоинства и деловой репутации остаются за рамками юридической квалификации.

6. Индикаторы конфликта.

В целях художественной выразительности используются любые средства художественной выразительности, любая лексика, в том числе инвективная. Лексика, находящаяся за пределами литературного языка, в художественном тексте также выполняет эстетическую функцию. Следовательно, к ней не применимо понятие неприличной формы.

Экспертная практика свидетельствует о том, что часто истцы бывают задеты негативнооценочными характеристиками персонажей, которых отождествляют с собой. При этом в текстах такого рода создаются образы, а, как отмечают исследователи, «бранные и оскорбительные слова (негодяй, дураки пр.) не пристают к человеку так прочно, как метафорический образ… Метафора часто содержит точную и яркую характеристику лица. Это приговор, но не судебный» [Арутюнова 1999, с. 373].

Претензии истцов по делам, связанным с художественным текстом, зачастую связаны с используемыми формами художественной выразительности. В частности, это относится к группе фигур, придающих живость и правдивость описанию или повествованию (энаргии), в перечень которых входят прагматография (описание действий), хронография (представление событий определенного отрезка времени в прошлом или настоящем), топография (описание места), прозопография (описание лица и характера), мимезис (имитация особенностей речи, в частности, произношения, а также жестикуляции и мимики персонажей), хорография (описание отдельного народа, нации, этнической группы) и т.п. Использование таких форм художественной условности, как гротеск, гипербола и подобных, порождает парадоксальную ситуацию в конфликтах указанного типа: истцы настаивают на несоответствии действительности того, что изначально задумано как искажение.

В сфере художественно-публицистических жанров описанные проблемы стоят более остро, поскольку область уже не является сугубо художественной. Следовательно, произведения, написанные в жанре статьи, очерка, фельетона, памфлета, пасквиля и пр., тональность которых располагается на шкале юмор-ирония-сатира-сарказм, исследуются на общих основаниях по принятой модели. Кроме того, существует множество переходных случаев: присущая жанровому делению условность усугубляется тем, что в настоящее время происходит активное смешение жанров, границы между которыми и так достаточно подвижны.

Например, в 2002 г. В газете «Известия» был опубликован памфлет О. Осетинского «Если бы я был Бин Ладеном», содержащий негативные суждения об исламе и его приверженцах. Вопрос о жанре указанного произведения не сыграл какой-либо значимой роли при вынесении судом решения по данному делу. Ср. также решение по делу о «Героях капиталистического труда». Об этом подробнее в [Голев 1999]. Все это свидетельствует о неразработанности правил игры на юридическом поле, отсутствии апробированных способов решения экспертных задач, связанных с художественными текстами, и устойчивых традиций квалификации такого рода материала, которые минимизировали бы субъективность экспертных заключений и противоречивость судебных решений по такого рода делам

Специфика художественного текста как объекта лингвистической экспертизы состоит в том, что, с одной стороны, он может содержать в себе признаки языкового правонарушения, с другой, - служит главным средством защиты. В целом очерченная область пока поставляет гораздо больше вопросов, чем существует ответов в сфере теоретической юридической лингвистики и практического судебного речеведения.