Almanakh_ChDB__3

Чёрные

дыры

букв

Альманах Сгау

творческой лаборатории «Территория диалога»

Самара 2013

№3

ISBN 978-5-91899-076-6

©Самарский государственный аэрокосмический университет им. академика С.П. Королева, 2013

2

От редактора

Новый номер альманаха отражает в себе некоторые события прошедшего календарного 2012 года, инициатором которых выступала творческая лаборатория «Территориядиалога».СрединихвстречивСГАУсизвестнымисамарскимипоэтами, летний философский лагерь и региональный фестиваль «САМАРА: ЛИТерАРТ’2012», собравшиегостейизСамарыиНижнегоНовгорода,Санкт-ПетербургаиУфы,Москвы и Саратова, Луганска и Тольятти, и ежегодно проводимые в СГАУ литературные чтения, на которых происходят обсуждения произведений начинающих авторов с известнымилитераторамигорода.

Новый альманах развивает тему прошлого номера над тем, что такое литература сегодня, предлагая вниманию читателя образцы разных литературных миров, а также выстраивая более общий план обсуждения, в котором скрестятся различные точки зрения на литературный процесс, современную поэзию, визуальную культуру, проблему медиа-среды, обнаруживающей свои литературные возможности и содер- жащейвызовыдлямыслииеётрадиционногосредствапередачи-слова.Актуализи- руя регистры пересечения литературы и медиа, визуальной и вербальной культуры, альманах оставляет открытым вопрос о так называемом будущем литературы, не спеша произнести по поводу него очередную эпитафию, но стараясь непредвзято и по возможности более широко осветить живые проявления и составляющие современного литературного процесса. Новый номер альманаха продолжает выстраивать мосты диалога между различными культурами слова, включая в свою опцию поэтикимастеровсамыхразныхлитературныхнаправлений,втомчислеэкспериментальнуюпоэзию,прозуидраму,атакжеотводязначительноеместопереводам немецкой, французской, английской поэзии. В этом отношении настоящее издание реализует основные направления деятельности творческой лаборатории – просветительскую, направленную на расширение культурного кругозора у своих авторов и читателей, и экспериментальную, поскольку самим выбором авторов создается определенное напряжение между мирами слова, провоцирующее на творческий эксперимент и от- клик,по-другому,создаютсянекоторыеусловиядляпоисканачинающимиавторами собственной индивидуальности, без выявления и искусства предъявления которой мирлитературыиискусствасегоднянемыслим.

Редакция альманаха благодарит всех авторов, откликнувшихся для участия в этом издательском проекте, отдельно - Александра Уланова за организацию рубрики «Переводы», Андрея Косицина за ценные замечания по выбору текстов, а также управлениевнеучебнойработыируководствоСГАУзавсестороннююподдержкудеятельноститворческойлаборатории«Территориядиалога».

ЕленаБогатырева.

3

РАЗДЕЛЫ НОМЕРА:

ПЕРЕКРЁСТКИ СЛОВА 5

85 БУМАЖНЫЙ КАРНАВАЛ

ТОЧКИ ЗРЕНИЯ 127

135 ПЕРЕВОДЫ1

МАЛАЯ ПРОЗА 149

185 ТЕРРИТОРИИ МЕДИА

ДРАМА 215

231 ЗАДВОРКИ МЫСЛИ

СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ 252

4

ПЕРЕКР[J]ОСТКИ СЛОВА

«Слова избирают поэта».

«О чем ты мечтаешь? – О Земле. – Но ты же на Земле. – Я мечтаю о той Земле, накоторойбуду.–Номыжедругпереддругом.ИногамипопираемЗемлю.

–Мневедомылишькамнитойдороги,чтоведет,говорят,кЗемле».

5

Андрей Тавров 7

Павел Арсеньев 13

Елена Богатырева 15 Наталья Федорова 17 Саша Антип 20 Алексей Лисовицкий 24 Наталья Курчатова 29 Александр Фральцов 32 Сергей Лейбград 35 Ирина Мишутина 37 Виталий Лехциер 42 Екатерина Соловьева 45 Сергей Щелоков 48 Кирилл Миронов 53 Михаил Богатов 57 Артём Варт 62 Мансур Вахитов 64 Анастасия Белоусова 67 Константин Латыфич 70 Айдар Хусаинов 74 Наталья Седенкова 76 Анастасия Сачева 78 Мария Пивоварова 81

6

Андрей Тавров

ТРОЕРУЧИЦА

Краб клешней океан трогает, шевелит, пласт живого стекла пробует приподнять,

а в ручье волокнистом солдат, как ружье, лежит, водорослью все лоб тужится осознать,

чтоб отпить из него избыток синей слюды, проступивший разум как моря и шара пласт, и дельфин, горячась, свистит из живой воды,

как понять имена в деревянный и мертвый час.

Надет на себя прыжком, сплющив кепку в нос, он траншею ведет плюсной из сплошной горсти,

и он вложен в себя, словно ком вложен в ком, в погост, словно вложен булыжник живой в глазах, в кости.

Материнская дева уперлась в слежавшийся свет, все плечом подпирает, как шелестящий лопух,

чтоб себя не забыл, чтоб прошел в свой горячий след, сам себя до себя бы донес, не затих, не затух.

Тамерлан облаков, что тебе дней навоз, человечья пшеница, горящие трубки в рост из аорт и портков, что тебе этот ссохлый воз –

неба стог накрененный да в ветках стеклянных клёст!

Чья рука железней твоей – кузнеца ль в степи, что тебя сковал, олово в рот залил, или пальцы в морщинах, как в родниках Сибирь,

что обняли младенца в пеленках – в глине могил?

7

Вот и вышла, выжила из себя, из тела ума пясть – кто ж подхватит горящую дверь, замок отопрет, кто напомнит и вложит в убитого жизни пласт, кто вскопает, отдышит, восставит и сам совпадет?

Ах, рученька лишняя, пшеничная стрекоза! Индрик-зверь, скалист, под тобой, как слеза, обмяк. Субмарина вникает в мозг в уключинах и пазах – свет какой, горбатясь, расправил тебя, моряк?

Вот и дышит она, как трехрукий костер в углях, хлопок света из рук – в руку из льна кладет, и тепла меж лопаток в земле человека пясть,

что подхватит, как свет, под землей ребро соберет.

Броненосец стеклянный город, жилец небес, чтоб держались веры твоей куб и ребро, динозавром в сполохах вложи свой нездешний вес в позвоночник воскресший, в жилах живых бедро.

Так драга из воздуха, одной лишь птицей полна, все черпает синь, перекладывает кирпичи из сланцев и света, сукровицы и льна и целует в лоб трехгрошовый огонь свечи.

ВОЛХВЫ

Вот он сгусток света, как сгусток крови. Как снежок, сжатый в кулаке до странной фигуры. Кирпич плота, строитель прозрачного аквариума. Верблюд. Несешь сам себя в аквариуме с рыбками, с чудовищами, ершами – коричневыми, жалящими. Изнутри несет на себе небо прохожий на мосту, колышет незаметно синий балдахин.

Чертополох, зверь с плевком на губе.

Вот это человек в шкуре, вот это блоха в шкуре, вот это шкура в белой пустыне.

Я распластаюсь по тебе шкурой с блохой – верблюд-Иоанн, я твой синий аквариум, чертополох со звездой – ершом, пробитым гарпуном. Шкурой ощупаю твой трицепс, твое небо. Несешь, покачиваешь аквариумом горизонт. Откуда эти раковины, завернутые до людей роговой спиралью? Вышедшие в лоб и лопатки, в руки с поводом, в жидкую синь глаз? Их лица замотаны как раковины-рапаны. Их мозг замотан раковиной.

Ладан и смирна.

Голубые горы вместо глаз, синие горбы. Полотенца из камня.

8

Если ты хочешь, чтобы ты стал, обернись шерстью, вложи мундштук в губы, оставь пену на голой шее. Ноги твои выходят из горла в шерсти. Бежит горло на длинных верблюжьих – звезда смотрит колодцем, собрана звезда из бревен, из глины и света. Чем длинней выгорает, тем глубже дорога.

Вот человек лежит в шкуре – убит, непригляден, жив еще лбом. Шел он собой верблюдом – от гавани рта до пропасти губ. Прошел себя, кончился, истек. Лбом в камень неба уперся, как ерш в толщу воды.

Выплюнуть себя всей шкурой, всем копытом, я отдам свои ребра блохе, хате, синице. Идут верблюды – как глаза с коромыслами горбов, с ведрами сини.

Смирна и ладан.

Сдвинет базальт породы верблюд, выступит тектоника в морщине лба, в репье шкуры, в ящерице с мертвым глазом у копыта.

Плоть и камень – что легче сдвинуть? Не камень ли белая плоть, не плоть ли черный камень дороги? Не каменоломня ли – зачатье, сосцы серны, перламутровые ложесна? Дороги из плоти, сосцы из звездной пыли, чертополох сам из себя. Перетекает верблюд волхвами. К звезде-мальчику, к морской звезде плоти.

Явложу лоб в шестнадцатый барак с Машей-учительницей, с цинковым, в искре, корытом,

сВитькой-Уркаганом, с зеленой звездой над толем крыши. Я так и пойду, озираясь, с прилипшим бараком на лбу, как белый большой человек с судном весельным, взломанным лбом. Где в столетней утробе гречанки зреет морская звезда, младенец, дочка и сын, Славик.

Вохвы-черепахи, ветры плоти, объемы, что в руки не взять, лбы воздуха.

Ястану аквариумом без стен. Любка будет драться из-за пачки «Прибоя», из-за трофейной зажигалки, кровь юркнет тяжкой ящерицей в кошачий лаз, в раскиданное сено.

Все тогда вместится в меня. И я рождаюсь с Тобой, в Тебе. Разве где-то еще можно родиться в смерть и жизнь – в рыб и птиц, в волхва и плевок на дороге? Просто в щебень. Когда глаза вытекают, мы прозреваем.

ПАСТУХИ

Из медузы он состоял, из сверканья желатинового, люстры хряща и света, а второй – из дождя. Падал дождь из глуби глубин, стучал, долетая до поверхности кожи с той стороны, пробивал кожу, светился водяной пылью вокруг рваной ноздри, мальчишеского лица. С дождем изнутри падали птицы в ветре, падали на лицо изнутри светы звезд, блески лиц. А третий, Эдип, – из крови и кирпича, и когда кирпич уходил, то кровь поднималась до плеши, а когда уходила кровь – был красен как Адам, как земля с железом, крошился как гравий. На него облака шли снаружи и кончались на коже, а с той стороны шел он сам и кончался на коже извнутрь. И не мог он встретиться с облаками.

Эдип, он пас себя овцой, Как молния коленчат и слепящ, Он среди чащ

Лицо истер и ликом был как водопой, Безлицый и беспалый плач.

За первым пастухом шли овцы из желатина и бриллиантовой слизи, а за вторым овцы из водяной пыли, а за третьим – Антигона из кирпичной крошки, какую возят на платформах, и из слез. Ангел был словно полит креозотом, огромный холстомер, черный Беринг, доставший до неба внутри и снаружи, и желтое жало торчало у него из хвоста.

Бежала внизу дрезина, и рабочий швырнул куском столярного клея и пробил брюки насквозь и кожу, и он захромал и заплакал.

А антигону хоронили в земляном дереве, без веток и ствола, из одного дупла. И я вложил белое и черное своей жизни в белое и черное ее жизни.

9

Белое лицо, почему ты бело, почему не истерто? Твои ноги длиннее железной дороги и погребального плача, глубже нефтяной скважины, светлее стрекозиных крыл.

Осанна! Осанна в вышних и на земле мир и в человецех свет и благоволение. Говорят тела, ставшие языками рыб. Выходя из себя и входя в себя, говорят тела. В Венеции есть рука и ее не протолкнуть в черную воду.

Осанна в вышних!

Говорят они, ставшие языками телесного огня, раздваиваясь, как русалочка, на ноги в платье. Говорят языки телесного огня слова-вещи, слова-жизни, живую слюду, лимфу и пластилин.

Эдип падал в собственную тень, как в озеро Венеции и вставал уткой с серебром подкрылка – кустом себя, брал кустом себя за лоб себя, чтобы вызвать слово из алмаза и языка, слизи и внутренностей кузнечика, что один трещит в степи, когда дождь.

А ангел пел, и изо рта его говорили рыбы и летели шершни, звеня на своем языке.

Не соединиться людям снаружи ни у Фермопил, ни под Сталинградом, ни в Василии Блаженном. Только внутри – общая подкова, сосна и тень на дороге. Внутри – дождь над поющей рекой, Престолы и Начала.

Иди внутрь. Телесный огонь станет огненным телом – сияньем Габриэля, колечком на утином горле, а ноги станут следами, а руки касаниями, а череп вмятиной на подушке. Тем, чем был изначально.

Там-там. Рыбы говорят всплесками, а простыня коленками и травой, и шелковицей за окном.

Раскачивает нас ветер, шелестя нагой одеждой, южный ангел идет весь в ветках и гнездах, а лицо как у дракона, а губы как у Габриэль на вокзале.

Тает медуза на темени, как на побережье, прекрасен ты мой возлюбленный! Червь из ветви, ядра и картона.

Жизнь из света и смерти.

Мириады блестящих копеек, жилолицых ангелов – Господи, пуля пролетела мимо, живой, живой!

Младенец это слезы лица, незаметные как камбала на асфальте.

Что-то свершилось с нами: с рыбами, мальчиками и девочками, но мы не выговорили себя, не нащупали. Происходит – как кровь, волна и земля. Как перо в мазуте. Медленно.

ХЛЕБ АНГЕЛОВ (ИЗ РОЖДЕСТВЕНСКИХ ГИМНОВ)

Хлеб ангелов, из чего он, дорогая? Стрекозиные вспышки, слежавшиеся в невесомых пластах солнца над зеленым склоном в бельевых веревках? Сиянье и съедобный сланец, сродни веществу глаза – мягкому, полному лучей, колб, склонов и сожженных домов с лающими собаками там, на склоне.

Или он – хлеб из слез? – не уйти далеко от глаза в поисках хлеба. Слезы не хлеб ли мира, потому что съедают мир, как дракон Левиафан – весь мир захлопывает в кровавый, напудренный жемчуг слеза.

А ты стоишь на коленях, и белая луна гуляет по белой спине полумальчика-полуженщины,

ана полу стоит бутылка черного вина в оплетке и сигарета тлеет в руке. Это потому что я стал полудевочкой-полумужчиной, перемешавшись с тобой в хрустальноим лунном яйце из плоти и лучей.

Или едят его верблюды, или пьют его ондатры? Кто вытоптал его птичьими лапами до иероглифов – хлеб, хрящ неба, слюну жажды, что не сплюнуть, не избавиться.

Не выплюнуть свою смерть наружу в айсберги, материки и хрящи, не выплюнуть жизнь, но разжевать. Жуешь себя самого – маленького человечка неба с разбитым людским злом красным виском, плачем детским на весь овраг, мамой, что села в белом платье в черный автомобиль, и прогудел клаксон.

10