Jemen-zemlya_ushedshikh_v_legendy_imenitykh_tsarstv

продуктов. Человек, отправлявшийся, к примеру, с торговым караваном на ярмарку, располагавшуюся вне границ земель его проживания, мог спокойно оставить на хранение у такой гробницы свернутый шатер, корзины с финиками, зерном и рисом, и сосуды с медом, и по возвращении найти все в полной сохранности и неприкосновенности.

Обычай этот не утратил своей силы и во времена раннего ислама. Из трудов арабских историков известно, что в сокровищнице мечети Масджид ан-Наби, где находится Гробница Пророка Мухаммада, в отдельной комнате, состоятельные мединцы хранили свои сбережения и богатства.

Бедуины Йемена и по сей день верят в злых джиннов, «ратников Иблиса» (шайтана). Самого его считают самым уродливым созданием на земле. Отсюда – и сохранившееся в их речи выражение насчет «дьявольского рыла».

Излюбленными местами обитания джиннов, в представлении древних йеменцев, являлись местность Вабар и горные хребты у Адена (носят название Джабаль Джинн, то есть Горы джиннов). Самым злостным из джиннов, сотворенных Богом из огня за две тысячи лет до Адама, сказания йеменитов, «арабов первородных», называют джинна Заланбура. Ему приписывают «раздувание раздоров» в семьях, «учинение ссор между мужьями и женами». К козням джиннов бедуины и по сей день относят такие болезни как сумасшествие и лихорадку. Даже слово «сумасшедший» звучит на арабском языке как «одержимый джинном» («маджнун адджинн»).

Находясь в Аравии, будь то в Йемене или где-нибудь еще, следует помнить, что жестикуляция у аравийцев – их активный помощник в разговорах. Так, ладонь, положенная йеменцем на сердце, – это широко распространенный в Аравии жест благодарности и признательности. Рука же с открытой ладонью и пятью пальцами, повернутая к собеседнику – это жест защиты от угрозы. Ладонь руки, по поверьям йеменцев, отражает недобрый и завистливый взгляд; а пять пальцев на открытой ладони, повернутой в сторону того, кого они сочли для себя опасным, поражают зрение, слух и речь этого человека.

Амулет в форме открытой ладони с пятью пальцами (хамса) – широко распространенный в Йемене и в других странах Аравии амулет от сглаза. Предание гласит, что обычай защищать себя хамсой от сглаза пришел в Аравию из далекого Карфагена, где осели и заложили царство цветущее потомки финикийцев, выходцев из Тира, оставивших в седом прошлом «Остров арабов» и «ушедших по морю за горизонт». У великих финикийцев хамса символизировала собой ладонь-щит богини Тиннит (Танит), небесной покровительницы Карфагена.

В исламской культуре хамсу именуют «Рукой Фатимы» (дочери Пророка Мухаммада). И такой амулет у йеменок – это не только оберег от сглаза и недобрых в отношении владелицы амулета поступков, но и символ женского достоинства и терпения. Рассказывают, что однажды, когда Фатима готовила еду, в шатер вошел ее муж, ‘Али, с новой женой. Для Фатимы это было настолько неожиданным, что она уронила деревянную ложку в котел с едой. Но, не показывая, что расстроена, и что сердце ее ранено, Фатима продолжала помешивать еду в котле рукой, не обращая внимания на терзавшую ее боль, физическую и моральную.

Особое отношение у йеменца и сегодня к лошади. В былые времена прелестную женщину житель Йеменской Тихамы зачастую сравнивал с кобылицей масти кухайли (ее еще называли кухайлан; она считалась лучшей среди лошадей чистой арабской породы).

Если рождался жеребенок от лошади со знатной родословной, то кочевник непременно устраивал дийафу, то есть застолье для членов своего клана и соседей, чтобы стали они «очевидцами дарованного ему счастья», и могли засвидетельствовать, когда потребуется, родословную чистокровного жеребенка. О роли и месте лошади в повседневной жизни кочевника-йеменца в прошлом говорит то, что в «культуре почитания», существовавшей в племенах Йемена с незапамятных времен, на первом месте стоял отец, на втором – гость, на третьем – лошадь. Об особом отношении бедуина к лошади в старину можно судить и потому, что на породистую лошадь с богатой родословной кочевник готов был променять свое стадо коз, овец и верблюдов, с шатром и даже оружием в придачу.

Лошадь именитой арабской породы (таковыми считаются кухайлан, сиглави, абайан, хамдани и хабдан) приобрел в свое время для коннозаводчиков Советской России Карим Хакимов, легенда советской дипломатии в Аравии, когда он работал в Йемене. Вместе с родословной отправил ее пароходом в Одессу. В сопроводительной записке в тамошнее агентство НКИД особо отметил, что к пересылаемому им «ценному жеребцу по имени ‘Азиз» прилагается родословная на арабском языке, «с именами предков до 36 колена». Жеребец ‘Азиз, сообщал К. Хакимов, лошадь в Йемене и Неджде – известная: «происходит от матки Кухайлат ал-‘аджуз ал-а’авад- жийа». Родина коня – земли на востоке Йемена (10).

Согласно одному из преданий, бытующих в племенах Йемена, первую лошадь арабам Йемена подарил царь Соломон – во время посещения Иерусалима представителями знатных йеменских племен. Прибыли они в «град городов» для передачи поздравлений «царю царей» (Соломону) по случаю его договора о дружбе и торговле с царицей Билкис, владычицей царства Сабейского. Готовясь к возвращению на родину, гости поинтересовались у «мудрейшего из мужей», смог бы он, оказавшись на их месте, налегке, без достаточных запасов воды и продовольствия, достичь по суше царства «мудрейшей из женщин». Ответом царя Соломона был подарок неведомого йеменцам до тех пор животного – великолепного скакуна, на котором царь рекомендовал им охотиться в пути на газелей. Поскольку совет этот дал йеменцам сам мудрый Соломон, то они решили к нему прислушаться. И лошадь, действительно, помогла им справиться с трудностями пути. Она-то, якобы, и стала прародительницей знаменитых чистокровных йеменских скакунов, широко разошедшихся со временем по землям Аравии вместе с мигрировавшими из Йемена племенами.

Знаменитый исследователь Аравии Карстен Нибур, оставивший в своем «Описание Аравии» яркие воспоминания о Йемене 1765 г., упоминает о городе Дамаре, где, как он пишет, разводили тогда самых лучших йеменских лошадей чистой арабской породы.

В прошлом на соседние племена, как повествуют своды аравийской старины, часто нападали с одной единственной целью, – чтобы захватить лошадей чистой арабской породы. Самой желан-

ной военной добычей в землях Аравии были тогда верблюдицы и кобылицы. В глазах бедуинов эти животные имели такую ценность, что племя, шедшее на противника, воздерживалось от сшибки с ним, если он, согласно обычаю предков, отдавал их добровольно.

По существовавшей традиции, хвосты погибавших в боях лошадей, которых йеменцы и другие арабы Аравии величали «друзьями, потерянными в сражениях», непременно в старину отрубали и приторачивали к седлам – в память об их верности и преданности человеку.

Песчаную пустыню кочевники-йеменцы сравнивали в прошлом с морем, оазисы – с островами в нем, а верблюда – с судном в море песка. Как острова в водах морей и океанов не доступны для человека без корабля, говорили они, повторяя изречение знаменитого арабского историка Ибн Халдуна (1332–1406), так и оазисы в пустыне – вне его досягаемости без верблюда. Верблюд – это «корабль пустыни», не терпящий крушений в «океане песка». Дромадер – это «грузовой экспресс» Аравии, и самое быстрое и надежное средство для доставки почты. Так отзывались об этом животном известные путешественники-исследователи «Острова арабов». Аравия – это «мать верблюдов», сказывали многие из них. Нелестные слова и насмешки по адресу его верблюда, рассказывает российский востоко- вед-арабист М. Машанов, бедуин воспринимал как обращенные к нему лично, и мстил за это.

Истинный бедуин, отмечали в информационно-справочных материалах дипломаты Российской империи, – это не пастух-ско- товод, а кочевник-верблюдовод. Бедуины – это «аристократы пустыни», «люди верблюдов». Долгое время верблюд являлся своего рода «твердой общеаравийской валютой». На любом рынке на него можно было обменять все необходимые для повседневной жизни товары.

В Древнем Хадрамауте существовал обычай погребения верблюда вместе с его умершим хозяином. Своды аравийской старины повествуют, что, воздавая почести воину, павшему на поле боя, или ушедшему из жизни человеку, гостеприимному и щедрому, их верховым верблюдицам в знак скорби по этим людям обрезали уши. Животное, подвергавшееся ритуалу «выражения печали», получало

полную свободу: могло беспрепятственно бродить повсюду, где и когда захочет. «Покушаться» на такое животное, то есть питаться его молоком или использовать в каких-либо других целях, считалось поступком недостойным.

Поскольку Аллах, как гласит легенда, сотворила верблюда из того же куска глины, что и первого человека, Адама, и финиковую пальму, то верблюд для жителя Аравийской пустыни, по выражению бедуинов, – «брат», а финиковая пальма – «сестра». «Клянусь верблюдом», – часто выкрикивают в пылу споров кочевникийеменцы и сегодня. Для них нарушить такую клятву – значит лишиться благоволения судьбы. Ведь «счастье в пустыне, – как поучали предки, – шествует нога в ногу с верблюдом». Часто в разговоре с иноземцем, когда речь заходит о верблюде, йеменцы повторяют ставшие в Аравии крылатыми слова «праведного» халифа ‘Умара, сказавшего однажды в кругу друзей, что «араб торжествует только там, куда ведет его верблюд».

Каждый верблюд у кочевников Йемена помечен васмом, племенным знаком. Ставят его на боку животного.

Непременный элемент «декора» шатра йеменского бедуина и в наши дни – верблюжьи седла (шаддад или хаулани). Седло шаддад крепится на горбе верблюда и имеет две луки. В былые времена, во время войн, это позволяло усаживать на верблюда по два человека, спереди и сзади, спинами друг к другу, и лучше обеспечивать защиту воинов от стрел и мечей противника. Вторая седельная конструкция, хаулани, крепится на крупе животного, а вьючные сумы располагаются позади горба.

«Верблюд – это часть человеческого сердца», «Каков верблюд – таков и хозяин», – любят повторять бедуины Тихамы поговорки предков. «Смерть – это черный верблюд. Рано или поздно, – сказывают аксакалы пустыни, – человек должен будет сесть на него и пересечь порог жизни».

Отмечая такое качество верблюда, как верность своему хозяину, кочевник-йеменец непременно упомянет о том, что в Коране содержится 99 священных имен-эпитетов Аллаха. И подчеркнет, что сотое имя Творца и Владыки миров, известное, согласно преданию, одному Пророку Мухаммаду, Он открыл только своей люби-

мой верблюдице; и «род верблюжий» держит его в секрете и поныне (11).

Сказания и легенды племен Йемена сообщают, что одним из развлечений у владык сабейских было посещение «мест охоты на слонов». Притом не только в близлежащих к Нижней Аравии «землях зинджей», в Абиссинии, к примеру, но и а Аш-Ша’ме, в царстве Катна, располагавшемся на территории, входящей сегодня в состав Сирии. Одно время оно соперничало в Средиземноморье даже с Египтом. Речь идет о временах фараонов Тутмоса III (XV в. до н. э.; за свои военные походы он получил у египтологов прозвище Наполеона Египетского) и его сына Аминхатепа II. Имеются в летописях сведения о том, что поохотиться на слонов в местечко Нийи, что неподалеку от Катны, завоеванной Тутмосом III, фараон этот приглашал и подвластных ему правителей из арабских уделов на Аравийском побережье Красного моря. В древности охота на слонов в землях нынешнего Арабского Востока являлась одним из любимых развлечений владык и князей, а предметы, инкрустированные слоновой костью, прежде всего троны властелинов и рукоятки их мечей и кинжалов, – элементом царского престижа. Популярным местом охоты на слонов среди венценосных особ как раз и слыло (невероятно, но факт) – царство Катна. Славилось оно, к слову, и торговлей янтарем, шедшим на Восток из нынешней Балтии.

В Древней Аравии охота содержала в себе элементы религиозных культов. В Хадрамауте, к примеру, бытовало поверье, что если не поохотиться, то земли, на которых проживают охотники, «дождь непременно обойдет стороной». Как следствие, – «пожалует засуха», а вместе с ней – и «нехватка пищи».

Испокон веку охота в Южной Аравии вообще и с соколом в частности – это важный атрибут жизни королевского двора. Во времена ‘Или’азза Йалута, владыки Хадрамаута (220-е годы до н. э.), рассказывает в своем увлекательном сочинении «Аравия и арабы» Роберт Хойленд, в Шабву для участия в царской охоте съезжались, порой, посланцы владык тех земель, с которыми вел торговлю Хадрамаут. Стелы-летописи Шабвы упоминают о высоких гостяхохотниках из Пальмиры и Набатеи, Индии и Двуречья.

Трофеи царской охоты исчислялись десятками убитых и пойманных животных. Так, одна из обнаруженных в Хадрамауте надписей, оставленных царем Йада’илом Байаном, заложившим Шабву, повествует о том, что он и гости его подстрелили во время охоты 30 антилоп, 82 горных козы, 25 газелей и 8 гепардов. В другой раз, во время охоты с гостями в долине ‘Ирма, длившейся 20 дней, его личные охотничьи трофеи составили 4-х пантер, 2-х гепардов и сотни горных коз (11*).

Лакомство бедуина йеменской пустыни – мясо газели. Согласно обычаю предков, если кочевник-охотник убивает газель, то куском снятой с нее шкуры непременно украшает приклад своего ружья, – чтобы о выпавшей ему удаче знали все соплеменники.

«Пребывая на белом свете, важно жить правильно», – поучают молодежь старики. В их понимании это значит – не забывать обычаев и традиций предков, равно как и перешедших от них промыслов, ремесел и увлечений, в том числе охоту с собаками масти салюки. По одному из преданий, называть их так стали в честь древнего йеменского поселения Салюкийа, что севернее Адена. С торговыми караванами, отправлявшимися из Йемена в «земли пирамид», собаки эти и попали, дескать, в Египет, а оттуда – и в другие земли.

В крови собак масти салюки, полагают йеменцы, есть и кровь знаменитых ассирийских боевых собак, с которыми воины Ассирии ходили собирать дань в земли народа ‘араб-эль-‘Араба, что у Большой воды, то есть в нынешний Йемен. Одетые в специальные собачьи доспехи, защищавшие их от стрел и ударов сабель, они в схватках ассирийцев с арабами перекусывали ноги их верховых животных, и заваливали на землю вместе с всадниками.

«Брак, – говорят йеменцы, – это расцвет семьи. Ее рождение – это заключение брачного договора. Столпы семейного шатра – это любовь и дети».

Сватаются, по обычаю, в понедельник, в среду или вечером в пятницу – в так называемые «благоприятные» или «счастливые» у йеменцев дни.

Брачный договор заключают в присутствии старейшин родов, а порой – и представителей шейхов племен. В случае несоблюдения

мужчиной положений брачного договора женщина может потребовать развода. По брачному договору мужчина несет ответственность за взятые им обязательства не только перед семьей девушки, которая становится его женой, но и перед ее родом и племенем. Они-то и являются коллективными свидетелями брачных обязательств мужа перед женой, а значит – и защитниками, когда потребуется, интересов женщины.

Непременный атрибут бракосочетания – выплата махры, то есть калыма за невесту.

За два дня до свадьбы мать жениха с ближайшими родственницами ведут невесту в баню. Это – своего рода коллективные смотрины девушки. Будущему мужу подробно рассказывают потом обо всех «достоинствах и недостатках» тела невесты, ее «телесных сокровищах и изъянах», вплоть до того, сколько и где у нее родинок. «Банные смотрины» невесты – довольно многочисленные. Желающих поглядеть на прелести чаровницы и посудачить о них находится среди родственниц жениха немало.

Накануне свадьбы, за день до ее проведения, девушку «убирают» и «наряжают», как выражаются йеменцы. Умащивают благовониями волосы, расписывают хной руки и ноги. Большое внимание уделяют свадебному платью. Обязательно украшают его серебряными колокольчиками, – чтобы отогнать от новобрачной злых духов, и небольшими мешочками-узелками с кардамоном и ладаном, – дабы умилостивить Всевышнего, чтобы не позабыл он об этой женщине и даровал ей детей.

Бытует поверье, что чем больше на невесте серебряных украшений, тем удачнее будет ее брак и счастливее семейная жизнь. На голову невесты надевают свадебную корону (тадж) и повязку (гургуш) с подвесками из старинных монет и жемчужин.

Бросающиеся в глаза детали костюма жениха – это убранный цветами головной убор (тюрбан), перекинутый через плечо яркий шарф и кинжал джамбийа (джамбия).

Правила первой брачной ночи (в речи йеменцев она фигурирует как «ночь вхождения») в ряде племен все еще предусматривают демонстрацию родным и близким простыни со следами «взлома невинности» новобрачной.

ВХадрамауте мужчина после первой брачной ночи оставляет, по обычаю предков, на подушке жены подарок – 10 серебряных талеров Марии Терезии (их в этих целях специально хранят и передают по наследству), а наутро следующего дня – еще один: поднос

сзавернутыми в платок ювелирными украшениями, духами и благовониями (12).

Рождение ребенка, особенно мальчика, – событие для йеменца не только радостное, но и важное. Притом настолько, что отражается даже на имени отца. Когда рождается первенец-мальчик, то соплеменники начинают уважительно приветствовать и окликать отца малыша уже не только его именем, но и почетной среди арабов Аравии приставкой к нему, состоящей из слов «отец того-то». Обращаются к нему не просто по имени, скажем, Исма’ил, а Исма’ил Абу ‘Абд Аллах, что значит – Исма’ил отец ‘Абд Аллаха.

Вкочевых племенах рожают, как правило, на овчине. Среди бедуинов и по сей день бытует поверье, что только тот ребенок, который появится на свет на овечьей шкуре, избежит болезней, станет здоровым и крепким.

Роды во многих оседлых племенах, как и в былые времена, принимает повитуха, усадив женщину-роженицу в специальное кресло с широким отверстием. Веки ребенка, мальчика и девочки, непременно подводят сурьмой. На голову надевают специальный чепчик, скроенный из легкой ткани, со стебельками свежей мяты внутри.

На третий день после родов мать приходят поздравить родные и близкие, подруги и знакомые. В день наречения ребенка именем (на седьмой день после рождения) устраивают дийафу, то есть празднество. Гостей угощают мясом козы, а также кофе с кардамоном. Во времена джахилийи (язычества) кровь животного, забитого по этому случаю, приносили в жертву идолу племени. Мясо съедали за вечерней трапезой. На руку или на шею новорожденного (сразу же после наречения его именем) надевали амулет-оберег. Представлял они собой небольшой кожаный мешочек, в который клали листок бумаги с написанным на нем айатом («стихом») из Корана. Ребенок носил такой амулет до тех пор, пока не вставал на ноги и не начинал ходить.

Мальчику делают обрезание (практикуется оно и у девочек). Согласно обычаям предков, обрезание является «обязательным для мужчин и похвальным для женщин». Установление обряда обрезания, что интересно, в Верхней Аравии приписывают Ибрахиму (Аврааму), отцу Исм’аила, а в Йемене – самому Адаму. Как бы то ни было, но после обрезания мальчик вправе посещать вместе с мужчинами мечеть и совершать с ними намаз.

На сороковой день после родов, когда женщина «очистится», она может принимать участие в женских встречах-посиделках и устраивать их у себя в доме.

«Она стройна, как стебелек с дерева кади и душиста как его цветок», – скажет мужчина-йеменец о красивой женщине. Цветок дерева кади обладает стойким ароматом. Легенда гласит, что однажды старый султан, властелин одного из йеменских княжеств, приютил у себя направлявшихся на паломничество в Мекку мужчину с его взрослой дочерью. Вечером девушка вышла в сад, разбитый у дворца султана, зацепилась чадрой за куст розы – и лицо ее открылось. Султан, наблюдавший за ней из окна, узрел ее красоту – и захотел взять ее в жены. Спустя какое-то время послал с этой целью к отцу девушки своего сына; звали его Кади. Случилось так, что молодой человек, увидевший лицо девушки, и девушка, взглянувшая на него, влюбились друг в друга, с первого взгляда. Но отец уже обещал дочь султану. Уговор состоялся. И она стала его женой. Сын султана, не в силах совладать с обрушившимся на него горем, отравился, в том самом саду, где отец его впервые увидел лицо девушки. Узнав от слуг о случившемся, девушка устремилась в сад и, склонившись над телом принца, запела. И от ее голоса, «обладавшего даром пробуждать и раскрывать по ночам цветы», те розы, что росли в саду, раскрылись и окропили воздух благоуханьем. Закончив петь, девушка взяла пузырек с ядом, стоявший у тела умершего принца, пригубила его – и ушла в мир иной, вслед за ним. По велению султана похоронили его сына и девушку вместе. В могилу с телами побросали цветы, что принесли с того места в саду, где они простились с жизнью. И через какое-то время вокруг обители их упокоения выросла роща невысоких, в 2–3 метра, благоуханных деревьев, названных людьми кади, – в память об их влюбленном принце.