Jemen-zemlya_ushedshikh_v_legendy_imenitykh_tsarstv

кидки абаййи для женщин, и рубахи для мужчин. Там же работали кожевенники, изготавливавшие «сандалии, седла и упряжь».

Главной денежной единицей являлся серебряный талер или реал, как его еще называли местные арабы, с изображением «полногрудой Марии Терезии». Проставленная на монете дата – 1794 г. – нисколько не соответствовала времени ее выпуска. Ввозили ее в Йемен из Европы, где и чеканили – по образцу 1794 г. На местном Монетном дворе, во дворце имама в г. Сана’а’, выпускали лишь мелкие монеты-медяшки, гирши.

Поделился своими наблюдениями Г. Астахов и о еврейской коммуне в Ходейде. Жили евреи в «отдельном районе, вынесенном на край города». Земледелием не занимались. Были «преимущественно ремесленниками и мелкими торговцами», а более зажиточные из них – «денежными менялами, ростовщиками и агентами-по- средниками между иностранными фирмами и местными купцами». На государственной службе состоять не могли. Носить кинжал им запрещалось, равно как и чалму. Поэтому на голове у каждого из них была «плотно натянутая шапочка, вроде той, какую носят … узбеки». Женщины лиц своих не скрывали; головы их покрывали косынками «с беловато-серебристой каймой».

Неизгладимое впечатление, судя по всему, произвела на Г. Астахова встреча с принцем Мухаммадом, и особенно обед, устроенный в честь советской делегации в его дворце в Ходейде. При нашем появлении в зале для маджалисов (встреч), пишет он, один из находившихся там мужчин, «в зеленой чалме и раскидистом белом халате, приподнялся и по-европейски приветствовал нас, протянув руку». Это был наместник имама в Тихаме, принц Мухаммад, человек, как показала беседа с ним, образованный и любознательный.

Когда же подали обед, то ни вилок, ни ложек, ни ножей не оказалось. Видя удивленные лица гостей-москопов, йеменцы объяснили, что «принимать пищу по-арабски, значит – есть руками», ибо снедь, которую берешь столовыми европейскими приборами, той же вилкой, «теряет во вкусе», приобретает, дескать, привкус металла. И чтобы насладиться арабским яством и хорошенько его испробовать, лучше брать кушанье и отправлять его в рот руками (13).

Из Ходейды советская делегация отправилась в г. Сана’а’, «под охраной дюжины аскеров [солдат]», которыми командовал бравый унтер-офицер. Жалование военных, состоявших на службе у йеменского короля, замечает Г. Астахов, было скромным. Солдат получал 5 талеров в месяц, а офицер – 15 талеров. Выдавалось казенное продовольствие, но «скудное: пара горстей пшена в день». Численность регулярной армии не превышала 15 тыс. человек.

Во время пути Г. Астахов познакомился и с «пустынной Тихамой», и с «зеленым Горным Йеменом». О разительной разнице между этими двумя частями Йемена можно судить уже по тому, отмечает он, что «в Йемене даже верблюды делятся на горных и плоскостных; и ничего хорошего не получится, если горный верблюд попадет в Тихаму, и наоборот». О людях и говорить не приходится.

Самым большим и влиятельным племенем Тихамы Г. Астахов называет племя бану зараник, обитавшее к югу от Ходейды, вдоль побережья. В речи йеменцев оно фигурировало как «нечистое», сильно «разбавленное» семейно-родовыми кланами абиссинцев и суданцев, сложившимися в тех краях еще в доисламские времена. Столицей (домом власти) этого племени являлся Бейт-эль-Факих. Мужчин, способных держать в руках оружие, насчитывалось среди них 9 тыс. человек, а общая их численность, включая женщин, детей и стариков, составляла в то время около 30 тыс. человек. В местах обитания (даирах) бану зараник располагалось 80 деревень. На полях, принадлежавших им, выращивали сезам (масленичное и волокнистое растение), арбузы, бобы и маис.

От других йеменских племен, сообщает Г. Астахов, члены бану зараник разительно отличались тем, «не женились до 30 лет, а женившись, спали со своими женами не чаще одного раза в месяц». По их словам, все это хорошо отражалось на боевом состоянии воинов, их готовности к схватке с врагом в любую минуту дня и ночи. Действительно, в бою зараники были очень храбры, а вот по жизни – глупы и инертны, и падки на деньги, как все бедуины Аравии. Говорят, что именно в Тихаме родилась дожившая до наших дней поговорка, гласящая, что «осел с мешком золота может перешагнуть любую стену». Зараники обожали мед и молоко.

Обратил внимание Г. Астахов и на широко практиковавшийся тогда в Тихаме, да и во всем Йемене, институт заложников (рахина). Таковыми, как правило, выступали, пишет он, сыновья и родственники влиятельнейших, но ненадежных семейно-родовых и родоплеменных кланов, а также члены семейств шейхов племен. Много заложников держал у себя и король Йемена. Они являлись своего рода гарантией того, что кланы и племена, к которым они принадлежали, не выступят против него, опасаясь за жизнь своих родных и близких.

Миновав Тихаму, путь советской делегации проходил через горы. «Первое благо гор», вспоминал Г. Астахов, после прохладной и чистой воды из источников и свежего воздуха – это кофе, «ни с чем несравнимый аравийский кофе». Сортов много. Основных – четыре, и лучшие из них – мтари и хайми.

Главное бедствие селян в горных долинах, «основное зло, бич, уничтожающий плоды их трудов», – это саранча (джарад). «Отгоняют ее от полей опахалами и трещотками. Но отпугивать саранчу таким способом – почти то же самое, что пытаться прогонять дождевую тучу, стреляя в нее из револьвера».

«Тучи этих насекомых, – вторит ему А. И. Ступак, еще один представитель советской команды, занимавшейся установлением отношений СССР с Йеменским королевством, – опустошают целые районы страны. Борьба с саранчой ведется самым примитивным способом». Когда сторожа на полях замечают приближение саранчи, то незамедлительно оповещают об этом жителей деревень. И все, спешно покидая свои жилища, бросаются на «борьбу с саранчой». «Мужчины и женщины криками и ударами в медные и железные тазы, а дети – визгом» пытаются отпугнуть и прогнать саранчу.

Еще одно бедствие селян в горных районах – это стада обезьян. Свои набеги на поля они совершают либо по вечерам, либо на восходе солнца. «Их отгоняют камнями, ударами в бидоны и медные тазы, и криком» (14).

Крупнейшее племя, населяющее север Йемена на границе с Хиджазом, отмечает Г. Астахов, – это племя бану хашид, сохранившее нравы седой старины и перешедшие от предков нравы и обычаи.

Преодолев горы, делегация, наконец, прибыла в один из древнейших городов мира, в г. Сана’а’, в «вечную столицу», как ее называет Г. Астахов, «основанную в недосягаемой глазу историка древности». Внутренние стены дома, в котором они остановились, сообщает Г. Астахов, были расписаны строками из произведений древних арабских поэтов и ставшими крылатыми изречениями ушедших в легенды прославленных правителей и мудрецов.

Дворцовый люд, адъютантов и слуг короля, в народе именовали «детьми имама».

Напомним читателю, что переговоры о заключении договора проходили в г. Сана’а’ в июне-июле 1928 г. Во время аудиенции у имама Г. А. Астахов вручил ему письмо наркома иностранных дел Г. В. Чичерина (от 08.05.1928). В нем говорилось о готовности советского правительства к нормализации торговых и политических отношений между двумя странами. В знак дружбы между народами Йемена и Советского Союза, их нерушимости и прочности, как подчеркнул Г. Астахов, он передал имаму Йахйе памятный подарок от советского правительства – обоюдоострый меч.

В инструкции Г. А. Астахову от 07.05.1928 г. Л. М. Карахан акцентировал его внимание на том, чтобы в ходе переговоров с йеменскими властями «закрепить возможность постоянной работы в Йемене нашей торговой агентуры». Она должна была, как отмечал Л. М. Карахан, до направления в Йемен «политического представительства» временно исполнять функции «по обеспечению наших политических интересов в Йемене».

Йемен, как явствует из этой инструкции, рассматривался советским руководством в качестве одного из звеньев в цепи восточных государств, которые, по замыслу Москвы, должны были противостоять на Востоке противникам Москвы в лице крупных западных держав, прежде всего Англии. Всячески содействуя «укреплению политической и экономической самостоятельности Йемена», советской ипломати, отмечалось в инструкции, вменялось также в обязанность ориентировать руководство Йемена на установление «дружественных и тесных связей» с Ибн Са’удом, Турцией, Персией, Афганистаном и Абиссинией, «подводя их к идее» о «целесо-

образности сближения восточных государств» в целях укрепления их международного положения (15).

О первой аудиенции у короля Г. Астахов вспоминал так. Во дворце имама, где располагались покои короля и его канцелярия, проживал в свое время турецкий генерал-губернатор. Советскую делегацию проводили в «большую, убранную коврами комнату в полуевропейском стиле, с креслами и столом». Встреча началась беседой с Рагибом. Буквально через несколько минут вошел имам. Мы приподнялись, «поздоровались по-европейски» и затем все вместе уселись за стол. Такая встреча иноземцев, как выяснилось впоследствии из разговора с Рагибом, была дворцовой формой приема «иноверцев», хорошо продуманной протокольной службой короля. Дело в том, что имаму – не к лицу «вставать перед “неверными”», но в то же время ему и не хочется выглядеть человеком невоспитанным, «встречая своих гостей сидя». Поэтому и появилась такая форма, «не задевающая достоинства ни той, ни другой стороны».

Имам Йахйа, одетый в халат, «опоясанный саблей, с четками в руках», напоминал собой «персонаж из библейских времен». Слегка тучный, с окладистой бородой, он был «активен, внимателен и восприимчив в разговоре»; глаза его, то и дело, «перебегали с одного собеседника на другого». В качестве толмача выступал Рагиб-бей. То, что говорил имам, он переводил на французский язык, а то, что мы – на арабский.

Имам был человеком, «ни разу в своей жизни не побывавшим за границей, ни разу не видевшим моря и льда, парохода и железной дороги», но, вместе с тем, «прекрасно ориентированным в проблемах мировой политики» и досконально знавшим обо всем, что происходило в его королевстве. Больше, чем любой европейский монарх, замечает Г. Астахов, имам Йахйа мог сказать о себе, что «государство – это я». Ибо в «его руках находились армия и государственный аппарат, казна и неисчислимое личное богатство в виде запасов золота и сокровищ, унаследованных от предков». У него был «высокий религиозный авторитет». Ему принадлежали «лучшие земли в стране, лучшие дома и сады в столице и близ нее». В его «закрома стекалась лучшая часть кофейного урожая». К нему перешло «все изъятое у турок имущество». Он владел «зачатками

индустрии» в столице: «электростанцией, типографией и купленным у итальянцев оружейным заводиком, хлопкоочистительной машиной и мельницей». В полном смысле этого слова «имам Йахй в Йемене и царствовал, и управлял им».

Согласно завету предков, отмечает Г. Астахов, имам зейдитов «должен выделяться доблестью, мужеством и благочестием». И все это имаму Йахйе было присуще. В подчинении у него находилось в то время не менее двух тысяч шейхов.

Поделился Г. Астахов своими впечатлениями и собранными им сведениями и о двух старших сыновьях имама, Ахмаде и Мухаммаде. Второй сын имама, Мухаммад, губернатор Ходейды, был, «как его с иронией характеризовали йеменские сановники, философом, поэтом и мечтателем». Жил скромно, не в пример остальной знати, владевшей богатыми дворцами и большими гаремами. Писал стихи. «Внимательно знакомился» с поступавшей в Йемен египетской прессой. Водил автомобиль и даже летал на аэроплане. Отличался мягкостью характера и доверчивостью.

Полной противоположностью ему был его старший брат, Ахмад, – «мощный, свирепый вояка, наводивший страх и трепет на подчиненных». Имел привычку «постоянно держать возле себя змею и леопарда, и тем вгонять в холодный пот приходивших к нему сановников».

Кроме этих двоих, сообщает Г. Астахов, имелось у имама «еще 7–8 сыновей детского и отроческого возраста». Их обучали иностранным языкам.

Среди чиновников имама, с которыми ему довелось общаться, помимо Рагиб-бея, «ведавшего сектором внешней политики и прессой», у Г. Астахова сложилось высокое мнение о кади ‘Абдалле, занимавшегося «почти всеми военными делами, а также вопросами промышленности и финансов». Этого человека, «с окладистой бородой, умными, выразительными глазами», считали «премьером кабинета министров, в котором все – от министров до уборщиков помещений – скромно величали себя “рабами имама”». Кади ‘Абдалле, по словам Г. Астахова, были присущи «незаурядное политическое чутье, знание и понимание основных задач йеменской государственности». Он был «частью почвенной йеменской вер-

хушки, йеменцем до мозга костей», «горячим поборником идеи индустриализации страны». Мечтал о «создании текстильной промышленности на базе прекрасного йеменского хлопка и о разработках запасов угля».

Из записок Г. Астахова следует, что прибытие советской делегации в Йемен сильно встревожило итальянцев, бессовестно «доивших» имама и поставлявших ему всяческий хлам. «Наши противники не дремали», – пишет он. «Милейший» итальянский доктор, он же их местный агент, покинул Ходейду накануне нашего отъезда в Сана’а’ и прибыл в столицу на своем авто за три дня до нас. Находясь там, целиком и полностью употребил все это время на «лихорадочную работу, настраивая против нас как самого короля, так и его наиболее авторитетных советников».

Надо сказать, отмечает Г. Астахов, что имам настороженно и недоверчиво относился к иностранцам. На этом и решил сыграть итальянец. Дело в том, что по опыту работы с теми же итальянцами имам убедился, что они его «на каждом шагу готовы были надуть, сплавить старье за бешеные деньги». Так, из четырех присланных ими аэропланов «некоторое время полетал лишь один, остальные даже не удалось завести». Присланные ими винтовки были устаревших образцов, «времен итало-абиссинской войны», а приобретенные у них, за «баснословную цену», автомобили – старыми и негодными. И неслучайно поэтому, резюмирует Г. Астахов, слова «итальянский товар» стали в Йемене «обозначением всякой дряни», рухляди и старья (16).

Несмотря на козни итальянцев, проект текста Договора о дружбе и торговле между СССР и Йеменским Королевством Г. А. Астахов все же с Рагибом-беем подготовил и доставил в Москву, вместе с письмом имама (от 14.07.1928 г.) Г. В. Чичерину. В этом письме указывалось, что «большим спросом» в Йемене пользовались в то время «русский керосин, мыло, сахар, спички и некоторые другие товары»; высказывалось пожелание насчет расширения их поставок на йеменский рынок. «… Что же касается обмена политическими представителями, – писал имам Йахйа, – то мы дали товарищу Астахову устные и, по нашему мнению, убедительные разъяснения в том, что задержка в этом вопросе объясняется требованиями мо-

мента в нашей стране; и что в будущем, после устранения причин этой задержки, Ваш представитель будет принят. Пусть эта задержка, – подчеркивал имам, – не послужит причиной каких-либо колебаний в деле развития торговых связей…» (17).

В сентябре 1928 г., с согласованным текстом договора, Г. А. Астахов возвратился в Йемен. Прибыл на борту парохода «Михаил Фрунзе», который пришел в Ходейду из Одессы с грузом товаров в рамках утвержденной советским правительством программы «коммерческих рейсов в Йемен». В ходе нового раунда переговоров был согласован окончательный текст Договора о дружбе и торговле. Подписание его состоялось в г. Сана’а’, 1 ноября 1928 г., сроком на 10 лет. ЦИК ратифицировал договор 29.01.1929, а король Йахйа -24.06.1929 г. В тот же день в г. Сана’а’ прошел обмен ратификационными грамотами и договор вступил в силу (24 июня 1929 г.).

Согласно этому договору между сторонами устанавливались «нормальные официальные отношения». СССР признавал «полную и абсолютную независимость» Йеменского королевства. Стороны обязывались всячески «облегчать торговый обмен между обоими государствами». С йеменской стороны договор подписал Мухаммад Рагиб-бей, глава внешнеполитического ведомства Йемена, а с советской – Г. А. Астахов (18). По выражению Мухаммада Рагиб-бея заключение данного договора «положило начало советско-йемен- скому сближению».

Подписание Москвой Договора о дружбе и торговле с Йеменским королевством, отмечал заместитель наркома по иностранным делам Л. М. Карахан, имело целью оказать йеменскому независимому государству содействие в плане расширения его «международ- но-правового признания». В преамбуле договора указывалось, что он основывается на «взаимном равенстве» сторон, его заключивших.

Прощаясь с Г. А. Астаховым (04.11.1928), премьер-министр Йемена заявил, что «ждет успешных результатов от установления отношений с СССР», а министр иностранных дел Йемена Рагиб-бей информировал его о том, что в Йемене «хотели бы как можно скорее видеть у себя постоянного советского представителя де-факто» (19). Данное высказывание Рагиб-бея, опытного дипломата и чело-

века из ближайшего окружения имама, дает основания полагать, что присутствие советского представителя в Сана’а’ йеменская сторона намеревалась использовать в качестве одного из инструментов в работе по выстраиванию отношений с Англией и Италией.

Особый акцент во встречах и беседах с А. Г. Астаховым, как следует из его отчетов, министр иностранных дел Йемена Рагиб-бей делал на заинтересованности йеменской стороны в получении советского оружия, в первую очередь зенитных установок для борьбы с английскими аэропланами в военных операциях с британцами в Йемене. Недвусмысленно давал понять, что в случае их поставок, Йемен был бы готов принять на службу советских военных инструкторов. Более того, «координировать свои действия с СССР» в случае войны Англии с Советским Союзом; совершать в отношении нее диверсионные акции в Адене и Баб-эль-Мандебском проливе (20).

Вскоре после подписания советско-йеменского договора Москва направила в Ходейду пароход «Коммунист», доставивший новую партию товаров из Одессы. При их разгрузке (09.02.1929) присутствовал сын имама, его наместник в Ходейде, принц Мухаммад.

Представляется, что небезынтересным для читателя будет узнать об одном малоизвестном факте, связанном с одним из участников переговоров по вопросу о заключении советско-йеменского Договора о дружбе и торговле. Речь идет о Мухаммаде Рагибе, министре иностранных дел, инициировавшим установление контактов Йемена с Советской Россией.

Рагиб-бей, турок по национальности, в 1918 г., после распада Османской империи, перешел на службу к имаму Йахйе. В начале XX столетия он состоял в штате турецкого внешнеполитического ведомства. Занимал должность первого секретаря посольства Османской империи в Санкт-Петербурге, где познакомился с россиянкой Людмилой Волковой. Она вышла за него замуж и родила ему двух дочерей. Одна из них, ‘Азиза, как отмечает в своих работах, посвященных Йемену, О. Г. Герасимов, стала женой принца Касима, брата короля Ахмада, в резиденции которого в г. Сана’а’ и разместилась впоследствии советская дипломатическая миссия.

Вот что пишет о нем в своей книге «По Йемену» Г. Астахов. Перед первой аудиенцией у короля у нас состоялась встреча и беседа с его министром иностранных дел Рагиб-беем, «худощавым седым стариком с … клинообразной бородкой и острыми пронизывающими насквозь глазами». Одет он был в «синюю мантию, перехваченную через плечо широкой лентой зеленого сукна»; обут – в «лакированные европейские ботинки»; голову его венчала большая белая чалма. К всеобщему нашему изумлению, приветствуя нас, он произнес «несколько галантных французских фраз». Оказалось, что «под внешностью арабского лукавого царедворца» скрывался образованный турок, хорошо усвоивший в бытность его на дипломатической службе «тон и манеры великосветских салонов Европы». Ра- гиб-бей являл собой яркий тип представителя тех турок, «которые, придя в Йемен, как завоеватели и колониальные администраторы, настолько … сжились с этой страной, что остались в ней и после падения турецкой власти». Рагиб-бей – «старый оттоманский служака». Работал в посольствах в Петербурге, Париже и Вене. Затем занимал административные посты в турецких колониальных администрациях в ряде стран, в том числе в Йемене, где его и застала Первая мировая война, «на посту губернатора одного из санджаков (округов) этой страны». Вернулся после окончания войны в Турцию. «Приспособиться к новой обстановке не сумел». Возвратился в Йемен и перешел на службу к имаму, как десятки других бывших турецких чиновников, офицеров и учителей. «При их активном участии создавалась йеменская регулярная армия» и новый административный аппарат.

В разговоре с нами, отмечает Г. Астахов, Рагиб-бей «увлекся воспоминаниями о своем пребывании в Петербурге, перебирая в памяти имена царских министров, описывая балы и приемы Зимнего дворца, и на ломаном русском языке припоминая начальные слова … цыганских романсов». Понадобилось время, чтобы Рагиб-бей понял, что перед ним – люди совершенно другой страны, «далеко не походящей на его незабвенный, блестящий Петербург с великолепными дворцами, балами, цыганами, лихачами на тройках, икрой и балыками» (21).