Выпуск 1

дальних покоях, [которые недоступны постороннему взгляду], красота ее стала эталоном во всем мире.

Говорят, что если бы она была рождена во времена правления [китайского] императора Сюань-цзуна, то ее красоте, несомненно, приревновала бы сама Ян Гу-фэй, если бы она жила во время царствования [китайского]им-

ператора У-ди, то, несомненно, затмила бы красотой Ли Фу-жэнь»53.

Нельзя сказать, что Фудзивара Акихира дал изображение внешнего облика конкретной красавицы, перед нами дама, прекрасная своей юностью и свежестью, но в его описании присутствует несколько «отсылок» на известные китайские каноны красоты: Ли Фу-жэнь, наложницу ханьского императора У-ди, и Ян Гу-фэй, знаменитую красавицу эпохи Тан, наложницу императора Сюань-цзуна. А как уже говорилось выше, эталоны красоты в Китае не были монолитны и изменялись с течением времени.

Описание век, уподобляемых лепесткам лотоса, бровей вразлет, белоснежной от природы кожи, сравнимой с благородным сиянием яшмы, ровных белоснежных зубов — очень сходно с образом феи реки Ло (т. е. канона периода Вэй (III в. н. э.)). Таким образом, автор обращает читателя к некоему собирательному типу. Получается, что японский идеал вобрал в себя черты ханьского, вэйского и танского эталонов красоты.

«Тихий приятный голос» и «манера говорить только о важном» так же относились к одной из добродетелей, которой должна обладать дама-аристократка. Вот как описывает Сэй Сёнагон мнение одного из аристократов, То-но бэн, относительно женской привлекательности: «По мне, пусть у дамы будут косые глаза, брови шириной во весь лоб, нос приплюснут, если у нее приятный ротик, круглый подбородок и красивая шея, да голос не оскорбляет ушей»54.

Благоухающая ароматами одежда — тоже дань китайской традиции. Благовония появились в Японии еще в VI веке, а к IX веку стали главным предметом роскоши, импортируемым из Китая. Они использовались в разных сферах: ими пропитывали одежды и воскуривали в помещениях, а также использовали в

410 История и культура традиционной Японии

религиозных целях и для участия в турнирах по составлению ароматов.

Фудзивара Акихира пишет, что госпожа «жила в дальних покоях, [которые недоступны постороннему взгляду]», тем не менее, «красота ее стала эталоном во всем мире». Закономерен вопрос, каким же образом распространились слухи о ее красоте и совершенстве, если с самого рождения и по достижении брачного возраста юная девушка воспитывалась «за пологом» в доме родителей, которые пеклись о ней неустанно? Никто не знает о ней ничего, только молва о ее достоинствах, распространяясь, волнует сердца55. Причем, как считает Мурасаки Сикибу, «домашние обычно замалчивают ее недостатки и, приукрашивая достоинства, превозносят их повсюду»56.

Дабы действительно соответствовать идеалам, дама должна была с детства совершенствоваться в игре на музыкальных инструментах, каллиграфии, поэзии, живописи, умении к месту и со вкусом подобрать ткани и узор для наряда, в составлении ароматов и многом другом. Вот как описывает наставления отца дочери Сэй Сёнагон в «Записках у изголовья»: «Прежде веет го, упражняй свою руку в письме, затем научись играть на семиструнной цитре так хорошо, чтобы никто не мог сравниться с тобой. Но наипаче всего потрудись прилежно заучить на память все двадцать томов «Кокинсю»57.

Умение выразить свои чувства и настроение в каллиграфии прививалось девушкам еще с юных лет. Обучение велось по прописям, составленным наставником, а нередко отцом девушки; так же существовал набор своеобразных «современных прописей»58, изучение которых было обязательно. В то время были популярны прописи школы Фудзивара Юкинари, известного каллиграфа из плеяды «Сансэки»59 — «Три лучшие кисти». Возможно, под прописями понимаются рукописи текстов поэтических антологий «Кокинсю», исполненные кистью Юкинари, которые стали считаться классическими образцами каллиграфии.

5 5 Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи. Указ. соч., т. 1, с.2 3 .

58 Там же,с. 110.

5 9 В эту плеяду помимо Фудзивара Ю к и н а р и входили т а к ж е Оно Тофу и Фудзивара Сукэмаса.

412 История и культура традиционной Японии

об изменчивых облаках, о птицах и зверях; глядя при блеске утра на покрытый снегом сад, представлять высокие горные пики, ощущать течение воды на дне чистых прудов. Глубоко чувствующим сердцем и высокой мыслью объять разнообразные вещи. Следя за их изменениями, познать изменчивость всего сущего. Задуматься, как выразить все это в звуках кото. И таким образом проникнуть благодаря музыке в суть тысячи вещей»62.

Музыка в понимании японцев того времени — поэтична, а поэзия — музыкальна, они единое целое в мире печального очарования вещей. «Музыка — это то, чем святые приводили в движение Небо и Землю, прокладывали путь к божествам, успокаивали народ и создали правильные эмоции»63, — написано в «Истории династии Хань». «Без всяких усилий движет она Небом и Землею; пленяет даже богов и демонов, незримых нашему глазу; утончает союз мужчин и женщин; смягчает сердца суровых воинов...»,64 — вторит Ки-но Цураюки в предисловии к «Кокинсю», «Собранию старых и новых японских песен», когда пишет о силе слова, стиха, песни.

Любопытна причина столь пристального внимания к заучиванию стихотворений. Любая антология — это не только сборник стихотворений в нашем понимании, для аристократии периода Хэйан — это своеобразный «разговорник», хранилище множества устоявшихся эпитетов и метафор. Знание поэтических антологий служило не только мерилом образованности, оно было необходимо, чтобы разговаривать, писать, сочинять на понятном всем «языке чувств и образов».

Умение быстро вспомнить какое-либо стихотворение из антологий на определенную тему, то есть эрудированность дамы, ценилось не меньше, чем умение подобрать наряд. Государь или государыня могли в любой момент попросить придворных дам написать «старинную танку, любую, что вспомнится»65.

6 3 Хань шу (История династии Хань). Сост. Бань Гу. Пекин, 1975, том 4, с. 1039.

6 4 Конрад Н. И. Японская литература в образцах и очерках. Л.,

1927, с. 94.

6 5 Сэй Сёнагон. Указ. соч., с. 18.

ния дамы или многоцветные края одежд, выглядывающие изпод занавеса7 1 . Звуки кото или бива, прочитанное вслух стихотворение, ответ на любовное послание, аромат благовоний, даже случайно выбившийся из-под занавеса подол платья — это немногое и создавало образ прекрасной дамы. Как видно из приведенных примеров, внешней привлекательности вовсе не отводилось лидирующее место.

В качестве противоположности идеалу красоты Фудзивара Акихира приводит образ Тринадцатой госпожи:

«Среди всех девушек — эта самая неотесанная деревенщина. Груба, как простолюдинка. Она некрасива собой и, в общем, не то, что следовало бы выставлять напоказ. У нее скверный характер, и о муже она совсем не заботится.

Если взглянуть на нее, [увидим]: волосы растрепаны, лоб слишком узкий, зубы торчат в разные стороны, подбородок [слишком] вытянут. Мочки ушей обвисли. Челюсть тяжеловата, скулы выдаются, а книзу сужаются «клинышком». Зубы неровные, расположены на большом расстоянии друг от друга. Болтает без умолку. Переносица кривая. Голос неприятен и гнусав. Сзади у нее горб, спереди грудь выпячена. Живот выпирает, как у лягушки. Ходит она неуверенной походкой, припадая на одну ногу, отчего походка ее похожа на крокодилью. Кожа вся шероховатая, как у акулы или сома.

Шея у нее короткая, к тому же ворот кимоно [постоянно] велик. Ростом она высока, а потому юбка-^ио [всегда] слишком коротка. От нее дурно пахнет, а по всему одеянию скачут блохи. Руки, огромные, как медвежьи лапы, похожи на грабли. Крупные плоские ступни напоминают мотыгу. Напудрится — и ее лицо становится похоже на лисью морду. Чрезмерно нарумяненные щеки выглядят как седалище у бабуина. При всем этом она до крайности распутна, завязывает отношения с мужчинами без разбора. Она еще и ревнива, да и душа ее особенно ни к чему не лежит. Ни ткать, ни шить она не умеет. Жить по средствам и вести хозяйство также не способна. Все сбережения, что имела — спустила на ветер. [Одно странно]: таких дам все же по ночам посещают мужчины»72.

Этот отрывок довольно показателен в самой манере изложения, автор использует весьма изящный прием, говоря матема-

присуща хрупкость, нежность и кротость79. В романе «Путаница», к примеру, мы встречаем эпизод, где перечисляются достоинства девушка аристократического происхождения: она должна быть «слабой, милой, покорной, игривой, трогательной, мягкой, податливой»80.

Однако если говорить о нормативно-правовых моментах, то эпоха Хэйан стала периодом, когда нормативная база, действовавшая в период Нара, столкнулась с определенными трудностями: китайская правовая традиция, заимствованная с материка, вступила в «конфликт» с привычными нормами обычного права. С одной стороны, существовал кодекс законов «Тайхорё», составленный в начале VIII века. Сохранившиеся статьи свода указывают на то, что они были заимствованы в практически неизменном виде из танского Китая. Например, в «Тайхорё» указывается семь причин, по которым мужчина имел право развестись с женой: если она бездетна, развратна, непослушна свекру или свекрови, если много сплетничает, если воровата, ревнива или больна дурной болезнью81. И нарушение этих брачных норм каралось в соответствии с танскими правовыми нормами: в зависимости от тяжести нарушения, например, ссылкой на принудительные работы, или сотней ударов тяжелыми палками82. С другой стороны, существовали собственные правовые традиции, в основе которых лежала социальная форма контроля. «Императорский рескрипт гласит: «Верный муж и преданная жена пользуются нашими милостями»83, — пишет Отомо Якамоти одному из своих подчиненных, пожелавшему жениться повторно.

Вышесказанное позволяет с определенной долей уверенности утверждать, что в период Хэйан происходит оформление придворного эстетического идеала, которому были присущи определенные особенности. Дама-аристократка должна была обладать художественным вкусом, тонкостью чувств и умением

7 9 Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи. Указ. соч., т. 1, с. 109. во Путаница. Указ. соч., с. 52.

8 1 Свод законов Тайхорё 702-718. М., 1985, том 1, статья 28.

8 2 Манъёсю . Пер. с я п о н . и к о м м е н т а р и и А. Е. Глускиной, М., 1972,

т. 3, с. 370.

8 3 Рицурё (уголовные и г р а ж д а н с к и е законы) . Под ред. Иноуэ Мицу-

сада и др. Токио, 1994, с. 564.