Khrestomatia_po_istorii_Dalnego_Vostoka_Kniga_1

ча. Он открыл для гостей бутылку шампанского. Мо­ жет быть, она и вызвала на откровенность Беклеми­ шева.

—А что, — сказал он Буйвиту, — покажем адмира­ лу Бестужеву «Шарманку»? Он в своей селенгинской глуши давно таких стихов не читал.

Буйвит пожал плечами и, рассмеявшись, сказал:

—Ну, ежели учесть, что Михаила Александровича ожидает крепкий нагоняй от Николая Николаевича за медленный сплав, то разве в утешение...

Беклемишев достал из сумки тетрадь и, выглянув из каюты, нет ли кого рядом, начал читать:

По дворам таскал старик Тридцать лет шарманку,

Он вертеть ее привык: Вертит спозаранку

Вплоть до полночи глухой На потеху людям;

Той шарманки писк и вой Мы не позабудем...

С первых же строк Михаил Александрович дога­ дался, что шарманщиком неизвестный поэт изобразил Николая I, а Беклемишев увлеченно читал, изредка ко­ сясь на Бестужева: «Ну как, мол, потешили мы твой бунтарский дух?!»

В стихотворении описывалось, от кого Николаю до­ сталась государственная «шарманка» и как он ее, осипшую, с лопнувшими струнами, взвалил «на плечи сына», конечно же, Александра II.

С тех пор Михаил Александрович не раз перечиты­ вал стихотворение, с улыбкой повторяя про себя кра­ мольные строки:

Сам он видел, что она Уж пришла в негодность,

Что в ней лопнула струна, Певшая народность,

Что осипла в ней давно Песня православья, Что поправить мудрено

Хрип самодержавья...

«Не затихает Россия», — думал он и берег стихи, чтобы показать их Штейнгелю или тоже бывшему участнику декабрьского восстания Завалишину, жив­ шему на поселении в Чите.

Самой любимой книгой, из тех что вез с собой Ми­ хаил Александрович, был томик Лермонтова. Отложив

360

записную книжку, он доставал его и, открыв наугад, читал. Иногда Михаил Александрович звал Чурина:

— Иван Яковлевич, послушайте, как примечательно сказано, — и начинал, читать:

Как страшно жизни сей оковы Нам в одиночестве влачить. Делить веселье — все готовы: Никто не хочет грусть делить...

Молодой купец присаживался на борт или опирался плечом о каюту и старался слушать, но Михаил Алек­ сандрович замечал, что стихи его не трогают, и гово­ рил:

— Вот вы послушайте далее, это же почти про меня.

Один я здесь, как царь воздушный, Страданья в сердце стеснены, И вижу, как судьбе послушно, Года уходят, будто сны...

Чурин говорил:

— Да, да, я понимаю, это очень чувствительно...

Когда-то, с братом Николаем, тоже восторгавшимся безвременно погибшим поэтом, они переписывали его стихи, которым не нашлось места в этой книжке. Их он, вспоминая о своих юношеских мечтах, повторял про себя. Зачем смущать дух своего компаньона! И всетаки любопытно, что бы Чурин сказал, услышав такие строки:

Настанет год, России черный год, Когда царей корона упадет.

Забудет чернь к ним прежнюю любовь, И пища многих будет смерть и кровь...

Написаны эти строки через пять лет после неудавшегося бунта. А может быть, тени Кондратия Рылеева, Павла Пестеля, Сергея Муравьева-Апостола, Михаила Бестужева-Рюмина и Петра Каховского, повешенных на кронверке Петропавловской крепости в черный день 13 июля, когда и с него сорвали погоны и вместе с мундиром бросили в костер, а потом над головой сло­ мали шпагу, может быть, их святые тени вызвали у юного поэта эти стихи...

Товарищи его осуждены как государственные пре­ ступники, но их государством была Россия, а разве против нее, нет же — за нее пытались они поднять вос­ стание? Все его друзья, даже закованные в кандалы, любили Родину, верили в предначертанное ей великое

361

будущее, радовались всему, что ведет к ее величию. И как не радоваться вот этому ее стремлению — ожи­ вить спящие вековым сном амурские просторы.

8 июля поднялся встречный ветер, к полудню он усилился, и по Амуру разгулялись волны. Баржи уже не шли одна за другой, соблюдая хотя бы относитель­ ный порядок, а разбежались по всему широкому вздыбленному валами плесу. Через сравнительно вы­ сокий борт лодки не раз переплескивали волны. А ве­ тер усиливался и скоро стал штормовым. Надо было остановить караван, и, чтобы догнать ушедшие впе­ ред баржи, Михаил Александрович сел вместе с греб­ цами за весла.

Часа через полтора передовые баржи удалось до­ гнать, но в каком состоянии! Три из четырех сидели на мели, и все далеко от берега. Началась трудная, а изза ветра и опасная работа. Хорошо, что посчастливи­ лось быстро снять с мели ближайшую к берегу баржу, поставить ее на якорь в глубоком месте, а уж на нее перевозить груз с других засевших на косе судов. Осво­ бодив очередную баржу, подводили ее к той, что стоя­

шли отставшие суда. Чурин размахивал флагом, по­ казывая им, что надо принимать левее. Но чаще всего на баржах разбирали его сигналы слишком поздно, когда уже днища скрежетали по песку.

Михаил Александрович пришел в отчаяние. Все происходившее походило на нелепый сон, в котором вытягиваешь из трясины одну ногу, а вторая в это вре­ мя вязнет. Гребцы его, помогая снимать севших на мель, промокли до нитки, и Михаил Александрович приказал пристать к берегу, чтобы обсушить свою команду. Только разожгли в затишье костер, как сни­ зу на Амуре показался черный парус. Уставшему де­ кабристу он показался предвестником какой-то беды. Уже вечером, когда закончился этот тяжелый день, он записал в своем дневнике:

«С самого утра у меня так было грустно на душе, что я не знал, где найти место. Все люди отправились на съемку барж, несмотря на опасность, где половина команды могла утонуть, но с Амуром шутить нельзя. Он вдруг обмелеет — тогда баржи останутся на мели. И точно, многие едва не утонули в волнах, бродя по

362

горло в воде. Показалась вдали лодка под черным па­ русом, и я готов был, подобно Эгею, броситься в реку в безотчетной тоске...»

Но лодка приблизилась, и Михаил Александрович с радостью узнал на ней курьера, который еще в УстьСтрелку привез ему два письма от родных. На этот раз курьер возвращался из Усть-Зейского поста обрат­ но в Иркутск.

—Ну, как там вода?-— прежде всего спросил Бе­ стужев.

—Падает, — услышал он в ответ.

голову человека. Течение уже отнесло его в сторону от баржи, стоявшей на якоре. На барже суетились греб­ цы, что-то кричали на берег.

Отвязали лодку, на которой прибыл курьер, и она устремилась на помощь утопающему. Но он больше не показывался над волнами.

Скоро после этого трагического случая сняли с мели последнюю баржу и причалили ее, как и другие, к бе­ регу, переждать шторм.

—Вас давно ожидают в Усть-Зее, — говорил курь­ ер. — Но я теперь отлично представляю, как тяжело проходит плавание вашего каравана. Плавание без местных лоцманов и без карт...

—У меня есть лоцман, ходивший по Амуру два раза, — ответил Михаил Александрович. — У меня есть карта, и все-таки я плыву как слепой. Человеку, проплывшему три тысячи верст по такой капризной реке, как Амур, невозможно заметить всех мелей и отплесков, тем более, что Амур изменяет с каждой весной свое русло, а тут две сажени вправо или вле­ во — очень много значат. А карты, данные мне от Гене­ рального штаба, это карты, пригодные разве для при­ близительной ориентировки. Сверх того, баржи, полу­ ченные от казны, — это такая гадость, для описания которой не подберешь слов. Они в себе заключают все

363

— Слышал, — отозвался курьер, — мне кажется, прозвали довольно остроумно: «чушками».

В конце дня штормовой ветер притих, надо было продолжать путь. Михаил Александрович протянул курьеру неоконченное письмо.

— Передайте моим, — попросил он, — и извини­ тесь за меня, что не успел дописать. Но я утешаюсь, что самым лучшим письмом для моей семьи будете вы сами. Надеюсь, что вы расскажете о нашей встре­ че.

Следующий день, словно в награду за перенесенный шторм, выдался тихим и безоблачным. Михаил Алек­ сандрович, пропуская баржи, сидел в своем домике у откинутой кошмы и записывал в дневнике: «...На душе грусть, а природа улыбается, так она хороша... Против нашей баржи— забока с разнообразной растительно­ стью. Повыше — гранитная скала, поросшая ольхою, осиною, березняком и черемухами. Сквозь яркую зе­ лень просвечивает фон горы темно-коричневого цвета, и в середине отвесной скалы пробита природою дверь со сводом в глубокую пещеру, справа круглое отвер­ стие, вероятно, в ту же пещеру. Чудо хорошо!»

Этот день подарил Михаилу Александровичу не­ ожиданный сюрприз.

Плавание проходило без происшествий, и после полудня показался высокий берег с дымом многочис­ ленных костров. Приткнулись к нему баржи. В при­ брежном лесу стучали топоры, слышался треск падаю­ щих деревьев.

«Ну, вот, рубится еще одна станица, — подумал Михаил Александрович, вглядываясь в движение на берегу. — Значит, не зря и мы переносим тяготы этой дороги, не зря плывут паромы с переселенцами».

Начинался второй месяц плавания каравана, люди на берегах встречались не так уж часто, и Бестужев решил пристать. Оказалось, что здесь намечено строи­ тельство станицы Кумарской, где должно было рас­ положиться правление второй кумарской сотни. Опе­ редив всего на несколько часов Бестужева, сюда при­ была 1-я рота 13-го линейного Сибирского батальона.

На берегу распоряжался энергичный коренастый капитан.

— Дьяченко, — представился он и спросил: — Не попадалась ли вам вверху моя 4-я рота?

364

—Если ею командует подпоручик Козловский, то встречалась, — ответил Бестужев и, узнав, что именно эта рота интересует капитана, рассказал о чае из шульты, которым его угощал Козловский.

—На днях выеду к нему, посмотрю, как там дела. Не вижу эту роту с конца мая.

— Это же даль какая!—воскликнул Бестужев.— А вы так говорите, будто собрались проехать из Петер­ бурга в Царское Село.

—Вот уж где не приходилось бывать, так это в Пе­ тербурге,— развел руками капитан.

—Да и я оттуда давненько, — с непонятным для собеседника значением признался Бестужев. — А доро­ гу от Бейтоново до Кумары проделал только что и

испытал ее прелести.

— Понимаю вас, но ехать надо. Роте Козловского необходимо заложить две станицы, а всего батальону надлежит построить семь новых селений. Так что по­ мотаться мне придется. Да вы присаживайтесь, — то­ ном радушного хозяина пригласил Дьяченко, показы­ вая на ствол поваленного дерева. — Больше, к сожа­ лению, принять вас негде. Приезжайте сюда в конце лета. С десяток домов, я думаю, срубим. Сидоров! — крикнул он пробегавшему мимо солдату. — Скажи на барже, пусть шабашат. Но недолго — покурят, и за дело!

Солдаты, разгружавшие баржу, уселись в кружок прямо у сходен. Смолкли топоры и в лесу, начинав­ шемся сразу от берега. Командир батальона и Бесту­ жев разговорились о тяготах сплава по обмелевшей ре­ ке. Такой разговор неизбежно возникал у всех встречав­ шихся в то лето на амурских дорогах. И тут из леса, где отдыхали солдаты, рубившие деревья, донеслась песня. Дьяченко не обратил на нее внимания. Будь это в начале плавания, он бы обрадовался. Тогда, услышав солдатскую песню, возникшую без команды, он был доволен — значит, батальон оживает. А теперь привык. Но Бестужев насторожился. Он даже не до­ сказал начатую фразу и замер, повернув голову в сто­ рону певцов. А из лесу доносилось:

То не ветер шумит во сыром бору — Муравьев идет на кровавый пир...

С ним черниговцы идут грудью стать, Сложить голову за Россию-мать.

365

Михаил Александрович, разобрав эти слова, не­ вольно побледнел. «Не может быть! — чуть не восклик­ нул он. — Откуда они знают эту песню?» — хотел спро­ сить он, но передумал и, с трудом скрывая свое волне­ ние, как можно спокойнее поинтересовался:

— Что это за песня?

Дьяченко равнодушно пожал плечами:

— Право, не знаю. По-видимому, какая-нибудь ста­ рая солдатская песня, а здесь, на Амуре прилепили к ней фамилию Николая Николаевича Муравьева, нашего генерал-губернатора. На Шилке у казаков мне прихо­ дилось слышать уже известные народные песни, к ко­ торым местные певцы приспосабливали фамилии своих сотенных командиров. А то есть и такие, — оживив­ шись, вспомнил Дьяченко:

— Как по Шилке по паршивой Пузино плывет плешивый!..

Это они так о своем сотнике. Солдаты же в лесу протяжно пели:

...Как на поле том бранный конь стоит, На земле под ним витязь млад лежит.

«Конь! Мой конь! скачи в святой Киев-град, Там товарищи, там мой милый брат...

Отнеси ты к ним мой последний вздох И скажи: «Цепей я нести не мог, Пережить нельзя мысли горестной, Что не смог купить кровью вольности!»

— Видите, — сказал Дьяченко, — в песне и «святой Киев-град» и «Муравьев» — все причудливо перепле­ лось. Песню эту однажды услышал Николай Николае­ вич. Он пожал плечами и заметил: «На Кавказе я вое­ вал, но причем здесь Киев?» ...Однако вы чем-то взвол­ нованны?

Михаил Александрович в эту минуту повторял про себя последние строки затихшей песни:

«Пережить нельзя мысли горестной, Что не смог купить кровью вольности...»

Он в задумчивости распрощался с капитаном, а строчки эти все звучали, будто он их слышал. И потом, до конца дня и ночью, уже далеко от станицы Кумарской, он то вспоминал песню, которая так неожиданно нашла его на Амуре, то перед ним вставали картины прошлого. Это была его песня. Он сочинил ее много лет назад в тюрьме Петровского завода.

366

Солдаты ничего не добавили к песне, но, по-видимо­ му, ни они, ни командир батальона капитан Дьячен­ ко, ни сам генерал-лейтенант даже не догадывались, что песня эта была про другого Муравьева — Сер­ гея Муравьева-Апостола. Человека с задумчивым, меч­ тательным взглядом, устремленным, казалось, в буду­ щее, участника достопамятной войны двенадцатого года и триумфальных заграничных походов. Это он, подполковник Муравьев-Апостол, в январе 1826 года, узнав о поражении Северного общества в Петербурге, вместе с Михаилом Бестужевым-Рюминым возглавил восстание Черниговского полка.

Весть эта проникла к декабристам через глухие стены Петропавловской крепости. Из одной одиночной камеры в другую ее донесла изобретенная Михаилом Александровичем тюремная азбука. Тогда его друзья только еще учились пользоваться системой сдвоенных и строенных звуков и передавали друг другу, чтобы натренироваться: азъ, буки, веди, глагол... Однажды тягучей бессонной ночью, когда Муравьев ходил из угла в угол, сначала считая шаги, а потом на пятой сотне сбившись, мерил по диагонали свой каземат, раздался стук в стену, как раз над его лежанкой. Ми­ хаил бросился к стене. «Брат, — стучали ему. — Вос­ стал Черниговский полк...»

Это было все, что они узнали тогда. Очень мало и очень много для того, чтобы томительно долго стра­ дать от неизвестности, то загораясь надеждой на ус­ пех восстания южных братьев, то впадая в отчаяние...

А потом состоялась казнь вождей Северного и Южного обществ.

Через много лет, уже в тюрьме Петровского завода, куда они шли из Читинского острога сорок восемь дней, и, несмотря на усталость и оставшиеся за спиной шестьсот пятьдесят верст пути, подходя к тюремным воротам, грязные и запыленные, запели «Марсельезу», в этой, уже четвертой, тюрьме он написал песню о вос­ стании Черниговского полка. Впервые она прозвучала под сырыми сводами Петровской тюрьмы 14 декабря 1835 года. В десятую годовщину восстания. Запевал ее своим превосходным голосом декабрист Тютчев, а под­ хватывал хор, составленный из членов Северного и Южного обществ.

«Да, пережить нельзя мысли горестной, что не смог

367

купить кровью вольности! — думал Михаил Александро­ вич.— Живет, оказывается, песня и чем-то нравится солдатам. Может быть, тем, что есть в ней слова, од­ них будоражащие, других пугающие, — про волю и вольность...»

Р. БОГДАНОВ

ВОСПОМИНАНИЯ АМУРСКОГО КАЗАКА О ПРОШЛОМ, С 1849 ПО 1880 ГОД

(главы из книги)

Первые экспедиции по Амуру

В августе месяце 1853 года получилось распоряже­ ние генерал-губернатора Восточной Сибири, генераллейтенанта Муравьева по забайкальскому казачьему войску о назначении офицеров, урядников и конных ка­ заков для сформирования сводной амурской сотни и пе­ шего сводного полубатальона для следования в навига­ цию 1854 года к устью Амура.

Конным казакам приказывалось приготовить обмун­ дирование и провизию собственными средствами на два года. С этого же времени началось как по Шилке, так и по Аргуни приготовление леса для паромов, построй­ ки сплавных баркасов и лодок разных форм и величи­ ны. Живущие по Аргуни, от Усть-Стрелки до станицы Олочинской, по Шилке с ее притоками, Онону и Ингоде были заняты поголовно этими работами. Казаки назна­ чались по большей части из многосемейных и более сос­ тоятельных. Те, которые были назначены в поход, в ра­ ботах не участвовали, а приготавливались к походу без­ ропотно.

1854 год. С открытием навигации в станицу УстьСтрелочную начали приплывать как по Шилке, так и по Аргуни разные сплавные суда, большей частью паро­ мы. Кроме военного элемента, на них почти никого пос­ торонних не было видно. На первом амурском парохо­ де «Аргунь», выстроенном в Шилкинском заводе около половины мая, приплыл по Шилке и сам генерал-губер­ натор. Осмотрев войска, поздравил всех с походом и сказал речь: «Амур должен принадлежать русским; по этой реке впоследствии будет путь пароходный, кото­ рый необходим как в торговом, так и в военном отно-

368

шении, не только в сношениях с Китаем, но и в сноше­ ниях с Европой и Америкой. Государь Император (в Бозе почивший Николай Павлович) желает приобрести эту реку без кровопролития; если Богу угодно, испол­ ним Его Высочайшую волю и проплывем по Аму­ ру до его Устья, которое будем охранять, и не допустим врагов России занять оное англо-французской эскад­ рой. Царь нас наградит».

Восторженным «ура» и «рады стараться» не было конца. По окончании молебна двинулись в путь. Каза­ ки, преимущественно 5-й усть-стрелочной и 6-й горбиченской сотен, как более практичные на воде, были раз­ мещены почти на каждое судно по одному вроде лоц­ манов. Отец мой был назначен командиром сводной сотни, но так как Усть-Стрелка была окраиной, гене­ рал-губернатор оставил его с правами коменданта, уполномочив отправлять вниз отставшие сзади суда и принимать меры к обеспечению войск во время следо­ вания их вверх и вниз по Амуру.

Вместо него назначил командиром сотни заурядсотника Скобельцина.

С низовьев Амура в то лето никто не возвращался; известие о благополучном проследовании мимо Айгуна было получено в июле от отряда, который каждый год ходил для осмотра границы. Отряд этот рассказывал в Усть-Стрелке: они поднялись на лодках почти до Ку­ мары, увидели плывущих по Амуру, задержались с ними, почему и пришли в Усть-Стрелку месяцем позже.

1855 год. С ранней весны по открытии навигации по­

с ним был Посьет, впоследствии министр путей сооб­ щения. Пароход по случаю мелководья они оставили повыше нынешнего поселка Толбузинского, в 12 верстах; местность эта до сих пор носит название «зеленый крест», который, в память благополучной защиты от льда весною 1856 года, был поставлен усть-стрелочным

369