3.5.3. Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях

Особенностью этой пушкинской сказки является то, что сюжет, взятый в основу, очень богато представлен среди русских сказок [53, С. 144]. И вместе с тем ориентация ее на сборник сказок бр. Гримм, как и предыдущей, несомненна.

Первое впечатление от образа царицы-мачехи: в отличие от других он мало похож на негативный. Во-первых, она красива:

Правду молвить, молодица

Уж и впрямь была царица:

Высока, стройна, бела

И умом, и всем взяла [35, С. 459].

Как известно, А.С. Пушкин благоговел «перед святыней красоты». Но следующая характеристика, которую дает Пушкин злой мачехе, как будто зачеркивает ее внешние достоинства:

Но зато горда, ломлива,

Своенравна и ревнива [35, С. 459].

Эта ее характеристика напоминает ранний пушкинский опыт – юношескую поэму «Руслан и Людмила» и характеристику красавицы Наины, которая «… меж подруг … гремела красотою» и которая, «лишь прелести свои любя» [35, С. 451], не могла, в отличие от Людмилы, осчастливить возлюбленного. То же можно сказать и о молодой царице. Только когда она слышала признание зеркальца о том, что на свете «…всех милее, всех румяней и белее», она была «добродушна, весела». Только это признание зеркальца заставляло ее радоваться:

И царица хохотать,

И плечами пожимать,

И подмигивать глазами,

И прищелкивать перстами,

И вертеться подбочась,

Гордо в зеркальце глядясь [35, С. 459].

Заметим, однако, что Пушкин не любуется вместе с царицей ее прелестями. Ее поведение сродни кокетке, оно неестественно, маскарадно, напоминает «ужимки и прыжки» щеголихи и вертопрашки XVIII века. Думаем, что это не случайно. Эта «монологичность» красоты, не открытой для других, а потому недоброй, уже основа злого начала в ее образе. Вся же чернота ее души проявилась тогда, когда она узнала, что у нее есть соперница. Справедливое зеркальце констатировало ее красоту: «Ты прекрасна, спору нет…». Но вместо радости, что рядом с ее красотой есть другая, которая «…всех милее, всех румяней и белее», они приходит в бешенство:

Как царица отпрыгнет,

Да как ручку замахнет,

Да по зеркальцу как хлопнет,

Каблучком-то как притопнет!

«Ах ты, мерзкое стекло!

Это врешь ты мне назло.

Как тягаться ей со мною?» [35, С. 460].

Если зеркальце величалось не иначе как «Свет мой, зеркальце!», то сейчас оно становится лукавым «мерзким стеклом». Очевидно, что самолюбование, влюбленность лишь в свои «прелести» не дает ей возможности увидеть вокруг себя всей полноты жизни. Это же желание первенствовать приводит к тому, что ни в чем неповинной царевне угрожает опасность:

Я в ней дурь-то успокою.

Вишь, какая подросла! [35, С. 460].

Зависть и непомерное честолюбие приводит ее к нарушению всех этических, Божеских норм, она позволяет себе с презрением говорить о мертвой царице, а, как известно, о покойниках говорить плохо – это великий грех:

И не диво, что бела:

Мать брюхатая сидела

Да на снег лишь и глядела [35, С. 460].

В этой фразе – вся царица, которая считает, что глядеть можно только на себя и любоваться только собой. Характерно, что Пушкин психологически точно рисует образ самовлюбленной красавицы, которая не может осмыслить убивающую ее информацию, и надеется, что все же в ней какая-то нелепая ошибка, настолько она уверена в своих прелестях:

Но скажи: как можно ей

Быть во всем меня милей?

Признавайся: всех я краше.

Обойди все царство наше,

Хоть весь мир; мне равной нет,

Так ли? [35, С. 461].

В этом желании первенствовать есть то «десп'отство», которого так не любил в людях Пушкин. Если зеркальце – это иная сила, неподвластная человеку, не вступающая ни в какие сделки, беспристрастная и объективная, то это, сказанное тоном приказа: «признавайся», сродни самоволию старухи из предыдущей сказки: «хочу быть столбовою дворянкой», «…хочу быть вольною царицей», «хочу быть владычицей морскою». Это родство соединяет красавицу-царицу с безобразной и глупой старухой. И, как следствие этой вздорности и самоволия, ее решение:

Делать нечего. Она,

Черной зависти полна,

Бросив зеркальце под лавку,

Позвала к себе Чернавку

И наказывает ей,

Сенной девушке своей,

Весть царевну в глушь лесную

И, связав ее, живую

Под сосной оставить там

На съедение волкам [35, С. 461].

Образ злой красавицы как на ладони: ее гложет не просто зависть, а «черная», она лишена какого бы то ни было чувства благодарности; зеркальце, которое так веселило и радовало, – брошено под лавку, а наказание для ни в чем не повинной девушки – сродни тому, что придумали злые сестрицы и их мать для дочери, сестры, внука и племянника («Сказка о царе Салтане»). Размышляя над образом злой жены, Пушкин, как и его предшественники, считает, что силы человеческие бессильны перед женской злобой: «черт ли сладит с бабой гневной?»

Заметим, что в этой сказке расстановка сил иная, чем в «Сказке о царе Салтане»: там количественно преобладают злые жены, они добиваются того, что Салтан покоряется их силе, какое-то время находится под их влиянием. Здесь мачеха одна. Практически даже Чернавка поначалу не на ее стороне, она

…в душе ее (царевну – Р.Г., И.К.) любя,

Не убила, не связала,

Отпустила и сказала:

«Не кручинься, Бог с тобой»,

А сама пришла домой [35, С. 461].

Она слукавила перед мачехой-злодейкой:

Там, в лесу стоит одна, –

……………………………

Крепко связаны ей локти;

Попадется зверю в когти,

Меньше будет ей терпеть,

Легче будет умереть [35, С. 462].

Возвращение к зеркальцу происходит тогда, когда возникает желание удостовериться в своем превосходстве, до этого же она, во-первых, «про царевну вспоминая, не могла простить ее». Страшно представить, насколько зло стало всеобъемлющим в этой красавице, насколько бездуховной становилась ее красота. Ведь она была уверена, что царевна мертва, и все же «не могла простить ее». Во-вторых, она не могла долго простить и зеркальцу: «а на зеркальце свое долго дулась и сердилась». И, может, поэтому ее определение «царица злая» не случайно именно здесь.

Зло агрессивно и жестоко настолько, что оно может заставить служить себе людей слабых и подневольных, какой и была Чернавка:

…царица злая,

Ей рогаткой угрожая,

Положила иль не жить,

Иль царевну погубить [35, С. 467].

Так чужими руками она совершает злодеяние. Заметим, что второй раз Пушкин дает определение злой мачехе то же – «царица злая».

Здесь мы имеем дело с колдовством: «превращение» Чернавки в «нищую черницу», «старуху», «старушоночку», которая «сказала, поклонилась и пропала», безусловно, дело рук злой царицы. Да и ее чудесное, говорящее зеркальце служит ей, видимо, не по своей воле: «ей в приданое дано было зеркальце одно». В третий раз Пушкин называет красавицу царицу «злой», когда она

Доброй вести ожидая,

Втайне зеркальце взяла

И вопрос свой задала…[35, С. 470].

Словосочетание «добрая весть» в данном контексте парадоксально, алогично по отношению к определению «царица злая».

Характеристика злой жены особенно четко звучит в конце сказки. Проявилось еще одно свойство злой жены, о котором мы уже знали по древнерусским текстам: она лентяйка, бездельница. И, наконец, после определения «злой царицы» дается самая главная ее характеристика как злой мачехи:

Дома в ту пору без дела

Злая мачеха сидела

Перед зеркальцем своим

И беседовала с ним… [35, С. 474].

Узнав о том, что царевна жива,

Злая мачеха, вскочив,

Об пол зеркальце разбив,

В двери прямо побежала

И царевну повстречала [35, С. 474].

Финал сказки применительно к злой мачехе сродни исчезновению злой Наины, но если Наина как бы исчезла сама собой, то злая мачеха умерла от тоски и злобы:

Тут тоска ее взяла,

И царица умерла [35, С. 474].

Причем зло в пушкинских сказках исчезло и сразу же радость (без соблюдения траура, как полагалось в мире добра): «лишь ее похоронили, свадьбу тотчас учинили». Так в пушкинских сказках погибает или рассыпается злоба, и в мире царствуют доброта и любовь.

Мы рассмотрели три пушкинские сказки в хронологической последовательности и увидели, что злые жены так, как их представляла древнерусская традиция, у Пушкина соответствуют ранее описанным нами характеристикам. Но этому злому женскому миру противопоставлен добрый, который воплотился в этой сказке в образе царевны.

Анализируя данную сказку, В. Непомнящий замечает, что «более всех других эта сказка похожа на поэму. Лиризм проступает здесь в наиболее чистом виде…» [150, С. 211]. И поэтому элегическое начало, считает ученый, в этой сказке «создает атмосферу… жизненной неподдельности всего происходящего…» [150, С. 212]. Видимо, это происходит от того, что данная сказка, несмотря на многие сюжетные линии, развивающиеся в ней, имеет некое ядро, главный сюжетный стержень. И он связан с «мыслью семейной» и особенно женским миром в ней. Доброе же начало женского мира в этой сказке связано, как мы заметили, прежде всего, с царевной. Рассмотрим его подробнее.

В зачине сказки речь идет о родителях Царевны. Как и в случае с Гвидоном, Пушкин обращает наше внимание на то, что лучшие качества Царевны связаны с семейным началом. Она дитя любви, семейной верности, удивительной чистоты отношений. Ее мать девять месяцев проносила ее под сердцем, думая о любимом муже и дожидаясь «милого друга» «с утра до ночи», «с белой зори до ночи». Эта верность и терпение («девять месяцев проходит, / С поля глаз она не сводит») стали залогом поистине Божьего дара в лице новорожденной царевны:

Вот в сочельник в самый, в ночь

Бог дает царице дочь! [35, С. 458].

Царевна родилась накануне одного из важнейших праздников христианской церкви – накануне Рождества Христова. И действительно, когда мы позже знакомимся с ней, она ассоциируется с Ангелом Небесным. Смерть ее матери была легкой и безболезненной:

На него она взглянула,

Тяжелехонько вздохнула,

Восхищенья не снесла

И к обедне умерла [35, С. 458].

Проявление всех добрых чувств, которые она питала к мужу, выражено в слове «восхищенье». В.И. Даль комментирует его как выражение восторга, неистовой радости [42, С. 252], а в «Словаре языка Пушкина» «восхищенье» значит «высшая степень радостного удовлетворения, восторг» [47, С. 369].

Позволим себе также предположить, что легкая смерть для матери Царевны – это тоже Божье благоволение. Верующий православный христианин, обращаясь к Богу с просьбами, среди прочих просит его: «Дай, Господи, мне смерть мирну, не постыдну». Именно такой смерти и удостоилась добрая, верная жена, каковой была мать Царевны. «Мысль семейная в 30-е годы была едва ли не доминирующей в творчестве А.С. Пушкина. Вспомним хотя бы «Капитанскую дочку» и ее героя Петра Гринева! Все лучшее, что было в нем – это те нравственные ценности, которые заложены в семье родителями – отцом и матерью. Мы не случайно затронули этот пушкинский текст. Нам представляется, что именно в этом завершающем пушкинском эпическом творении можно увидеть его связь с нравственными проблемами его сказок. В. Непомнящий справедливо заметил, что «характерная особенность творчества Пушкина в 30-е годы – цикличность» [150, С. 187]. И не случайно И.П. Смирнов предпринял попытку изучить пушкинскую «Капитанскую дочку» в контексте волшебной сказки и древнерусских текстов [180].

В молодой Царевне уже с самого начала можно обнаружить черты доброй жены: она тиха (не говорлива), нрав у нее кроткий, она хороша собой. Но это не делает ее надменной, своенравной, как мачеху. Все это дает ей основание для хорошего жениха:

Но царевна молодая

Тихомолком расцветая, (выделено нами – Р.Г., И.К.)

Между тем росла, росла,

Поднялась – и расцвела.

Белолица, черноброва,

Нраву кроткого такого (выделено нами – Р.Г., И.К.)

И жених сыскался ей,

Королевич Елисей [35, С. 460].

Заметим, что Пушкин уподабливает своих добрых жен природным стихиям и животному миру. Если в «Сказке о царе Салтане» это птицы, то в данной сказке Пушкин ищет сравнение, чтобы лучше оттенить кротость и безропотность царевны. Она уподоблена цветку.

Они с Елисеем похожи, оба воспитаны в духе христианской культуры. Кроме того, Елисей влюблен в свою невесту, он в ней души не чает. Все это выражено Пушкиным, как всегда, лаконично и емко:

Помолясь усердно Богу, (выделено нами – Р.Г., И.К.)

Отправляется в дорогу

За красавицей-душой (выделено нами – Р.Г., И.К.),

За невестой молодой [35, С. 462].

Царевне свойственны чувства и состояние обыкновенной молодой девушки, она, догадавшись о злом умысле, «до смерти испугалась». Но в этой ситуации проявляет не только кротость и ласковость, но и сообразительность, ум. Она

…взмолилась: «Жизнь моя!

В чем, скажи, виновна я?

Не губи меня, девица!

А как буду я царица,

Я пожалую тебя» [35, С. 461].

Блуждая по лесу и набредя на терем, она вновь демонстрирует качества доброй жены – в ней нет агрессии, вот почему, видимо, ее не только не трогает сторожевой пес, но и играет с ней:

Ей навстречу пес, залая,

Прибежал и смолк, играя… [35, С. 462]

Она осторожно входит в чужое пространство дома – «подбираясь», хотя пес Соколко ее уже признал за свою. В «Словаре языка Пушкина» это слово употреблено однажды, а именно применительно к данной сказке и означает: «подбирать подол своего платья» [47, С. 410]. В. Непомнящий по этому поводу замечает: «Подбираясь, то есть, подбирая подол платья. Эта-то деталь зачем? Да низачем» [149, С. 214]. Однако мы полагаем, что она очень даже «зачем». Ведь неоднократно говорилось о том, что нет ничего случайного в пушкинском художественном мире. Обратившись к словарю В.И. Даля, мы замечает, что из многих семантических оттенков «под» есть и такие: «слитно подъ- выражает: направленные действия снизу, под низ…», а также «действие слабое, малое, исподволь…» [42, С. 218]. Это дополнение представляется нам значимым, так как оно могло выражать несмелость, робость, осторожность. Именно это и характерно для кроткого нрава царевны.

Наблюдательность юной Царевны делает ей честь: по некоторым «деталям», увиденным ею в «светлой горнице», она сразу поняла, что в ней «люди добрые живут». Что же это за детали:

Лавки, крытые ковром,

Под святыми стол дубовый, (выделено нами – Р.Г., И.К.)

Печь с лежанкой изразцовой [35, С. 462–463]

Она заметила, во-первых, «свое», узнаваемое пространство русского Дома со всеми его предметами интерьера: лавки, дубовый стол, печь.

Поразительно, что Пушкин знал этот интерьер досконально: он даже не забыл такой особенности, как любовь ко всякого рода покрыванию, о чем замечали ученые-этнографы (Костомаров Н.И.), поэтому «лавки, крытые ковром». Во-вторых, и это важнее всего, она увидела лики «святых». И так как она, как мы видели раньше, воспитана на основах православной культуры, она поняла, что ее здесь не обидят:

Знать, не будет ей обидно! [35, С. 462–463].

Другими качествами доброй жены, отчетливо проявившимися в этом эпизоде, были желание сделать доброе дело и трудолюбие. Она не могла не заметить следы «мужского духа» в «светлой горнице» и попыталась, использовав всю свою женскую домовитость, создать уют, тепло, чистоту, что и составляло главное очарование дома и было прерогативой женского труда:

Дом царевна обошла,

Все порядком убрала,

Засветила Богу свечку, (выделено нами – Р.Г., И.К.)

Затопила жарко печку... [35, С.463]

Заметим вновь, что в этой уборке значимым для блага и тепла Дома было почитание Бога. Увидев гостью, семь богатырей без труда узнали в ее поведении черты доброй жены:

И царевна к ним сошла,

Честь хозяям отдала,

В пояс низко поклонилась;

Закрасневшись, извинилась,

Что-де в гости к ним зашла,

Хоть звана и не была [35, С. 463–464].

Ее дальнейшее поведение подтверждает наше предположение о том, что Пушкин при создании образа доброй жены, не мог не ориентироваться на древнерусский кодекс ее чести. Это выразилось, прежде всего, в суровом запрете употреблять спиртное (хмельное) женщине, о чем мы упоминали в первой главе. И поэтому «от зеленого вина Отрекалася она».

Пушкин не мог не знать и о четкой иерархичности мужского и женского миров, о чем мы писали ранее. Мужской мир вне дома («Братья дружною толпою выезжают погулять...»), а женский связан с внутренним миром его. Царевна знает это тоже:

А хозяюшкой она (выделено нами – Р.Г., И.К.)

В терему меж тем одна

Приберет и приготовит [35, С. 465].

Вот почему «не скучно ей». Работящая добрая жена не имела на это время. Знает она также и то, как нужно относиться к мужскому миру, и она ведет себя сообразно правилам, установленным «Домостроем»: «им она не прекословит», то есть она создает, как мы бы сейчас сказали, бесконфликтную ситуацию, в результате чего «не перечут ей они».

Самое главное качество доброй жены – это ее верность. В этой пушкинской сказке героиня попадает в непростую ситуацию: «Братья милую девицу / Полюбили...», чтобы выйти из нее, царевне пришлось продемонстрировать и уважение, и ум, и обаяние. Вот как она объяснилась с ними, когда они предложили ей выбрать среди них одного суженого:

Ой вы, молодцы честные,

Братцы вы мои родные,–

Коли лгу, пусть Бог велит

Не сойти живой мне с места.

Как мне быть? Ведь я невеста

Для меня вы все равны,

Все удалы, все умны,

Всех я вас люблю сердечно;

Но другому я навечно (выделено нами – Р.Г., И.К.)

Отдана. Мне всех милей

Королевич Елисей» [35, С. 465].

Она, как когда-то Феврония, усовещает возжелавшего ее боярина, утихомиривает братьев, а ведь они уже «напряглись»:

Что качаешь головою?

Аль отказываешь нам?

Аль товар не по купцам? [35, С. 465].

И делает она это разумно, ласково, искренне, уважительно, что приводит братьев к конфузу:

Братья молча постояли,

Да в затылке почесали!

«Спрос не грех, прости ты нас»,–

Старший молвил, поклоняясь... [35, С. 466].

Но и этот их конфуз она снимает своим разумным, тихим, ласковым словом:

…я не сержуся,–

Тихо молвила она, –

И отказ мой не вина» [35, С. 466].

Особо следует подчеркнуть то, что для Пушкина, как и для прокомментированных нами авторов древнерусских текстов, нравственные законы оказываются выше, глубже социальных. Добрая жена в любом социальном статусе остается самой собой. Вот почему, видимо, объективное зеркальце комментирует жизнь царевны в лесу так:

Но живет без всякой славы,

Средь зеленыя дубравы,

Та, что все ж тебя милей [35, С. 466].

Как и в предыдущих сказках, главным составляющим женского труда независимо от социального статуса было прядильное дело. Не исключение это и для нашей царевны:

Раз царевна молодая,

Милых братьев поджидая,

Пряла, сидя под окном [35, С. 467].

Смерть царевны происходит опять-таки из-за ее кроткого, приветливого нрава. Она, как добрая жена афористических сборников, наделяет пищей нищую старушку (именно на это, по-видимому, и рассчитывала прагматичная мачеха, когда замышляла свой злодейский план). Будучи сама невинной и чистой, она не могла увидеть зло и понять поведение верного пса Соколки. Ее наивность – наивность чистого ребенка, который соблазняется вкусным, заманчивым лакомством. То, что она стала жертвой в руках злой мачехи-ведьмы, подчеркнуто и описанием ее смерти:

Вдруг она, моя душа,

Пошатнулась, не дыша,

Белы руки опустила,

Плод румяный уронила,

Закатилися глаза,

И она под образа

Головой на лавку пала

И тиха, недвижна стала… [35, С. 469].

Это смерть мученицы, не просто доброй, но еще и праведной жены. Да и слово старшего брата доказывает это:

……. Спи во гробе,

Вдруг погасла, жертвой злобе,

На земле твоя краса;

Дух твой примут небеса... [35, С. 470].

А само ее пробуждение столь же чисто и естественно:

Гроб разбился. Дева вдруг

Ожила. Глядит вокруг

Изумленными глазами,

И, качаясь над цепями,

Привздохнув, произнесла:

«Как же долго я спала!» [35, С. 473–474].

Все, что связано было с ее светлым, чистым обликом, включая точно схваченное Пушкиным слово «привздохнув», как бы сфокусировалось в этой картине пробуждения. В.С. Непомнящий не случайно обратил внимание на то, что в этой сказке зло становится страшнее и коварнее. При характеристике добрых жен в связи с этим можно обнаружить также некоторую эволюцию. Тем мощнее и глубже мысль о том, что добрые начала в женщине (да и не только!) непобедимы. Прав В. Непомнящий, утверждая: «Сказка о мертвой царевне – упование на верность и любовь; это попытка упорядочить в пределах сказочной системы хаотический и зловещий мир реальной жизни, вломившейся в эту систему и ломающий ее. Это сказка о последнем оружии человека в его борьбе – силе его духа» [150, С. 227].

Таким образом, взяв за основу три сказки, наиболее показательные в этом отношении: «Сказка о царе Салтане», «Сказка о рыбаке и рыбке» и «Сказка о мертвой царевне», – мы отметили, что в них, помимо прочих проблем исследования, ярко представлен женский мир русского Дома так, как он был осмыслен еще в древнерусской традиции.

В «Сказке о царе Салтане» не только поведение злых жен соотносимо с образами злых жен в древнерусских источниках, но и сама борьба с ними решается Пушкиным в духе нравственно-этических принципов рассмотренных нами древнерусских текстов.

Исследованные нами в этой сказке злые жены отличаются теми же качествами, что и злые жены в древнерусских текстах. Они завистливы, лукавы, жестоки, хитры и коварны. Зло и злоба, характерные для поведенческой модели злых жен, настолько сильны в рассмотренных нами и последующих «Сказке о рыбаке и рыбке» и «Сказке о мертвой царевне», что с ними невозможно справиться человеку и только высшее Провидение, Божественный Промысел способен остановить это зло.

Злые жены так, как их представляла древнерусская традиция, у Пушкина соответствуют ранее описанным нами. По своим характеристикам и типам они разнообразны (сестры и мать царицы в «Сказке о царе Салтане», злая старуха в «Сказке о рыбаке и рыбке» и злая мачеха в «Сказке о мертвой царевне»).

Нам представляется, что означенный ряд являет не только разнообразие типов, но и усиление злого начала в человеке и особенно в женщине. Если в «Сказке о царе Салтане» злые жены могут повиниться и свои злодеяния искупить, если старуху Провидение вернуло на исходное место с тем, чтобы она подумала над своим самоволием, то зло, таящееся в красавице-царице столь велико, что оно само ее уничтожает.

Так А.С. Пушкин, осмысляя опыт, накопленный средневековой духовной культурой, формирует свой женский идеал, который в сказках представлен в образах добрых жен.

На примерах «Сказки о царе Салтане» мы увидели, что особенностью Царицы-матери является ее корректность по отношению к миру и людям. В одной фразе и одном жесте Пушкин передает главное в ее сущности: она глубоко верующая в Бога и воцерковленная. Это выражается в том, что она благословляет детей «иконой чудотворной» и делает это с именем Бога и с надеждой на него: «Бог вас, дети, наградит».

Другой образ, Царевны-Лебеди, соответствует тем характеристикам, которые выработаны древнерусской культурой (мудрости, спокойствию, рассудительности, неторопливости). Немудрено, что после обретения семейного счастья с доброй женой, «грусть-тоска» покинула князя.

Так, в этих двух образах проявились лучшие качества древнерусских добрых жен: скромность, молчаливость, сильно развитое материнское начало, ум, рассудительность, постоянство, способность утешить и утолить печали неспокойного, импульсивного мужского начала.

Но если в «Сказке о царе Салтане» добрую жену и ее сына поддерживают волшебства доброй Лебеди, если в «Сказке о рыбаке и рыбке» на страже справедливости и Божественного порядка стоит Золотая рыбка, вершащая свой справедливый суд над злой и глупой старухой, то в «Сказке о мертвой царевне» Добро, Любовь, Красота оказываются один на один с «могучим злом». Тем мощнее и глубже мысль о том, что добрые начала в женщине непобедимы. Эти попытки упорядочения мира предлагала древнерусская учительная традиция, от века к веку оттачивая, углубляя нравственные позиции в понимании человеческих отношений, преломляя их в пословицах, пословичных изречениях и, в конечном итоге, определяя модель русского православного человека. И А.С. Пушкин, как никто другой, «внял» ей и воплотил в своих творениях, среди которых сказки едва ли не самое прекраснейшее из них.