Глава 1. Модель дома в древнерусской культуре и литературе

Каждый народ, выражая свой взгляд на объективно существующий мир, выстраивает систему представлений о нем. Среди множества микрокосмических структур, представляющих эту систему, необходимо выделить ту, которая по праву может считаться универсальной. Именно таковой является Дом. Пожалуй, во всей мировой культуре нет более широкого, емкого и многоаспектного понятия, чем Дом. Он относится к основополагающим и всеобъемлющим архетипическим образам человеческого сознания.

Дом всегда являлся одной из важнейших универсалий русской культуры и ментальности, о чем справедливо замечали ученые (А. Иванова, Т. Цивьян, Б. Рыбаков). В первоначальном значении словом «дом» называлось владение чем-либо. Этимология его восходит к греческому «onoma», от чего образовались слова «имение», «имущество», литовское «namas» – «дом» (первоначально «имение»), греческое «nomos» – «владение».

В египетском письме использовалась изобразительно-схематическая логограмма, служившая для передачи слова «дом». Она изображалась в виде значка ┌┐, который имел еще значение «выходить». Отличали эти два значения по значку-детерминативу, то есть так называемому ключу, показывающему, как прочесть данный знак. Соединение значений «дом» и «выходить» можно рассматривать как основное назначение самого представления о доме: то, что укрывает, и то, откуда выходят.

В.В. Колесов считает, что в слове «дом» сошлись три древнейших корня, первоначально самостоятельных, но по звучанию очень похожих: doma – владычествовать, то есть руководить поступками домашних; demo – строить, сооружать; dem – дом как общественная организация [112, С. 194]. В ряде работ приводится еще одна этимологическая линия значения слова «дом»: от греческого «oikos» – дом, местожительство. Сегодня эта часть входит в значение слова «экология».

Существует мнение о том, что слово «дом» является существительным индоевропейского характера (ср. греч. domos – «строение», древнеинд. dama – «дом», латинск. domus – «дом»).

Понятие Дома есть уже в Ветхом завете, и здесь оно синонимично понятию народ, когда определенный (еврейский) народ именуется Домом Израилевым. «Оплакивал Аарона весь дом Израилев» [Чис 20.29.]. «Я приблизил к Себе весь дом Израилев» [Иер 13.11.]. «Когда дом Израилев жил на земле своей» [Иез–17]. «Рассыплю дом Израилев по всем народам» [Ам 9.9.] [37, С. 208]

В понятие Дом входили и такие значения, как страна, народ, право, нравственность, память и верность.

По мере изменения функциональности Дома менялось и его значение, но неизменным оставалось представление о Доме как о месте, которое согревало и укрывало не только от непогоды, но и от всяческих проявлений внешнего мира, во многом враждебного по отношению к человеку. Именно Дом, по мнению ряда исследователей, представлял собой своеобразный «макет мироздания, национальный космос в миниатюре» [86, С. 39]. Будучи замкнутым пространством, он стал некоей моделью мира, в котором сосредоточено все необходимое для существования человека. Особенно большое значение придавалось обережным символам Дома, с помощью которых семья каждого славянина стремилась обеспечить себе сытость и тепло, безопасность и здоровье. В мифопоэтических представлениях древних славян Дому отводилось чрезвычайно важное место, поскольку только Дом, имевший множество различных оберегов-символов, расположенных на самых уязвимых участках жилища и двора, защищал и охранял человека.

Б. Рыбаков справедливо считает, что в древности «…дом оставался тем пунктом, где начиналось и где кончалось каждое языческое священнодействие, какой бы масштаб оно ни принимало в момент кульминации. Недаром словосочетание «домашний очаг» приобрело устойчивый социальный смысл. Средневековые еретики-стригольники, отвергавшие монополию церкви на культовую деятельность, опирались на древнюю и устойчивую славянскую традицию, утверждая, что «дом мой – храм мой» [171, С. 445].

А. Иванова, говоря о символическом характере Дома, отмечает ряд наиболее значимых его характеристик. Она считает, что в отношениях наших предков к окружающему природному пространству можно усмотреть глубокий смысл и четкую систему. Это освоение, по ее мнению, шло сразу в двух направлениях: сугубо материальном, хозяйственном и духовном. Именно поэтому, утверждает она, все материальное, бытовое приобретало (наделялось) глубинным символическим смыслом, который значил, порой, намного больше, чем какая-либо утилитарная вещь.

А. Иванова подчеркивает, что не каждый Дом мог являться оберегом, а только тот, который был построен по всем правилам. В этом смысле большое значение имело место для строительства Дома, правильно выбранный материал, сам процесс возведения его, наличие обрядовой символики при этом. Все это подтверждает мысль о том, что Дом в культуре славян представлял собой достаточно четкую модель, в которой все микрочастицы составляли единство, но преобладающее значение имело духовное начало [103, 97].

Дом осмысливался как «мир, приспособленный к масштабам человека и созданный им самим» [171, С. 121]. Характерными признаками Дома были прочность, статичность, заполненность («полна горница людей»), одушевленность.

Славянин к Дому относился не менее трепетно, чем к храму, оберегая и почитая его как святыню, и его Дом не был оппозицией храму. Скорее, религия нашла свое выражение как во внешнем, так и во внутреннем облике жилья. Мир земной и мир Божественный причудливо соединились в славянском Доме. Внешние атрибуты Дома: резные узоры на окнах, цветы, «красный угол» и так далее – все это явные свидетельства сакрализации его пространства. Храм как бы незримо «входил» в Дом, и происходило слияние этих двух микроструктур.

Оппозицией же Дому была дорога – своеобразный проводник в «чужой» мир, который, в свою очередь, был противопоставлен «своему». Такое деление пространства на «свое» и «чужое», «здесь» – «там», «закрытое» – «открытое» характерно для сознания русского человека. Оппозиция «свое» и «чужое» конструировалась в нашем менталитете весьма своеобразно. С одной стороны, Дом («свое») и храм – «Дом Бога» («чужое») – взаимопроникаемые явления, а с другой, «поле» – пространство – «свое», так как окультуренное, возделанное, а «лес» – «чужое», подвластное природным стихиям.

Определяющий сакральный смысл Дома заключался в том, что он являлся для человека связующим звеном между небом и землей. Так как он крепко связан с землей фундаментом, то является для его жителей центром земного, горизонтального мира. Но, с другой стороны, он возвышается над землей, стремится к небу. Поэтому его функция заключается в том, что «…он выпускает человека вовне и в этом смысле связан с внешним миром и с верхом» [203, С. 72].

Христианизация Руси еще более упрочила данную модель. Многочисленные афористические сборники, «Слова», «Поучения» оттачивали и укрепляли представления русского человека о доме, усиливая прежде всего нравственные ценности русского Дома.

Воспитательное значение древнерусской литературы трудно переоценить. В.П. Адрианова-Перетц в одной из своих работ («Человек в учительной литературе Древней Руси») дала обстоятельный анализ переводной и оригинальной литературы, связанной с христианизацией сознания русского человека. В ней представлены правила общечеловеческой этики «како жити христианину». Эти правила касались личного поведения человека и его взаимоотношений с окружающими. В древнерусских сборниках, начиная с ХI в., наряду с эпическими произведениями, есть достаточно много различных поучений о том, как должен вести себя человек в той или иной ситуации. Позже к ХIV в. из этих поучений слагается Измарагд, в который вошли лучшие из этих поучений. Они были очень популярными, цитаты из них встречаются у русских писателей, начиная с ХII в., а «весь морализирующий раздел «Домостроя» построен на поучениях Измарагда» [52, С. 6] Тематика этих поучений самая разнообразная: здесь мы встречаемся и с понятиями добра и зла, проблемами самопознания, что есть дружба, ложь, истина, как относиться к клевете и клеветникам, зачем нужно и нужно ли человеку богатство и т. д. В этих афористических сборниках можно видеть очень широкий размах в трактовке человековедения – от глубоких философем до узко практических советов.

Как справедливо заметила В.П. Адрианова-Перетц, «афоризмы учительной литературы предостерегали от всех проявлений себялюбия, осуждали тех, кто вредит людям, радуется чужому горю» [52, С. 15].

Среди множества аспектов человеческого поведения, затронутых в этих сборниках, особо следует сказать о семейных отношениях и связанных с ними образах злой и доброй жены. Рассмотрим их подробнее. Нужно сразу заметить то, что в современной филологической и культурологической науках вопрос о гендерных отношениях в культуре Древней Руси трактуется неоднозначно. По-видимому, европеизированная модель сознания многих ученых привела к тому, что существовал и, к сожалению, до сих пор существует миф о тяжелом положении русской женщины-рабыни, не имеющей никаких прав и жестоко избиваемой вначале отцом, а затем мужем [50, С. 531–536]. А между тем обращение в учительной литературе к женской проблеме позволяет утверждать обратное. Тот факт, что женская проблема была более чем актуальна, позволяет, на наш взгляд, говорить о значимости женщины в культуре Древней Руси. Постараемся проанализировать образы злой и доброй жены, опираясь на памятники древнерусской литературы. Это даст нам возможность ярче увидеть «мысль семейную» в древнерусском доме. Уже ранние христианизированные памятники позволяют утверждать, насколько значима была роль женщины в структуре русского дома. Вот почему неправедное поведение женщины в доме в представлении древнерусского человека подвергается суровому осуждению.

Место и роль дочери в родительском доме определялись как временные. Она – «отрезанный ломоть» – предназначена для чужого дома. Уже в «Пчеле» говорится: «Дъчи отцю – чюже стяжанье есть» [52, С. 24–25]. В.П. Адрианова-Перетц справедливо указывает на то, что подобное отношение сохранится и позже в пословицах, записанных В.И. Далем: «Дочь – чужое сокровище», «Сын – домашний гость, а дочь корми – снадобится» [42, С. 383–384]. Но именно потому, что дочь должна быть отдана в чужую семью, особенно важно ее воспитать достойным образом. «Кто дочь имеет, – читаем в «Слове о добрых и злых женах» Иоанна Златоуста, – в строгости воспитывай ее, пусть в послушании ходит, чтобы целомудрие свое в безрассудстве не потеряла и тебя не покрыла позором перед знакомыми твоими, а не то – посрамят тебя при множестве народа» [17, С. 294]. Вот почему естественно возникает проблема злой жены. Уже в античной греческой литературе были известны афоризмы о злых женах, и получило достаточно широкое распространение сравнение их с «неукротимым наглым зверем».

Кроме того, до нас дошли сатирические описания Симонида Аморгского (Старшего) (VII–VI вв. до н. э.) десяти типов женщин. Это и неряхи, и злобные пустомели, и капризные красавицы, и упрямицы, и дурнушки и т.д. [1, С. 76]. Христианство продолжило развитие этой темы, и в византийской учительной литературе был создан ряд «Слов» о злых женах. В.П. Адрианова-Перетц замечает, что «в русскую литературу старшие образцы сказаний о злых женах вошли через Изборник Святослава 1073 г.» [52, С. 25]. Здесь представлено множество обвинений злой жены. Злая жена та, что учит мужа и считает себя равной ему. Кроме того, здесь изображены и способы, какими жена вводит в «грех» и влечет в ад «мужъск род». Эти же способы повторяются и в других «Словах» о злых женах и цитируются в виде отдельных изречений и в сборниках афоризмов.

Изборник 1076 г. в разделе «О женах зълыих и добрыих» и «О жене лукаве» дает определение женской «злобы» и «лукавства»: «Мала есть въся зълоба противу зълобе женъскея…», «Жена лукава – язва сердечъная». Обращается также внимание на то, что жизнь с такой женой хуже, чем с диким зверем («Волю житии с львъм неже с женою лукавою»). Последнее определение, по свидетельству В.П. Адриановой-Перетц, является перифразом библейских изречений, данных в «Пчеле», например, Сирах предупреждает: «Пребывати изволи со львом и змием, нежели с женою лукавою». Соломон же шире комментирует вред, который приносит злая жена: «Якоже червь в древе, тако же мужа губитъ жена злодеица. Уне жити в пустыне с львом и с змиею, неже жити с женою лукавою и язычною». Причем эти же библейские изречения повторяются и в других «Словах» и «Разумениях». Они же пересказаны и в старшей редакции «Слова» Даниила Заточника: «Червь древо тлит, а зла жена дом мужа своего теряет» [52, С. 26]. Для нас же важно подчеркнуть, что последнее не столько пересказ, сколько переосмысление библейского изречения, где для древнерусского писателя ключевым становится слово «дом». По Измарагду русский читатель знакомится и со «Словами» Иоанна Златоуста «О добрых женах и о злых» и «О злых женах». Сюда же вошли и приведенные выше изречения Сираха и Соломона, а также и другие их афоризмы.

В «Словах» Иоанна Златоуста обращается внимание на то, что «жена-злодейка мужа погубит», а «сварливая жена мужа своего из дома выгонит» [17, с. 294]. Опираясь на авторитет Сираха, Иоанн Златоуст советует: «Не дай жене говорить наперекор тебе и не давай воли ей на главенство твое посягать» [17, С. 294]. Даже внешне, полагает Иоанн Златоуст, злая жена вызывает неприятие: «Злость жены изменяет лицо ее, и смотрит, как львица» [17, С. 294]. И, наконец, вывод, который читаем в «Слове о добрых и злых женах», следующий: «… злая, ленивая и хитрая жена дается мужу за неправду, как воздаяние за грехи» [17, С. 294]. В «Слове о злых женах» еще раз подчеркивается мысль о том, что злая жена – это синоним разорения дома, болезни и погибели: «Ибо смута в доме – ревнивая жена. Злой жене никакой власти не открывай, чтобы не погибнуть» [17, С. 294].

В.П. Адрианова-Перетц как об образце переводных поучений «о злых и добрых женах» упоминает и «Сказание о беседе премудра и чадолюбива отца, предание и поучение к сыну, снискательна от различных писании богомудрых отец и премудрого Соломона, Иисуса Сирахова, и от многих философов и искусных о женстеи злобе». Уже судя по названию, можно догадаться, что отец не только делится с сыном своим жизненным опытом, но и приводит ему опыт богословов. Перед нами тонкая психологическая характеристика неправедного поведения и всяческих уловок «злых жен». Отец, предостерегая сына от «злой жены», подробно описывает ее «нрав», поведение, способы, какими такая жена подчиняет себе мужа. И если он «хотение ея не исполнит, тогда она зелно воздыхая, слезит и шепчит, ни худа, ни добра не глаголет, очи свои изменит, нос потупит, и зубы своими скрегчит, и что речет муж ее, и она что медведица пыхтит, и перед ним плачет день и нощь, и мужу своему покоя не даст, гнев имеет». Отец повествует сыну о жене «льстивой и пронырливой», которая притворяется больной, чтобы не работать, «сварливой и злоязычной»; которая «всех злословит и укоряет», «имеет язык яко бритву изощрену», о «крадливой и лукавой», которая тайно прячет «сокровища» – имущество мужа, чтобы после его смерти быть богатой и «за иного мужа поити …» [52, С. 59]. Особенно следует обратить внимание на такие пороки злой жены, как ее самомнение и завистливость: «Хощет убо жена, дабы въси хвалили, любили и почитали… И всегда хощет болшину имети и никому не хощет покоритися, ни послушати, но всегда хощет повелевати и всего хощет ведати и поучати и умети. Аще же не умеет и не знает, а глаголет – умею и знаю» [52, С. 59] (не будущий ли это портрет пушкинской старухи в «Сказке о рыбаке и рыбке»?!). Все это и определило представления русского человека о злых женах. В ранних собраниях пословиц (И.В. Пауса, Симони), как заметила В.П. Адрианова-Перетц, есть много пословичных изречений явно книжного происхождения, например: «Злых всех злее злая жена», «Женою Адам из рая изгнан», «Жена злонравна – мужу погибель». В сборнике В.И. Даля «Пословицы русского народа» также находим много пословиц, осуждающих «злую жену». И некоторые из них стилистически близки к приведенным выше книжным афоризмам: «Червь древо тлит, а злая жена дом изводит», «Злая жена – злее зла», «Злая жена – та же змея», «Лучше жить со змеею, чем со злою женою» [42, С. 376].

Любопытно, что в «Мудрости Менандра» это определение злых жен перенесено на мачеху, что позже найдем в сказках А.С. Пушкина («Сказка о мертвой царевне»): «Несть злее ничтоже ино паче мачехы злы». Заметим, однако, что противопоставления материнской доброты и жестокости мачехи в русских пословицах могли развиваться независимо от книжной традиции.

Хотя ряд изречений в «Пчеле» напрямую не касаются злых жен, все же эта тема опосредованно звучит тогда, когда осуждается, например, нравственная распущенность. Так, в разделе «О чистоте и целомудрии» помещена выписка из «Слов» Златоуста, в которой доказывается вредность женского «приближенья», когда мужья становятся «мягци, безъстудни, бесмыслени, гневливи, сурови, раболични, несвободни, жестмци…». [17, С. 47].

Таким образом, древнерусский писатель, осмысливая византийский христианский опыт, формировал свою нравственную модель злой жены, придавая ей национальные черты, внося коррективы. И особенно следует остановиться на «Молении» и «Слове» Даниила Заточника. Эти «два памятника, – по утверждению Д.С. Лихачева, – очень близких друг другу, – необыкновенно трудны для изучения» [125, С. 286]. Во-первых, трудности датировки (Д.С. Лихачев, например, предполагает, что они, возможно, относятся к XII в.), во-вторых, трудность составляет и определение того, какой из них первоначальный. И наконец, в – третьих, ученых-медиевистов интересуют разные аспекты при их изучении: это и поэтика этих древнерусских текстов, особенности стиля, смеховой культуры, проблема авторства и т.д. Мы же в контексте нашей задачи оставляем все эти проблемы в стороне, сосредоточившись лишь на том, как видится Даниилу Заточнику образ злой жены. Мы полагаем, исследуя образ злой жены, что Д.С. Лихачев, безусловно прав, когда комментирует этот памятник: «“Моление” – произведение, безусловно, книжное и вместе с тем в известной мере возникшее на началах народного творчества» [125, С. 305]. Исследователи (Б.А. Романов, Н.П. Монахова и др.) справедливо отмечали, что «книжность» «Слова» в отличие от «Моления» в характеристике злой жены очевидна. Так, тема неравного брака и ее социальная заостренность в «Слове» значительно ослаблены. Б.А. Романов отмечает, что брак в «Слове», «поначалу неравный, незаметно превращается в арену борьбы двух сторон (мужчины и женщины – Р.Г., И.К.) независимо от имущественной его базы» [170, С. 34]. Причем «пальма первенства» заранее отдается мужчине, что соответствует духу уже проанализированной нами учительной литературы. Кроме того, если в «Молении» при характеристике злой жены акцент делается на ее возраст (она старая), то в основных списках и переделках «Слова» перед зеркалом красуется не старая, а просто «злообразная» жена. Все это влияние учительной литературы. Обращаясь же к «Молению», отметим, что тема злой жены рассматривается здесь, конечно же, в контексте и жанра, и общей задачи писателя, что так или иначе было уже отмечено учеными (Б.А. Романов, Д.С. Лихачев, Н.П. Монахова), что не могло не повлиять на характер образа злой жены. Однако нам важно выявить те ее объективные свойства и черты, которые представлены, независимо от вышеперечисленных особенностей текста и которые, несомненно, затем повлияли и на сказки А.С. Пушкина. Вот почему так важно отметить ключевую, на наш взгляд, идею в создании ее образа – это старость. Уже у талантливого представителя византийской литературы VII в. Феофилата Симокатты можно найти описание стареющей красотки: «Увяла твоя природная красота. Благообразию грозят уже морщины, но ты хочешь обойти истину и веселишь любовников деланной красотой. Покорись времени, старушка. Некрасивы осенью цветы на лугах. Вспомни близкую смерть и поневоле научись благоразумию» [17, С. 245].

Но Даниил Заточник рисует нам гротескный образ старой злой жены, уже с самого начала нарушившей нравственные ценности и желавшей выйти замуж за человека намного ее моложе по возрасту. Отсюда, по-видимому, эта гротескность: «Паки видех стару жену злообразну, кривозороку, подобну черту, ртасту, челюстасту, злоязычну, приничющи в зеркало, и рекох еи: не позорум (не смотри – Р.Г., И.К.) в зерцало, но зри в коросту (в гроб – Р.Г., И.К.); жене бо злообразие не достоит в зерцало приницати, да не в большую печаль впадет, ввозревше на нелепотьство лица своего» [17, С. 147]. Конечно же, при характеристике злой жены автор «Моления» ориентирован на уже упомянутые нами источники: афористические сборники, «Поучения» и «Слова». Да он и сам понимает это, ссылаясь на них: «Глаголет бо ся в мирских притчах: «ни птица в птицах сычь; ни в зверех зверь еж; ни рыба в рыбах рак; ни скот в скотех коза; ни холопъ в холопех, кто у холопа работает; ни муж в мужехъ, кто жены слушает…» [17, С. 143]. Но все же акцент он делает на возрастном неравенстве, определенном социальным неравенством: «Блуд во блудех, кто поимет злу жену прибытка деля или тестя деля богата. То лучше бы ми вол видети в дому своем, нежели жену злообразну» [17, С. 143]. Нам представляется, что данный акцент не случаен. Осмысляя христианскую учительную традицию по отношению к злой жене, русский писатель одновременно (возможно, интуитивно) вырабатывает свой эстетический кодекс по отношению к женщине, основанный на соразмерности и естественности. Во всяком случае, рискнем поместить в один ряд гротескный образ старой, злой, молодящейся старухи автора «Моления» и сатирический образ такой же старухи у раннего Пушкина, начертавшего «красавицу шестидесяти лет».

У граций в отпуску и у любви в отставке,

Которой держится вся прелесть на подставке… [27, I, С. 42].

Вот почему правы те ученые, которые видят в этой характеристике злой жены у древнерусского писателя нарушение идеальной семейной модели или, по выражению Б.А. Романова, «идеальной схемы брака». Автор текста уже определяет нравственные постулаты, основанные не столько на социальном неравенстве, сколько на моральных принципах, когда человек должен отстаивать свое достоинство, не завися от социального и имущественного положения, ориентируясь на философию мудрой бедности. Вот почему в «Молении» есть антитеза: «нища мудра – богата несмыслена». Все это так или иначе формирует нравственные принципы русского человека, классическим итогом которых является «Домострой».

Этот памятник середины XVI в., возникнув на новгородской почве, был упорядочен священником Сильвестром. Отношение к этому памятнику в отечественной медиевистике было неоднозначным – от определения его как манифеста консервативной идеологии до утверждения его ценности и актуальности. Условно текст памятника в трех дошедших до нас редакциях подразделяют на три части:

• 1 часть – «духовное строение»;

• 2 часть – «мирское строение»;

• 3 часть – «домовное строение».

Сильвестровская редакция памятника имеет 63 основных главы, а 64-я, дополнительная, содержит послание Сильвестра к его сыну Анфиму. Эта глава с посланием Сильвестра является своеобразным итогом всего содержания памятника. В своей работе мы ориентируемся на сильвестровскую редакцию. В контексте нашей задачи нас интересует не весь памятник, а лишь только те главы, которые так или иначе имеют отношение к рассматриваемой проблеме.

Блистательный комментатор «Домостроя» В.В. Колесов заметил, что «Домострой» – древнейший памятник, в котором, между прочим, впервые появляются слова мужчина и женщина. Распределение понятий подчеркивается разными словами: «муж – мужик – мужчина, жена – женка^ – женщина…» [110, С. 335]. Это замечание ученого дает возможность утверждать, что женский мир в «Домострое» значим и по отношению к мужскому имеет свои неповторимые черты.

В.В. Колесов утверждает, что в «Домострое» «все осудительные афоризмы о «злых женах» восходят к переводным текстам…» и «по сравнению с другими сочинениями более раннего средневековья «Домострой» значительно мягче в своих рекомендациях в отношении к женщине…» [112, С. 336].

Соглашаясь с этим, добавим лишь то, что данный памятник имеет свои задачи, а именно – наставления, советы. Поэтому прямого осуждения злых жен он не представляет, но опосредованно дает все же оценки неправедного поведения, и, в частности, здесь акцентируется такой поведенческий порок, как пьянство (бражничество). В.П. Адрианова–Перетц писала в своей вышеуказанной статье о том, как афористические сборники и разного рода «Поучения» и «Слова» осуждали этот порок. В «Домострое» также осуждается «бражное» состояние и поведение. И здесь особенно важно, чтобы это не касалось женщины: «А у жены никак никогда и никаким образом хмельного питья бы не было, ни вина, ни меда, ни пива, ни угощений; питье находилось бы в погребе на леднике, а жена пила бы бесхмельную брагу и квас и дома, и на людях» [4, С. 243].

Злой женой будет та, что втайне от мужа пьет и ест и самовольно угощает других, что просит что-то у других и сама без ведома мужа отдает. Кроме того, злая жена ложные речи рабов и рабынь пересказывает мужу, злопамятствует, сплетничает, упрямится, грязно и небрежно одевается. В послании и наставлении от отца к сыну среди прочих советов есть и совет, какой должна быть жена. Отец уберегает сына от злой жены. Очень важно, чтобы она не насмешничала, не была болтливой, не сквернословила и не вела блудных речей, не произносила грубых слов, не гадала и не привечала гадателей (волхвов, кудесников, колдунов), не творила бы заговоров.

Таким образом, сосредоточив внимание на ранних афористических сборниках, «Поучениях» и «Словах», «Слове» и «Молении» Даниила Заточника и «Домострое», мы попытались проследить, как складывались представления русского человека о негативном поведении женщины, что он не принимал в ней и связывал с понятием «злой жены». Прежде всего, это касалось нравственной стороны, того, о чем, видимо, Пушкин скажет позже, выделяя в женском мире «природу и чувства», которые по его словам, вечны. Древнерусская культура усвоила эти понятия через византийскую литературу, прибавив к ним свое отношение. Это проявилось в том, что, выделяя такую категорию, как зло, злоба, русский человек дает свое понимание мачехи, до сих пор ассоциирующееся с определением злая. Возможно, здесь проявились еще дохристианские представления о злом начале в женщине, связанном с агрессией, но все же, как нам представляется, большое значение в неприятии этих качеств сыграла христианизация сознания. Важно также отметить и акцент на возрастное несоответствие, что во многом определило гротескность образа злой жены в «Молении» Даниила Заточника. И, наконец, «Домострой» в контексте своих поучений как бы суммирует представления о женских пороках. Злая жена – это та, что не чувствует иерархических отношений, нарушая равновесие в доме, та, что сквернословит, лукавит, блудствует, бездельничает, клевещет, болтает, занимается ворожбой, пьянствует. Все это приводит к восприятию женского идеала, который выражается в образе доброй жены.

Уже в Изборнике 1076 г., замечает В.П. Адрианова–Перетц, были представлены изречения Сираха о «жене доброй». Она понималась, прежде всего, как основа семьи, ее краеугольный камень. Именно от нее зависит удача и успех мужа: «Жены добры блажен есть мужъ ея и число дънии его сугубо». И в «Слове» Даниила Заточника, и в других сборниках часто встречаем изречение Соломона: «Жена добра – венец мужу своему». От доброй жены зависит и настроение мужа, и его здоровье: «Жена добля веселитъ мужя своего и лета его испълнить миром». Добрая жена – это не только благо, но и то, что Бог посылает как награду за соблюдение заповедей его: «Жена добля и мудра – честь блага и в чясти боящиих ся господа дана будет» [51, С. 25]. Сборники пословиц дают нам такую же характеристику доброй жены: «Женою доброю муж честен бывает» [41, С. 370]. Однако, выделяя значимость доброй жены, «Слова» и «Поучения» предупреждали о том, что насколько важна функция доброй жены в доме, настолько же она и редкая: «Жены добры неудобь обрести» [17, С. 25]. Любопытны факты, комментируемые В.П. Адриановой–Перетц, касающиеся изменения нрава и характера Грозного. Русские писатели, считает исследовательница, «все хорошее в деятельности царя связывали с благотворным воздействием Анастасии Романовой…» [52, С. 61]. Так опосредованно возникает образ доброй жены и ее благотворное воздействие. Как уже отмечалось, особым авторитетом у древнерусских писателей пользовались «Слова» Иоанна Златоуста. Остановимся на одном из них – «О добрых женах». Это своеобразный кодекс представлений о женских добродетелях. Прежде всего, добрая жена должна повиноваться мужу. Автор объясняет подобное тем, что это связано с Божественным мироустройством: «Ибо сначала сказал господь Еве: от мужа взята ты, и он тобою обладает» [52, С. 292]. Именно этим мироустройством и объясняется поведение доброй жены: «Ибо жена, воздающая честь мужу, от людей похвалу приимет, а от Бога благословение получит» [4, С. 292]. Призыв автора к женам о том, чтобы они не перечили мужьям своим, но во всем слушались их, объясняется тем, что «ради мужа сотворена жена, а не муж ради жены» [4, С. 292–293]. Отношения в семье должны строиться по Божественной модели: «Как Христос – глава церкви, так и муж – глава жене. Как церковь повинуется Христу, так и вы, жены, повинуйтесь своим мужьям» [4, С. 293]. Но ценя в добрых женах умение «в молчании повиноваться мужьям своим», автор одновременно утверждает мысль о том, что эти ее добродетели дают основание для того, чтобы она была доброй советчицей своему мужу. Ссылаясь на авторитет апостола Павла, он пишет: «Об этом апостол Павел сказал: не отказывайтесь от совета со своими женами, принимая решение поститься или ради чего другого, желая соблюсти чистоту, тогда все по совету с женами делайте» [4, С. 293]. Это также аргументируется Божественной идеей семьи: «Ибо муж и жена – не двое, но плоть едина» [4, С. 293]. Итак, добрая жена – молчаливая, послушная, добрая. Эти качества помогают укрепить дом свой: «Жена добрая – устроительница дома и примирительница» [4, С. 293]. Добрый ум, молчаливость – эти, по мнению автора, украшения для жены значительно ценнее, чем золото. Добрая жена помогает сирым, нищим: «Жена добродетельная нищих и неимущих кормит, как сума нищенки» [4, С. 293]. Особенно же ценит автор ее трудолюбие: «Такая жена всегда, всю жизнь свою, делает благое. Добывает шерсть и лен, делает одежды и изделия различные и отдает их купцам для продажи. Одежды ее – пурпур и виссон. И как корабль купеческий, издалека добывает хлеб свой. Мужу своему двойные одежды приготовит, не будет страшна ему зима и стужа. Славен муж такой жены перед людьми» [4, С. 293]. Автор при этом подчеркивает важную для него мысль: ее трудолюбие связано не со стяжательством и жадностью, а с желанием помочь другим, то есть с благим делом: «Жена добродетельная встанет ночью и раздаст пищу и урочное служанкам своим, и руки свои протягивает к прялке, и перстами своими берется за веретено. Ночью не гаснет свет у нее, плоды труда своего подаст она убогим» [4, С. 293]. В древнерусской литературе при создании образа доброй жены особое значение имеет не просто трудолюбие как таковое, а ориентированное на характер женского труда. Христианские каноны предписывали почитание семьи за малую церковь, и в определенном смысле семья уподабливалась церковному клиру (системе), в котором права и обязанности были строго распределены в зависимости от сана и возраста. Главой семьи, конечно, был муж. Это, как мы уже упоминали выше, было связано с Божественным Промыслом и Божественной иерархичностью. На муже лежали внешнее пространство, оберегающее дом, и чисто мужская работа (строительство, плотницкие и столярные работы, выделки кожи и другие трудоемкие работы). Жена хозяйничала внутри дома. Это было ее пространство и связанные с этим домашние работы, куда входили ткачество, уборка, приготовление пищи, вышивание и т.д. Среди этих работ особую значимость, на наш взгляд, имели ткацкие. Как правило, они соотносились с теми качествами доброй жены, о которых говорилось выше: терпением, трудолюбием. Кроме того, монотонность этих работ позволяла женщинам размышлять, молиться, обдумывать стратегию и тактику управления своей территорией в доме – сугубо женским пространством. Именно поэтому мотив прялки и веретена стал своеобразным топосом как в народной культуре, так и в литературном тексте. Известный памятник XV–XVI вв. – «Повесть о Петре и Февронии» представляет нам идеал доброй жены в лице Февронии. Этот идеал особенно значим для древнерусской культуры. Во-первых, она простая крестьянка. Этим, видимо, подчеркивается мотив смирения и скромности. Д.С. Лихачев справедливо заметил: «Феврония подобна тихим ангелам Рублева» [125, С. 254]. Эта характеристика позволяет соотнести ее с образом доброй жены. И одним из важных компонентов его было то, что она сидела за ткацким станком и занималась «тихим» делом – ткала полотно. Д.С. Лихачев подчеркивает удивительную гармонию ее образа. «Между ее чувством, умом и волею нет конфликта: отсюда необыкновенная «тишина» ее образа» [125, С. 256]. В данной повести есть удивительный диалог двух миров – мужского и женского. Если мужской более энергичен, нетерпелив, то женский, напротив, неспешен, тих, несуетен. Всем известен сюжет этой удивительной повести: когда Петр и Феврония решили умереть в один день, чтобы их положили в один гроб, они находились в разных монастырях. Феврония вышивала для храма Богородицы «воздух» для святой чаши (заметим, что в завершении повести та же женская деталь – «тихая» работа – Р.Г., И.К.) Петр послал сказать ей, что он умирает и просит умереть вместе с ним. Но Феврония попросила повременить, не спешить: ей надо дошить покрывало. При этом она отвечала ему почтительно, с уважением, как добрая жена: «Пожди, господине, яко да дошию воздýх во святую церковь». Петр вторично прислал к ней, сказав: «Уже бо мало пожду тебе». Любопытно, что на эту просьбу она не ответила и, надо полагать, только торопилась дошить покрывало. И только когда в третий раз Петр прислал к ней, сказав: «Уже бо хощу представитися и не жду тебя», то есть проявил нетерпение, она, как верная, добрая жена, оставляет шитье и подчиняется воле мужа: «она же остаточное дело воздуха того святаго шияже, уже бо единого святаго риз еще не шив, лице же нашив, и перста, и вотче иглу свою в воздух, и преверите нитию, ею же шияже. И посла ко блаженному Петру, нареченному Давиду, о представлении купнем» [22, С. 238]. Таким образом, в образе Февронии воплотились те черты доброй жены, о которых писали выше: тихая покорность, смирение, послушание, ум, трудолюбие, благостность. Но к этому прибавлена еще одна черта, особенно значимая для русской культуры: постоянство в любви.

Как уже отмечалось, «Домострой» явился своеобразным итогом в осмыслении всех нравственных проблем, в том числе и проблемы добрых жен. Она была связана с вечными свойствами человека: любовью, семейной жизнью, воспитанием детей. И, может быть, поэтому женский мир был более стабильным, чем мужской. Жена в семейной иерархии и в пространстве дома занимала особое место. Поэтому автор дает следующие наставления мужу: «люби жену свою и в законе живи с ней по заповеди Господней, учи всякому страху Божью, разному знанию и ремеслу, и рукоделью, всяким делам и домашнему обиходу и всем порядкам. Когда жена сама все знает и умеет, сможет и детей и слуг всему научить, ко всему пристроить и наставить во всем». Что же касается жены, то ее добродетели должны проявиться в том, чтобы она «во всем с мужем совет держала, чтобы не пустословила со слугами и гостями», а разговор держала «о праведном христианском житии», «а не насмешничала» [4, С. 195]. У доброй жены много обязанностей: организация внутренней работы по дому, приготовление еды, запас и хранение продуктов, воспитание детей. Добрая жена ни минуты не сидит без дела: «не угаснет светильник ее всю ночь». Но в ней автор вновь подчеркивает такую черту, как повиновение. Итак, в «Домострое» лейтмотивом проходит мысль о том, что добрая жена – нравственный стержень дома. «Такая из выгоды не оставит» – то есть вновь верность, постоянство становятся уже доминирующими в понимании такого явления, как добрая жена. Другая не менее важная особенность, которая выделяется здесь в добрых женах – это трудолюбие. Это качество в русском характере особенно важно. Одно из самых неблагоприятных свойств русского характера – лень. Поэтому трудолюбие жены – мощный двигатель, который преодолевает ее. Вот почему трудолюбивая жена организует не только детей, служанок, но и мужа. Читая «Домострой», убеждаемся, что и в поведении доброй жены главное качество – умение перенимать опыт с уважением, вежливостью, деликатностью, экономно расходовать время, не сплетничать, быть пригожей и нарядной при гостях и муже, но не хмельной. А главное, во всем советоваться с мужем, напоминать, что следует.

В последней главе «Домостроя» отец наставляет сына. Среди прочего особое беспокойство у отца вызывают отношения сына с женой. Отец ориентирует сына на то, чтобы жена была добродетельной, «никогда бы жена без рукоделья ни сама ни на час не оставалась». Жену следует поучать, считает отец, и даже по мере острой надобности наказывать, но так, чтобы никто из домочадцев этого не видел и не слышал.

Мы сконцентрировались при анализе данных текстов лишь на женской проблеме как определяющей «мысль семейную» в доме. Сказанное позволяет заметить, что древнерусская традиция накопила определенный опыт в решении таких нравственных проблем, как семейные, где образы злой и доброй жен сформировали религиозный, нравственный, эстетический идеал, которым руководствовался русский человек, как в своей практике, так и в литературном творчестве. В.П. Адрианова–Перетц справедливо заметила, что «с конца XVII в. все сборники «пословиц всенароднейших» становятся доказательством того, как прочно многие, в том числе и человековедческие, наблюдения старинных изречений укрепились не только в литературной, но и в живой речи, превратившись в пословицы и влившись в фонд народных по происхождению «мирских притч»» [52, С. 66]. Это дает ей основание сопоставить некоторые «Поучения» (например, «О скупости и ненасытности сребролюбца») с чертами поведения скупого, которые Пушкин воплотил в одной из своих «маленьких трагедий» – «Скупом рыцаре». Именно поставив эти поучения с шедевром Пушкина, – считала она, – «мы можем справедливо оценить, как глубоко умели проникнуть в помыслы и побуждения человека авторы дидактических произведений» [52, С. 67]. Этот подход открывает, на наш взгляд, новые возможности изучения и пушкинского текста. Любопытно соотнестиобразы древнерусских праведниц (например, Юлиании Лазаревской^ с пушкинским «милым идеалом» – Татьяной Лариной.

Женская проблема не была единственной в определении структуры традиционного русского Дома. «Домострой» в этом отношении представляет нам своеобразный опыт домоведения в России. Выстроенная в нем модель дома позволяет обнаружить несколько пространственно замкнутых и в то же время соотносимых между собой миров – мужского, женского, детского. Каждый из них вбирает и отражает общую систему, где доминирует духовное начало, моделирующее и материальный фактор. Описывая эти миры, автор детализирует устройство каждого из них, чтобы представить идеальное понимание дома. Это ему нужно для того, чтобы «ино достоин всякому христианину готову быть в добрых делах, в чистоте и покаянии, и во всяком исповедании, всегда чающе часа смертнаго» [4, С. 23].

Не случайно впоследствии идеал дома во многом сближается с идеалом монастырской жизни, поскольку представление о Доме здесь характеризует то, что доминирующим в «Домострое» является именно духовный аспект. Автор в главе «Наказание от отца к сыну» утверждает, что самое главное для человека – «…быть во всяком христианском законе и во всякой чистой совести и правде…», только тогда будешь «имеющее яко дети во всяком покое сыты и одены, и в теплом храме, и во всяком устрои» [4, С. 23].

Наставления отца к сыну ориентированы на нравственное основание Дома, на создание нравственного климата атмосферы Дома. Текст «Домостроя» предоставляет возможность увидеть разнообразную функциональную направленность слова, за которой скрывается глубокий семантический смысл. Эта семантика позволяет выйти при прочтении текста на нравственные перспективы, которые оказываются основополагающими при создании модели Дома. Именно глубокая нравственная основа диктует и материальные основания Дома (экономические правила, всякого рода технологии). Правила ведения дел сформулированы автором прямо и звучат афористически: «Благословенным трудом и средствами праведными жить подобает всякому человеку» [4, С. 144]. «Надобно каждому человеку избегать тщеславия и гордыни и неправдою нажитого имущества, жить по силе своей и возможности, и по расчету, и по средствам, добытым законным путем» [4, С. 145]. Некоторые нравственные наставления заключены в контексте, например: «А если чужого не беречь, или в срок не вернуть, или отдать, испортив, в том обида навек и убыток, в том и пени бывают, да и впредь никто и ни в чем не поверит» [4, С. 148].

В «Домострое» понятие «дом» рассматривается в двух основных значениях, характеризующих духовное и материальное его составляющее – это строение для житья и непосредственно семья, хозяева с домочадцами. Само слово «дом» появляется в каждой главе и обозначает не только какое-то строение, но и, прежде всего, людей, которые в нем проживают, и отношения между ними. Нередко слово «дом» является синонимом для характеристики всего, что входит в это понятие, употребляясь в одном семантическом ряду: «И дом ваш, и чада ваши, имение ваше и богатство да будут благословенны и преисполнены всяческих благ во веки веков» [4, С. 115]. «И станут наследниками имения твоего, и дома, и всего твоего прибытка, который имеешь…» [4, С. 136]. «И тот, кто так поступает – да благословен его дом и сад, и поле, и пашня, и покос, и скотина, и все живое, да удвоит Господь семена плодородные, и наполнит Господь его дом благодати различной, и отпустит грехи, получит прощение он в сем веке и наследует вечную жизнь» [4, С. 161].

Хозяин по отношению к слугам – добрый, заботливый отец, и эти доброжелательные отношения дают хороший результат: «…доброго же пожалуй – и все добру поревнуют, каждый жалованье твое захочет выслужить правдой и верной службой, а твоим приказом и доброй наукой век проживет в добре, без твоей опалы и душу спасет» [4, С. 140]. Видимо, не случайно в произведении выстраивается ряд слов с корнем «добр-». Русский толковый словарь указывает несколько значений слова «добр»:

1. делающий добро другим, отзывчивый, а также выражающий эти качества;

2. несущий добро, благоприятный;

3. основанный на благожелательном отношении к людям;

4. дружески близкий, милый;

5. очень хороший, отличный;

6. безукоризненный, честный [44, С. 130].

В сущности, каждое из этих значений способствует высоким нравственным отношениям между людьми, но важно и то, что есть значение «честный», «безукоризненный», которое особенно необходимо при ведении дел. Слово с корнем «добр-» встречается довольно часто в тексте, отмечая необходимость выработки определенных качеств или соответствующего отношения к людям: «доброй науке», «добром замысле», «добро», «доброю женою», «добродетельней», «доброй беседой», «добрыми делами», «доброй заботе» и т.д. При этом в тексте есть и антоним этому слову – «зло», которое появляется всякий раз, когда речь идет о неправедном житье: «И приступят тут лукавые, влагая в помысл всякую злобу, вражду и ненависть, и подвигнут мысли на блуд и на гнев и на всякое кощунство и сквернословие, и на всякое прочее зло, – и вот уже дело, еда и питье не спорятся, и каждое ремесло и всякое рукоделие не по-Божески совершается» [4, С. 138]. Один из главных наказов «Домостроя»: «Крепко беречься от всякого зла… и зла не держать» [4, С. 153].

В. Колесов считает, что «…авторы «Домостроя» хотели лишь одного: доступным им образом выразить вечную мысль – как жить по совести и умереть достойно» [112, С. 24]. Это подтверждает текст: «Если же добрый муж радеет о своем спасении и жену и чад своих наставляет, как и слуг своих, всякому страху Божию учит и достойной христианина жизни, как здесь написано, то он со всеми вместе во благоденствии и по-Божески жизнь свою проживет и милости Божией удостоится» [4, С. 142].

В этом плане достаточно подробно «Домострой» размышляет о чистоте как внешней, так и внутренней, и не только размышляет, но и предлагает определенные технологии для поддержания чистоты. «Стол, и блюда, и поставцы, и ложки, сосуды всякие, ковши и братины, избу затопив с утра и воды согрев, перемыть и вытереть, и высушить. После обеда и вечером также. А в избе и стены, и лавки, пол и окна, и двери, и скамьи, и в сенях, и на крыльце точно так же все вымыть и вытереть, и вымести, и выскрести, и всегда бы чисто было… В добрый дом такой, хорошо обряженный, точно в рай войти» [4, С. 154]. Отметим, что автор нигде не заменяет слово «чисто» синонимом, видимо, употребляя его сознательно, чтобы подчеркнуть важность такого качества, как чистота, и даже сравнивает чистый дом с раем. При таком описании выстраивается определенный семантический ряд. Здесь перечисляются глаголы: «вымыть, выскрести, вытереть, высушить, вымести». Перед нами ряд глагольных форм, образованных приставочным способом, при этом приставка вы- означает исполнить действие посредством другого действия (вымыть – сделать чистым посредством мытья; высушить – сделать сухим посредством снятия влаги и т.д.) и несет на себе, по определению толкового словаря, функцию исчерпанности действия, достижения результата. Значит, для автора важно не просто описывать процесс уборки дома или мытья посуды, а показать необходимость тщательного отношения к делу, завершенности действия, не случайно, глаголы, которые он употребляет, имеют усиливающую приставку вы-.

Еще раз отметим то, что в общей структуре дома во многом нравственное начало его зависело от хозяйки, жены, матери, так как она более, чем кто-либо, связана с такими понятиями, как семья, дети, любовь. Не случайно поведению женщины, ее отношению ко всем чадам и домочадцам автор придает очень большое значение и считает, что основа благополучия и успеха мужа – добрая «домовитая» жена. В главе «Похвала мужьям» автор рассуждает: «Если подарит кому-то Бог жену хорошую – дороже это камня многоценного, … наладит мужу своему благополучную жизнь. И встанет среди ночи, и даст пищу дому и дело служанкам. И чад своих поучает, как и служанок, и не гаснет светильник ее всю ночь… милость свою обращает на убогого, и плоды трудов подает нищим – не беспокоится о доме своем ее муж… Доброй женою блажен и муж, и число дней его жизни удвоится – добрая жена радует мужа своего и наполнит миром лета его; хорошая жена – благая награда тем, кто боится Бога, ибо жена делает мужа своего добродетельней… Жена добрая, трудолюбивая, молчаливая – венец своему мужу, если обрел муж такую жену хорошую – только благо выносит из дома своего» [4, С. 137]. В приведенном отрывке используются глаголы, в основном, в форме настоящего или будущего времени 3-го лица единственного или множественного числа, что создает стилевое своеобразие текста и позволяет читателю как бы приблизиться к описываемому и почувствовать себя непосредственным участником дела или события: «подарит», «наладит», «встанет», «поучает», «не гаснет», «обращает», «подает», «радует».

Такие качества жены-матери, по мнению автора «Домостроя», формируются воспитанием в семье, именно там развиваются необходимые женские добродетели: честность, преданность мужу, скромность, стыдливость, чистоплотность, доброта и трудолюбие.

Достаточно часто употребляются в «Домострое» различные прилагательные от слова «дом», образованные суффиксальным способом: «домовное строение», «домашнее хозяйство», «домашний расход», «домашние дела», «домашней работе», «в домашнем деле», «домашнего обихода», «домашнем порядке», подчеркивающие, что существительное, которое они характеризуют, непосредственно относится к дому. Одно из прилагательных, образованных от слова «дом», приобретает уже более самостоятельное значение: «домовитый», то есть зажиточный, имеющий достаток. В «Домострое» это слово является определением к словам «хозяин», «хозяйка», «жена», «человек», имея значение «хозяйственный», зачастую это определение сопровождается словом «добрый» в значениях «дельный», «сведущий», «умеющий», «усердный» [42, С. 258]. А у доброго человека и у доброй жены хозяйственной, у смышленых и разумных слуг годового всякого припасу…» [4, С. 159]; «… все это добрая хозяйка домовитая …собирает и по ведрам раскладывает…» [4, С. 158]. «У всякого человека домовитого, кому Бог послал подворье свое …, были бы закуплены все припасы вовремя…» [4, С. 167].

Много внимания уделяет «Домострой» вопросам воспитания. Сами названия нескольких глав, расположенных одна за другой, говорят о том большом значении, какое придавалось вопросам воспитания детей. В.О. Ключевский писал, что христианизация Руси благотворно повлияла на семью «…не только юридическими, но еще более нравственными определениями, где власть родителей является не столько совокупностью прав над домочадцами, сколько совокупностью обязанностей и забот о детях» [110, С. 43]. «Домострой» подтверждает это: «А пошлет Бог кому детей, сыновей и дочерей, то заботиться отцу и матери о чадах своих; обеспечить их и воспитать в доброй науке: учить страху Божию и вежливости, и всякому порядку… Если воспитаешь детей своих в страхе Божьем в поучении и наставлении, и до возмужания их сохранишь в целомудрии и в чистоте телесной, законным браком их сочетаешь, благословив, и обеспечишь всем, и станут наследниками имения твоего, и дома, и всего прибытка, который имеешь, то упокоят они тебя в твоей старости… да и сами благословенны пребудут вовеки…» [4, С. 135–136].

Воспитание заключалось не только в попечении и наказании, но и в привитии профессиональных навыков: «…детям, смотря по возрасту, учити рукоделию матери дщери, а отцу сынове, кто чего достоин, каков кому просуг (возможности) Бог даст…». Важно то, что уже в этом литературном памятнике обучать предлагают сообразно с природными данными, но самое главное, по мнению автора, сохранение нравственной чистоты как для дочери, так и для сына.

Автор «Домостроя» говорит о системе в воспитании, о том, что для мальчиков и девочек должны быть свои правила воспитания. Одна из глав так и называется «Како дети учити и страхом спасати». Страхом не перед наказанием, а перед ответственностью, которую должен иметь каждый в душе своей. Излагая свои мысли о воспитании детей, автор использует фразы, звучащие афористически, например: «Наказуй дети во юности – покоит тя на старость твою. И хранити и блюсти о чистоте телесней и от всякого греха отцом чад своих, яко своя душа».

Представленная в древнерусских текстах средневековая картина мира ориентирует на Дом, прежде всего, как на локальное пространство, на тот спасительный кров, который служил для человека не только укрытием, оберегом от внешней неустроенности, но и во многом способствовал организации внутренней, духовной составляющей жизни.

Таким образом, в древнерусской культуре и литературе формируется определенная концепция Дома. Прежде всего, само понятие «дом» было многозначным и многоаспектным, имеющим достаточно широкое толкование.

Как мы отмечали выше, Дом в культуре славян представлял собой достаточно четкую модель, в которой все элементы составляли единство, но преобладающее значение имело духовное начало. Будучи замкнутым пространством, он стал некоей моделью мира, в котором было сосредоточено все необходимое для существования человека. Дому отводилось чрезвычайно важное место, поскольку только он, имевший множество различных оберегов-символов, расположенных на самых уязвимых участках жилища и двора, защищал и оберегал человека.

Устройство Дома периода средневековья позволяет говорить о его особой соборности, в основе которого лежали христианские заповеди, а семья христианина – отец, мать и дети – являли собой образ Святой Троицы, спаянной любовью и представляющей одно целое.

Дом являл собой как бы малую церковь, в которой у каждого члена семьи была своя определенная роль, характеризующая мужской, женский и детский миры. На Хозяине Дома лежала ответственность за внешнее благополучие, заботам Хозяйки был предоставлен Дом внутри. Дети должны были почитать и слушаться родителей. Такая строгая субординация позволяла создавать дом-храм, в котором духовное доминировало. Вот почему так значим был в древнерусском доме женский мир, который формировал нравственную природу дома. И вот почему женская проблема так волновала древнерусских писателей.

Несомненно, «Домострой» предлагал идеальные пути устройства Дома, но вместе с тем именно такие установки закладывали ту нравственную модель, которая подтверждала, что определяющим началом в славянском Доме была духовность, воспитываемая христианством и глубоко входящая в быт и жизнь людей.