Глава 3. Формирование концепта дома в творчестве а.С. Пушкина

3.1. Дом в раннем творчестве поэта

В трудах ученых-пушкинистов так или иначе отражена точка зрения о том, что Дом в творчестве А.С. Пушкина существует и значим. Условно всю исследовательскую литературу, в которой намечены пути изучения Дома в его творчестве, можно разделить на две группы. Первая представляет работы, в которых рассматривается творчество А.С. Пушкина в контексте его жизни. В разное время тему Дома и Семьи при анализе этого вопроса затрагивали исследователи Д.Д. Благой, Ю.Г. Оксман, С.М. Петров, Г.П. Макогоненко, Н.Н. Петрунина, Н.А. Степанов, С.А. Кибальник, Ю.М. Лотман, В.С. Непомнящий, Н.Н. Скатов и др.

Исследователь С.А. Кибальник замечает: «У Пушкина полному смертельных опасностей и неуютному бытию путешественника противопоставлен идеал Дома. … собственно пушкинская идея «пенатов», культа домашнего очага, семьи, домашнего уединения, как основа духовной жизни» [109, С. 170].

Ю.М. Лотман при изучении биографии А.С. Пушкина говорит о значимости и важности темы Дома и Семьи в жизни и мировоззрении поэта. Исследователь замечает, что для Пушкина «Дом – это сосредоточение и национальной, и исторической, и личной жизни. И в то же время Дом это не абстрактный «Дом вообще», а свой собственный Дом – единственный и реальный» [132, С. 136]. Такое понимание исследователем значения Дома и Семьи в жизни и творчестве А.С. Пушкина складывается в определенную концепцию: роль Дома и Семьи в формировании личности героев является во многом определяющей.

«Дом для Пушкина – ценность важнейшая, бытийственная, символ единого, наибольшего бытия» [150, С. 4].

О важной роли Дома и Семьи в жизни А.С. Пушкина пишет исследователь Н.Н. Скатов, справедливо замечая, что «семья была тем началом, которое заново открывало все время расширявшееся ощущение врастаемости в жизнь, укорененности в ней: в быту, в роде, в нации, в истории – прошлой, настоящей и будущей» [176, С. 56].

Ко второй группе можно отнести работы, анализирующие определенные художественные тексты, например, «Евгений Онегин», «Капитанская дочка» и другие прозаические произведения, рассматривающие философские аспекты творчества поэта.

При изучении концепта Дома в творчестве Пушкина большое значение имеет и комментарий к «Евгению Онегину» Ю. Лотмана и В. Набокова. Оба ученых выводят нас в широкий культурологический аспект, характеризующий отношение Пушкина к таким важным для него категориям, как Дом и Семья. При этом если в работе В. Набокова этот аспект дан в сравнении с европейскими взглядами и отношениями, то у Ю. Лотмана широко представлены быт и нравы русского дворянства начала XIX в.

Среди многообразия пушкинских текстов особое место занимает эпистолярное наследие Пушкина, в частности, его письма к жене, в которых представлены взгляды поэта на Дом и Семью. Этим письмам придавал большое значение еще Д.Д. Благой, считая их основополагающим документом, который можно рассматривать и с точки зрения изучения образа поэта, и с точки зрения осмысления им женского идеала, каким предстает перед нами жена Пушкина. Для исследователя в этом единственном в своем роде документе «не только больше, чем где-либо проявляется все чарующее обаяние души самого поэта, но и просвечивает как бы сквозь призму их тот «чистейшей прелести чистейший образец», каким она предстала ему еще до женитьбы и сохранилась в нем до последних минут жизни» [69, С. 10–11]. В этом же плане интересны работы и Я.Л. Левкович [121], которая использует огромный материал, опираясь на известных исследователей творчества поэта: Греча, Бартенева, Тынянова, Модзалевского и др. В этих работах письма рассматриваются как особая система, завершенное художественное целое, имеющее свои особенности строения, поэтики, что, в свою очередь, открывает возможности изучения и образа Дома в данной завершенной художественной системе.

Таким образом, несмотря на то, что в пушкинистике нет специальных монографических исследований, посвященных данной проблеме, отдельные наблюдения ученых открывают возможности рассмотрения Дома в творчестве А.С. Пушкина как некоего концепта, который имеет свои значения, изменяющиеся в историческом и культурологическом контексте.

Термин «концепт», вошедший в современные семантические исследования, не имеет однозначного и четкого определения и относится к числу дискуссионных вопросов. Однако можно согласиться с мнением исследователя А.М. Литовкиной, которая считает, что «…концепт может быть определен как понятие, представляющее ценность для носителя и хранителя языка, актуальное для него; понятие, являющееся темой значительного количества пословиц, поговорок, литературных текстов…; понятие, глубоко укоренившееся в языке и культуре народа и потому являющееся диахронической константой и языка, и культуры» [127, С. 14].

Ю. Степанов дает следующее определение концепту: «…это как бы сгусток культуры в сознании человека; то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека. И с другой стороны, концепт – это то, посредством чего человек – рядовой, обычный человек, не «творец культурных ценностей» – сам входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на нее». <… > Концепт – основная ячейка культуры в ментальном мире человека» [49, С. 40–41].

В нашей работе мы рассматриваем концепт Дома в творчестве А.С. Пушкина как понятие, которое представляет собой, во-первых, культурную ценность, отражающую ментальность русского человека, а, во-вторых, тот «сгусток культуры», который интегрирует в творчестве Пушкина основные нравственные, духовные его ценности, представленные в диахронном аспекте. В таком прочтении концепт Дома не только открывает нам новые аспекты, расширяя представление о творчестве Пушкина, но и является тем важнейшим нравственным и художественным ориентиром, который позволяет включить пушкинскую идею в контекст развития не только русской, но и мировой литературы. Такой подход предоставляет возможность понять истоки нашей ментальности.

Мнение исследователей относительно впечатлений Пушкина от родительского Дома неоднозначно. Так, Ю.М. Лотман утверждает мысль о том, что настоящего Дома в детстве Пушкин не имел: «Наиболее разительной чертой пушкинского детства следует признать то, как мало и как редко он вспоминал эти годы в дальнейшем. Он был человек без детства» [132, С. 29].

Н.Н. Скатов полностью отвергает это утверждение, размышляя о тех условиях, в которых проходили детские годы Пушкина. «Семья была образованной или даже, как пишет уже о Василии Львовиче его биограф, образованнейшей и владела прекрасной библиотекой. … При детстве и отрочестве Пушкина стояли Батюшков и Жуковский, и Дмитриев, и сам Карамзин. Таким образом, будущий глава русской литературы с самого раннего возраста и потому, может быть, особенно насыщенно и органично питался личными впечатлениями от своих литературных предшественников – подобного дара детства потом уже не получит ни один из русских поэтов и писателей» [176, С. 4]. Говоря об условиях, в которых формировался будущий поэт, Н. Скатов особенно подчеркивает роль и значение окружающей его обстановки, наличие отличной библиотеки и те интересы, которыми жила семья Пушкиных. И, несмотря на то, что детские и отроческие годы Пушкина не были идеальными, все в них способствовало его формированию. Н. Скатов подчеркивает, что «еще первый биограф поэта П.В. Анненков, справедливо отметив, что в пору долицейского своего детства будущий поэт не был любимым ребенком, а предпочтительная любовь матери отдавалась старшей дочери Ольге и младшему сыну Льву, сделал из этого важный и далеко идущий в объяснении пушкинского характера вывод: «Это обстоятельство, однако ж, имело впоследствии благодетельное влияние на последнего. Не избалованный в детстве излишними угождениями, он легко переносил лишения и рано привык к мысли – искать опоры в самом себе» [176, С. 4].

Известно, что после смерти А.С. Пушкина комментарий некоторых фактов его биографии был весьма субъективным и нес на себе отпечаток определенного мифа, а это нельзя не учитывать. Однако, каким бы субъективным он ни был, нельзя не обратить внимание на то, что описание детских и отроческих лет поэта отражало в воспоминаниях современников Пушкина то значение, которое было связано с родным домом, семьей.

Н. Скатов приводит воспоминания лицеиста Пущина: «Все мы … видели, что Пушкин нас опередил, многое прочел, о чем мы и не слыхали, все, что читал, помнил; но достоинство его состояло в том, что он отнюдь не думал высказываться и важничать, как это очень часто бывает в те годы (каждому из нас было 12 лет) с скороспелками, которые по каким-либо обстоятельствам и раньше, и легче находят случай чему-нибудь выучиться. Обстановка Пушкина в отцовском доме и у дяди, в кругу литераторов, помимо природных его дарований, ускорила его образование, но нисколько не сделала его заносчивым, признак доброй почвы» [176, С. 8].

В целом, идея Дома, Семьи была для Пушкина определяющей, о чем свидетельствуют та любовь и нежность, которую он питал к родителям. Один из друзей поэта отмечал: «Пушкин был во многих отношениях внимательный и почтительный сын. Он готов был даже на некоторые самопожертвования для родителей своих…» [78, С. 558].

Практически все биографы А.С. Пушкина обращали внимание на замечательное знание им французского языка и французской литературы, полученные еще в раннем детстве, а с другой стороны, на бессистемность и беспорядочность его домашнего воспитания и образования. Некоторые современные исследователи весьма критично относятся к образованию того времени, полагая, что «запойное чтение развращающей сердце эротической и атеистической литературы в библиотеке отца развратили его юный ум» 189, С. 12. Думаем, что столь одностороннее прочтение А.С. Пушкина не дает возможности увидеть сложный, противоречивый и далеко не однозначный процесс формирования его творческой личности, что проявилось в его природной «всеядности», способности впитывать и осмыслять все многообразие бытия, будь то эротика и атеизм французской литературы, меткое русское слово, услышанное от дядьки Никиты Козлова, сказки Арины Родионовны, основы Закона Божьего, которые преподавал ему диакон Александр Иванович Беликов или уникальный слог бабушки Марии Алексеевны, с детских лет вложившей в него любовь к силе и простоте русского слова.

Позже в его поэтическом мире, по справедливому наблюдению Н. Матвеевой, весь этот многообразный и сложный мир «…в кольцо его творений Вместился целиком. И высказался вслух». И в недрах этого мира создавался и определялся далеко не однозначный образ Дома, который при всей своей сложности так или иначе останется «спасительным кровом» в тяжелое для поэта время 151, С. 244. Только этим можно объяснить кажущееся противоречие в биографии А.С. Пушкина, который неожиданно для всех в 30-е гг. вдруг проявил удивительную жажду обретения Дома. На самом деле образ Дома изначально был обозначен в духовном мире поэта.

Как человек своего времени он шел к нему и через обретение общественного Дома. Таким Домом стал Лицей, с его особыми законами, с его узнаваемостью (ср. «Все те же мы: нам целый мир чужбина;/ Отечество нам Царское Село») [27, 2, С. 38].

Хотя в период раннего творчества многие взгляды и отношения поэта еще только формируются, уже появляется некий неясный идеал той тихой обители, куда он «замыслил побег». Эти очертания уже дают возможность увидеть, насколько важна для поэта гармония с самим собой и внешним миром, а испытать эту гармонию можно, только имея такую точку опоры, как теплый, уютный, светлый Дом. Вместе с тем отсутствие своего угла, Дома, приводило поэта к трагическому осмыслению своего состояния. И первые тревожные симптомы этого мы наблюдаем в его ранней лирике.

Исследователями достаточно подробно описана и создана картина лицейской поэзии Пушкина (Ю. Тынянов, В. Виноградов, Б. Томашевский, Д. Благой, В. Непомнящий, Ю. Лотман). Пушкин-лицеист поначалу во многом подражает своим более опытным учителям, наставникам, но, с другой стороны, это уже и самостоятельное творчество, мастерство. «Эта поэзия – пуантилистское полотно, на первый взгляд, единого колорита, но при ближайшем рассмотрении оказывающееся искусным сцеплением чужих (в первую очередь французских и карамзинистских) идей, образов, сюжетов, мотивов, поэтических ходов, приемов и фразеологизмов, бесчисленного множества цитат, явных и скрытых, заимствованных прямо или через вторые-третьи руки из источников старых и новейших, отечественных и переводных… Сквозь эту сверкающую живостью, изяществом – а главное, мастерством, неизвестно откуда взявшимся, амальгаму, кажется, не просвечивает ничего своего, личного, индивидуального; кажется, все присвоено, нахватано, взято напрокат у современников и ближайших предшественников, все – сплошная литература…» [150, С. 241] И в то же время Пушкин не просто заимствует что-то из предшествующей литературы, он наполняет это своим талантом, дарованием и оставляет свой след в литературе. Так, продолжая тему Дома, начатую еще в древнерусской литературе и произведениях XVIII в., в частности, Державина, Карамзина, поэт по-своему подходит к ней.

В предшествующей Пушкину литературной традиции можно выделить, с одной стороны, достаточно прочную модель русского Дома, представленную в древнерусских текстах, с четкими формами семьи, проявлениями материального быта, нравственными сентенциями, связанными с понятиями Дома. С другой, новую модель европеизированного русского Дома, которая складывается в русской литературе весьма сложно и противоречиво. И если традиционная модель русского Дома существует вне городского или деревенского пространства и может реализоваться как в городе, так и в деревне, то в XVIII–начале XIX вв. достаточно рано намечается четко означенное городское пространство Дома с элементами быта, стиля жизни, городского ландшафта и деревенского, связанного с тишиной, уединением, отчуждением от мира цивилизации и культуры городского пространства. Как было замечено, уже в творчестве В.К. Тредиаковского, А.П. Сумарокова и его учеников (как «старших», так и «младших» сумароковцев – термин Г.А. Гуковского) наблюдается оппозиция городского и деревенского домов. Затем она будет продолжена в творчестве предшественников и современников Пушкина, например, В.А. Жуковского, К.Н. Батюшкова. Но в то же время, характеризуя особенности Дома в творчестве Державина, можно увидеть тенденцию к определенной гармонизации понятия «дом» в его поэтическом мире.

Уже в раннем лицейском творчестве Пушкина можно проследить сложившиеся в литературной традиции типы и модели домов. Так, например, в стихотворении «Городок» (1815) поэт, на наш взгляд, уже соединяет ранее отмеченные типы домов. Характеристика светлого Дома «с диваном, с камельком», где «три комнатки простые –

В них злата, бронзы нет,

И ткани выписные

Не кроют их паркет 27, 2, С. 49,

корреспондирует к модели, представленной в «Домострое», с одной стороны, и к типу идеального Дома, воспетого Г.Р. Державиным, с другой. Особенно это касается самого стиля жизни:

Здесь добрый твой поэт

Живет благополучно;

Не ходит в модный свет;

На улице карет

Не слышит стук докучный;

Здесь грома вовсе нет;

Лишь изредка телега

Скрыпит по мостовой,

Иль путник, в домик мой

Пришед искать ночлега,

Дорожною клюкой

В калитку постучится… 27, 2, С. 49.

Так же, как и для традиционного русского Дома, и державинской модели, главное здесь – отсутствие суетности, размеренность жизни. Само понятие «благополучия» напрямую соотносится с державинской моделью:

Блажен, кто веселится

В покое, без забот,

С кем втайне Феб дружится

И маленький Эрот;

Блажен, кто на просторе

В укромном уголке

Не думает о горе,

Гуляет в колпаке,

Пьет, ест, когда захочет,

О госте не хлопочет!

Никто, никто ему

Лениться одному

В постеле не мешает;

Захочет – аонид

Толпу к себе сзывает;

Захочет – сладко спит…27, 2, С. 50.

И в то же время в этом раннем лицейском стихотворении Пушкина можно наблюдать и другую присутствующую до него в литературе традицию: противопоставление мира городского пространства и деревенского. Если первое – это суета, хлопоты, где он в «великом граде Петрове»:

От утра до утра

Два года все кружился

Без дела в хлопотах,

Зевая, веселился

В театре, на пирах;

Не видел я покоя,

Увы! ни на часок,

Как будто у налоя

В великий четверток

Измученный дьячок 27, 2, С. 51.

То второе пространство – это как раз та ровная дорога, на которой «вытолканы за дверь заботы и печали» и где царствует «тишина святая и счастливая безвестность».

Безусловно, в этом раннем лицейском тексте есть прямая ориентация на предшествующие традиции, в частности, на «Мои пенаты» К.Н. Батюшкова, на что справедливо указывали исследователи (В.В. Томашевский, Д.Д. Благой, А.В. Ильичев и др.). Здесь свой подход проявляется у А.С. Пушкина в сочетании, соединении всех предшествующих ранее традиций, в осмыслении изображения образа Дома.

Таким образом, уже в раннем лицейском творчестве А.С. Пушкина явственно прослеживается традиционная модель русского Дома. Однако та традиция, которая начинается еще с В.К. Тредиаковского и продолжается в поэзии начала XIX в., – это оппозиция «развратный город – святое уединение» – была в 10–20-е гг. доминирующей. Не случайно она ярче всего представлена и в лицейской лирике А.С. Пушкина. В 1815 г. появляется одно из ярких политических его посланий – стихотворение «Лицинию», где город изображен в ярком социально-политическом контексте:

С развратным городом не лучше ль нам проститься?

Где все продажное: законы, правота,

И консул, и трибун, и честь, и красота? [27, 2, С. 16].

Этому продажному и развратному городу противопоставлен образ Дома, куда поэт предлагает перенести «отеческие лары», то есть те символы, которые ему особенно дороги и которые явятся оберегами Дома и домашнего очага, где

В прохладе древних рощ, на берегу морском,

Найти нетрудно нам укромный, светлый дом,

Где больше не страшась народного волненья,

Под старость отдохнем в глуши уединенья… [27, 2, С. 16].

Однако эта позиция молодого поэта, пожалуй, больше напоминает далекую мечту, поскольку в лицейский период поэту интересна жизнь во всех ее проявлениях. И порой, она ставит вопросы, на которые невозможно дать однозначный ответ. Юный Пушкин уже в этот период размышляет над многими важными проблемами, которые впоследствии ярко обозначатся в его произведениях.

Таким образом, в этот период, когда Пушкин вбирает и переосмысливает направления и традиции русской поэтической мысли, когда, по словам В.Г. Белинского, он был еще учеником в литературе, зарождался основной подход Пушкина к важной теме – теме Дома, очага, надежного прибежища. Именно с лицейских лет у юного поэта складывается «…жажда обретения Дома, его идеал», что впоследствии отразится в большинстве его произведений, когда Дом станет для поэта «символом самых заветных чувств и наиболее высоких ценностей культуры» 132, С. 42.

В эти годы Пушкин задумывается над проблемами обретения и утраты человеком Дома, поисками своего места в мире. Такие настроения характерны для стихотворения «Романс» (1814). Здесь нет даже очертаний того теплого, милого дома, о котором мечтает поэт, здесь для человека вообще нет своего угла, а лейтмотивом является фраза: «…ты для нас чужой». Слово «чужой» автор повторяет несколько раз, стремясь тем самым подчеркнуть противостояние героя и общества, а в качестве антонима используется слово «родной»:

Дадут покров тебе чужие

И скажут: «Ты для нас чужой!»

Ты спросишь: «Где мои родные?»

И не найдешь семьи родной [27, 2, С. 72].

В стихотворении «Романс» присутствует тревожная неопределенность человеческого поведения, когда герой не может найти своего пространства, уже возникает мотив «чужого» Дома. В произведении конкретного образа Дома нет, есть чужой порог, к которому подбрасывают ребенка, и это акцентирует проблему разрушения Дома. Любопытно, что в тексте раннего лицейского стихотворения присутствует традиционное понятие порога, которое было чрезвычайно важно в осмыслении обережной функции Дома. Для Пушкина важно, что чужой порог – это не то место, где подброшенное дитя найдет уют, спокойствие и успокоение. А между тем явление в этот мир ребенка для Пушкина чисто и невинно, поэтому божественно: «мой ангел», «невинное творение». В этом мире уже существуют определенные отношения, поэтому безгрешное дитя своим появлением не приносит радости: «Ты спишь, дитя, мое мученье…».

В стихотворении не изображаются отношения отца и матери ребенка, они лишь декларированы. Не конкретизируются время и место развивающихся событий. Но для Пушкина это неважно, важно другое: если ребенок будет жить и воспитываться в «чужом» доме, если он не встретит «завтра поцелуя несчастной матери своей» и никогда не узнает имени отца, то в жизни он будет не просто «сирота унылый», но станет «до конца с душой угрюмой /Взирать на ласки матерей». Угрюмая душа – здесь мрачная, данный эпитет подчеркивает противопоставление светлому и божественному, что связано с идеей Дома.

Таким образом, отсутствие родителей, семьи, Дома свидетельствуют о разрушении внутреннего мира человека, нарушении его духовного баланса. С нашей точки зрения, здесь можно говорить о том, что А.С. Пушкин вольно или невольно (а, скорее всего, невольно) ориентирован на ту модель древнерусского Дома, в которой, как мы заметили ранее, духовное важнее материального, а материальное сопутствует и оттеняет духовное. Не случайно поэтому одиночество героя и противопоставление его миру подчеркивается словами с негативной окраской: «несчастный», «грустной думой», «душой угрюмой», «странник одинокий», «упрек жестокий».

Таким образом, уже в лицейский период творчества А.С. Пушкина можно наблюдать формирование далеко не однозначного образа Дома, который, как мы попытались показать, с одной стороны, имеет уже достаточно явственные очертания модели древнерусского Дома, а с другой, представляет развитие тех литературных традиций, которые связаны с формированием концепта Дома в русской поэзии XVIII–начала XIX вв. С одной стороны, это утверждение той гармоничной идеи Дома, которую продолжил от древнерусской традиции Г.Р. Державин. А с другой – прямо противоположная ей традиция оппозиции городского и деревенского домов, наиболее мощно и сильно представленная в литературе В.К. Тредиаковским, А.П. Сумароковым, М.Н. Муравьевым, Н.И. Карамзиным.

Именно эта наиболее ярко проявившаяся тенденция в предшествующей Пушкину литературной традиции дала поэту возможность усилить ее, развив и углубив. Это проявилось, прежде всего, в идее включения человека с его ощущением теплого и надежного очага в бушующий, дискомфортный мир. Так, уже в Лицее появился мотив потери Дома и связанный с ним мотив трагедии жизни человека.

Заметим, что оппозиция «своего», светлого, устроенного и «чужого», бушующего, неопределенного, а потому опасного – это одна из древнейших (как отмечали исследователи М.С. Мельникова, Б.А. Рыбаков) позиций архетипического образа русского Дома. Однако А.С. Пушкин не столько лишь ориентируется на нее, сколько развивает, делая акцент на судьбе человека, на его состоянии, на том, что позволяет человеку состояться в жизни. Поэт приходит к мысли о том, что одним из условий состояния или несостояния человека является наличие или отсутствие Дома. Когда Дома нет, нет ощущения точки опоры, человек теряет почву под ногами, в нем постоянно присутствует состояние потерянности.

Ориентацию на традиционную модель русского Дома можно наблюдать и в последующие годы, в петербургский период творчества поэта. Так, в стихотворении «Домовому» (1819) Пушкин обращается к одному из древнейших «обитателей» русского традиционного Дома – к домовому. Известно, что это существо в восточнославянской мифологии воплощало дух предков и было тесно связано с представлениями о благополучии дома. В соответствии с этими представлениями все в доме зависело от отношения домового, доброжелательного или враждебного. Именно поэтому хозяин дома очень заботился о том, чтобы у домового было хорошее настроение. Идя от этой традиции, А.С. Пушкин называет домового «добрым и незримым покровителем». Важно подчеркнуть, что границы дома расширяются до определения «поместье», куда входят селенье, лес, «дикий садик мой» и скромная обитель его семьи. Он просит своего доброго домового оградить поля от опасного хлада дождей и осенних ветров. Просит о том, чтобы поля покрыл благотворный снег. Для А.С. Пушкина важна обережная функция домового, поэтому он просит его:

И от недружеского взора

Счастливый домик охрани! 27, 2, С.54.

Границы дома, таким образом, расширяются. Ко всему вышеперечисленному можно добавить «берег сонных вод»

И сей укромный огород

С калиткой ветхою, с обрушенным забором! 27, 2, С.54.

Это и луга, и прохлада лип, и «кленов шумный кров», то есть те атрибуты дома, которые, согласно народному сознанию, являются ухоженными, обработанными и потому «своими», неотчужденными. В соответствии с народными поверьями для А.С. Пушкина домовой – это добрый символ хранителя домашнего очага, и потому поэт просит любить его дом и все, что с ним связано.