3.5. Женский мир в пушкинских сказках

В последнее время в пушкинистике наметилась тенденция не только возвращения к пушкинской сказке, но и рассматриваются новые аспекты ее прочтения. Как справедливо заметил В. Непомнящий, «до нашего времени (до 1987 г. – Р.Г., И.К.) изучение пушкинских сказок сводилось к узкоспециальным фольклористическим аспектам (источникам, языку, стилю и пр.); в этом своеобразно и невольно отражалась традиция недооценки серьезного и самостоятельного значения этой сферы пушкинского творчества» [149, С. 188]. Вслед за ним С.А. Фомичев в 2006 г. обращает внимание на то, что пушкинская сказка решительно разрушала канон народной сказки: назидание, мораль для нее никогда не были характерны. Это связано с тем, что сказка принципиально признает себя небылицей, вымыслом, на что указывал В.Я. Пропп еще в 1963 г. [164]. Ученый выдвигает идею влияния на пушкинскую сказку предшествующей литературной традиции, в частности, так называемой «народной книги» [164, С. 4]. И, вторя В. Непомнящему, С.А. Фомичев пишет: «Правильное установление литературной традиции по отношению к сказкам Пушкина важно в методологическом отношении», потому что ошибочные оценки приводят к неверным толкованиям поэтики пушкинских сказок «впрямую по фольклорным образцам, без учета посредствующей роли здесь «народной книги», с сознательной ориентацией на которую и писал Пушкин свои сказки» [197, С. 5].

М.К. Азадовский писал: «В работе над сказками Пушкин шел тем же путем, каким шел во всей своей литературной деятельности, стремясь овладеть всем богатством мировой литературы» [53, С. 162]. И среди этого богатства значительный вклад есть и древнерусской традиции с ее афористическими сборниками, часть нравоучительных сентенций которых воплотилась в пословицы и пословичные изречения, «слова» и «поучения», метафорический язык которых не мог не проявиться в более поздних источниках, что так или иначе знал Пушкин и что составляло в целом нравственный кодекс русской культуры. В.П. Адрианова-Перетц справедливо писала: «Книжные афоризмы сближались с народною мудростью, выраженной в пословицах, в которых к общечеловеческому опыту прибавлялся и национальный, накопленный веками и обусловленный своеобразием русской исторической действительности» [52, С. 67].

Важно заметить, что к 1830 г., когда Пушкин напрямую начинает осваивать жанр литературной сказки, он пишет статьи о древнерусской литературе. В них уже содержатся позитивные начала по отношению к древнерусской традиции: «Приступая к изучению нашей словесности, мы хотели бы обратиться назад и взглянуть с любопытством и благоговением (курсив наш – Р.Г., И.К.) на ее старинные памятники…» [35, С. 185].

В плане же статьи по древнерусской литературе он рассматривает наравне со сказками и пословицы как «доказательство сближения с Европою…» [35, С. 365]. Все это позволяет предположить, насколько важна была для него древнерусская традиция. Немного позже (в 1834 г.^) он пишет статью «О ничтожестве литературы русской», где главной ключевой идеей является идея об особом месте России: «Долго Россия оставалась чуждою Европе. Приняв свет христианства от Византии, она не участвовала ни в политических переворотах, ни в умственной деятельности римско-католического мира. Великая эпоха Возрождения не имела на нее никакого влияния… России определено было высокое предназначение: ее необозримые равнины положили силу монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы… Образующееся просвещение было спасено растерзанной и издыхающей Россией…» И далее Пушкин дает значимое для нас примечание: «А не Польшею, как еще недавно утверждали европейские журналы, но Европа в отношении к России всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна» [35, С. 259]. И здесь же Пушкин вновь отдает должное древнерусским писателям и высокой православной духовности их творений: «Духовенство… одно – в течение двух мрачных столетий – питало бледные искры византийской образованности. В безмолвии монастырей иноки вели свою беспрерывную летопись. Архиереи в посланиях своих беседовали с князьями и боярами, утешая сердца в тяжкие времена искушений и безнадежности» [35, С. 259].

Важно проследить, как проявилась древнерусская традиция в изображении женского мира в пушкинских сказках. Рассмотрим три из них, наиболее показательные в этом плане, в хронологическом порядке – это «Сказка о царе Салтане», «Сказка о рыбаке и рыбке» и «Сказка о мертвой царевне».