8. Уподобление

Если мы примем во внимание связь между священными часами ритуа­ла и отдаленным будущим, то мы сможем понять другой, не понятый в наши дни аспект языка.

Люди все еще думают, что в один прекрасный день некий человек назвал голову «головой», а руку - «рукой», а затем, как считается, эти слова попали в словарь и, если не умерли, то живут и поныне. Верно как раз противоположное. Ни одно слово во время, предшествующее нашему, не попадало в словарь, если оно не было использовано в ри­туале. Ни одно слово в те дни не было словом, если оно сперва не было введено в качестве священного имени. Незабудки не были бы незабуд­ками, тростник - тростником, дубы - дубами, если бы вождь или зна­харь задолго до того, как кто-либо вообще начал о них говорить, не об­ращался к ним в ходе публичного ритуала. Они именно потому получа­ли полные имена, а не случайные обозначения, что к ним в человечес­кой группе впервые обращались с речью. Тот, кто хотел о них говорить, должен был сначала говорить с ними. Ибо все живущее тоже внимало ему. Мальчик и его мать могут показывать на орех или палку и во вре­мя своих игр, здесь или там, издавать радостные крики, вызванные эти­ми предметами. Они могут повсюду искать пищу, предметы для игры, оружие. Но ни одно имя не возникает из такой жизни, основанной на мгновениях. Ибо мгновению недостает уважения к сорванным только что незабудкам. Для того чтобы создать язык, который существовал бы на протяжении жизни пятидесяти или ста пятидесяти поколений, не­обходим ритуал. Ритуал является существенным для такого языка. От­ношение какого-либо ритуала ко времени - это отношение часа или дня ко всему прошлому, к которому этот час взывает от его имени, и ко всему будущему, которое он облачает в праздничные одеяния. Когда открывается и получает имя новый элемент, современное человечество все еще использует древнюю ритуальную дисциплину. Ритуал продол­жался как можно дольше в соответствии со своей удивительной зада­чей - представить собою промежуток времени, в течение которого обе­тование дается и исполняется. Племя могло праздновать что-то в тече­ние трех дней или недели. Но никуда не деться от того факта, что со­бравшиеся в конце концов должны были разойтись. Люди должны были возвратиться домой. Проблема ритуала заключалась в том, чтобы компенсировать это нарушение непрерывности и телесного присут­ствия. Язык и одежда превратились в заместителей ритуала на все то время, когда племя не собиралось вместе.

В этом заключается недостаточность ритуала: по сравнению с теми промежутками времени, влиять на которые он пытается, его собствен­ная продолжительность никогда не является достаточной. Поэтому он и создал длящиеся замещения! И это имело такой успех, что мы и се­годня говорим на языках, возникших шесть тысяч лет назад. Языки бес­смертны потому, что они стремились к бессмертию. Но стали бы мы го­ворить «вождь», «язык», «рука», «корона», «столб», «огонь», если бы эти слова только сказал своей матери какой-нибудь ребенок? Конечно же, нет. Слова, которые мы употребляем сегодня, первоначально не были чисто техническими средствами взаимопонимания. Они были освя­щенными именами, силами, правами и законами, священными про­клятиями и благословениями, помощниками и противниками. Совре­менные слова «вождь», «корона», «рука», «язык» и т.д. первоначально были провозглашены как имена в ходе короткого празднества. На этом празднестве должны были быть организованы длинные промежутки времени. Для того чтобы перенести на преемника героя его право на его народ, он короновался, он становился «главой» и обозначался как «язык» (орган) героя. На него надевалась маска. Каждый римский пол­ководец, в честь которого организовывали церемонию триумфа, носил красную маску Ромула. Он говорил языком другого человека и носил голову другого человека.

Оба эти выражения с самого начала употреблялись символически. Никто не нуждался в окончательных именах для «головы» или «язы­ка» до тех пор, пока можно было высоко держать голову и показывать на другого пальцем. Но праздники нуждаются в именах, поскольку при этом используется такая телесная вещь, которая должна свиде­тельствовать о политическом порядке. Формальный язык возник как священный ритуал. Всякое произнесенное слово выходило за пределы физического или «объективного» и указывало на свой политический и религиозный смысл. Язык именовал не предметы природы, он именовал историческую роль людей и вещей в том их виде, в каком они представали на Thing'e или thingus'e (53). Почка была названа почкой, печень - печенью, язык - языком, поскольку все эти выражения по своему происхождению были священными именами. Происхождение языка является сакраментальным. «Вещи», физические вещи использовались для того, чтобы выразить новый порядок, введенный властью умерших вождей. Язык как орган человеческого тела был таинством, посредством которого новый руководитель, начиная говорить, доказывал свой авторитет. Печень была средоточием духа и страдания. Голова была главой племени тогда, когда на голову нового вождя наде­вали большую маску. Половые органы свидетельствовали о возобнов­лении жизни. Каждое имя, было ли это название части человеческо­го тела или имя некоего творения, выступало в качестве таинства, че­рез посредство которого мимолетный телесный акт вызывал к жизни длящуюся политическую действительность!

Мы обычно говорим, что «семь» или «девять» использовались в ка­честве священных чисел. По всей вероятности, они использовались в качестве священных в том же смысле, что и другие имена. Они были освящены с самого начала, поскольку во время ритуала определенные действия повторялись три, девять или семь раз. Древнейшая часть персидской «Зендавесты» является чудесным примером языка, в кото­ром не существовало слов, но который состоял из имен. Масло и вода, молоко и огонь, воздух и ветер - все было личностями, с которыми говорил проповедующий вождь. Он действительно никогда не мог го­ворить о них как об объектах, с помощью слов. Они для него более реальны, чем он сам. Он реализует себя лишь посредством того, что дает им всем правильные имена и в то же самое время продвигается среди них в правильном порядке. В этом ритуале из имен постоянно возникают новые имена для обозначения новых действий. С другой стороны, общность не допускает никакого действия, прежде чем ри­туал не провозгласит, что оно проверено и найдено приемлемым. Вы­ражения, употребляемые сегодня для обозначения видов стряпни (жа­рить, парить, тушить и т.д.), вошли в употребление в качестве обозна­чения специфических форм ритуала принесения в жертву животных. В Аравии до сего дня некоторые блюда можно готовить только на со­браниях всего племени, тогда как другие блюда дозволяется употреб­лять отдельной семье. Настолько сильно продукты питания были вов­лечены в политический ритуал. Это соответствует природе явлений, и это имеет отношение к животным. А человек был связан с ними. Ког­да человеческие семьи обеспечили свою безопасность, человек на­учился выращивать волов, и он использовал одно и то же имя для обо­значения как кастрации животных, так и целомудрия в семье. Ибо ка­страция была религиозной церемонией точно так же, как и бракосо­четание. Я знал одну старую добрую повариху-католичку, которая ни­когда не отрубала курице голову, предварительно не сказав: «Да бла­гословит Бог эту курицу». Такая христианская формула заменила собой жреческий ритуал, который совершался тогда, когда требовалось зарезать гуся или утку: о нем мы еще можем прочитать на стенах еги­петских храмов. Наши грамматические формы - это остатки ритуала. Даже простые, скромные профессии пекаря, мельника, кузнеца нуж­дались в ритуале. Технические процессы зажигания огня, сбивания масла, пахоты и охоты должны были добиться признания своего име­ни, прежде чем они были легально включены в мир племени.

Ритуал повторялся. Его можно было бы обозначить как постоян­ные «вольные упражнения» сформированной социальной общности. Через посредство языка, одежды и празднеств ее члены вдыхали поря­док союза.