9. Грамматика и ритуал

Если наш исходный пункт является правильным, то логика суждений должна соответствовать структуре ритуала. Ранее логика раскрылась как последовательность второго грамматического лица, первого граммати­ческого лица, третьего грамматического лица, отглагольного имени, по­лученного с помощью императивов, лирического модуса, форм пове­ствования и суждений. Можно ли распознать схему

i, earnus, ierant, ire

в качестве процесса, происходящего в границах ритуала?

Эту схему можно распознать сразу же, если учитывать всю группу - мертвого и слушающих, так же как и говорящих. Восприятие исходящего от мертвого порядка слушающим через посредство говорящего на самом деле порождает те грамматические ситуации, которые являются основой формального языка. Первые христиане, когда они чувствовали, что бла­годаря приобщению к телу Христову мертвые из седой древности возвра­щаются к жизни, относились к этому точно так же. В начале ритуала слу­шающие считаются такими же важными, как и говорящие: они идут, со­вершая низкие поклоны, или падают ниц, или становятся на колени. Они принуждаются к слушанию и повиновению. Этот процесс является настолько существенным, что собрание как целое намного сильнее оп­ределяется возбуждающим слушанием, чем самим говорящим. Обычно первым, самым впечатляющим актом ритуала является звучание голоса, обращающегося к некоторому кругу людей. Община должна быть поня­та как второе грамматическое лицо, к которому обращаются в ходе убе­дительного ритуала. Ибо в императиве нет никакого грамматического «я». Имеется только «ты» в сердце каждого слушателя. Научная психоло­гия начинает с «я» и затем добавляет к своему инвентарю некоторые «он» и «оно». Но действительная история человеческого духа всегда начинает­ся с того, что мы усваиваем некий новый императив. Мы понимаем, что именно нас имеют в виду, и выполняя то, что от нас требует наша мать, мы впервые осуществляем себя в качестве «ты» нашей матери, нашего отца или нашего учителя. Я являюсь «ты» для общества еще задолго до того, как стану «я» для самого себя. Этот подлинный порядок грамматических лиц в душе проявляется во всех ритуалах. «Мы» как существа - это отнюдь не говорящие. Напротив, «вы» принуждаетесь к слушанию. Ритуал притязает на сверхмогущество той власти, которая заставляет кого-либо говорить во время собрания. Единственное «я» - это Бог. И с тех пор, как люди племени соприкоснулись с Богом в моменты беспо­мощности, смерти и покинутости, дух мертвого человека говорит, а жи­вые слушают. Таким образом, в своем опыте восприятия самих себя они - звательный, а не именительный падеж. Здоровье любой души до сего дня зависит от этого отношения, в соответствии с которым мы сна­чала являемся слушателями и лишь благодаря этому можем стать гово­рящими. В грамматике души сперва стоит мое «меня», которое окликну­ли, т.е. тот, к кому обращаются как к «тебе», на «ты», а мое «я» стоит на втором месте. Дух может обратиться к каждому, но лишь благодаря тому, что он слушает, а не говорит, и уж тем более не мыслит. Напротив, дух определяет нас, и когда он овладевает нами и одухотворяет нас, мы на­чинаем петь, танцевать, отвечать.

Как только научная догма перестанет преграждать читателю путь, он сам узнает в лирике и балете, хоре и припеве и в своей собственной жиз­ни второй акт ритуала.

Тогда начинается третий акт. Тогда сообщается об истории. Расска­зывается о герое. Надевается его маска, его сила прославляется, его дела воспеваются. Так он погребается и оплакивается. Притом это повторя­ется снова и снова, как только произносится великое имя. Иными сло­вами, начинается повторение - три, четыре раза и даже чаще. К этому могут торжественно призывать пролог, герольд, глашатай. Заключение также оформляется с большой тщательностью. Священник еще и в наши дни моет чашу. «Ite, missa est» (54) - эта древняя формула в конце мес­сы связывает нас с доисторическим ритуалом. Мы можем назвать ее чет­вертым актом всякого ритуала, поскольку здесь служитель выходит из ритуала и отпускает общину.

Церковь, племена и священники не ждали, пока придет г-н Бультман (55) для того, чтобы завершить их ритуалы, демифологизировать их. Они сами смиренно снова поставили чашу в шкаф и возвратились к повсед­невности. Повседневность - нормальное состояние только для ученых. Для всех смелых людей нормальным является праздник. И поскольку на праздниках приводятся в действие длинные промежутки времени жизни, все существа обрели свои часы торжеств, на которые они могут быть приглашены. Были организованы разнообразные праздники. Часто слу­чалось, что необходимым казался новый праздник, и тогда санкцию об­щины должны были получить процессии, которые нередко казались про­тиворечащими предшествующему празднеству. Когда сегодня мы раска­пываем черепки и остатки захоронений, насчитывающие тысячи лет, то кажется, что мы находим нечто, относящееся к повседневной жизни прошлых эпох. Но те кости, которые мы откапываем, не являются остан­ками людей, а обугленные камни - не те глыбы, что остаются в камено­ломнях. Окаменелости - это не химические или биологические факты, а недвусмысленные остатки языка и ритуала. Они - «жизнь жизни», а именно тот порядок, в силу которого смерть вызывает рождение, а конец служит истоком начала.

И мы живем отнюдь не по-другому. Мы тоже сплачиваемся посред­ством ритуала. Только в наши дни великий ритуал называется искусст­вом, наукой, правом, религией, спортом, воспитанием. Эти виды дея­тельности также стремятся к характеру оригинала, по крайней мере в своей очередности. Они образуют великую грамматику общества. И они должны провести нас через те же фазы слушания, «ты-бытия» к лирике субъективности нашего желательного наклонения, эпике биографичес­кой истории и арифметике или числовой объективности, как это имело место для всех людей во все времена.

И так же, как во все времена, в наши дни многие люди не вполне участвуют в этом ритуале. Мы должны подумать над тем, что для боль­шинства людей наши слова представляют собой не что иное, как череп­ки. Словарь Вебстера содержит 175 000 слов. Это - братская могила че­репков. Все эти слова, с помощью которых мы можем говорить обо всем, что существует под солнцем, некогда были славными именами, воспевавшимися в молитве, они возглашались в ходе ритуала и вдох­новляли человека на совершение тех или иных действий. Ни одно из них не могло быть произнесено, не побуждая все общество двигаться, становиться на колени, разводить огонь, маршировать, призывать, уби­вать, танцевать, обнимать и повиноваться.

Дошедшие до нас черепки древних языков - это слова, которые мы можем употреблять, не совершая действий. От наших законов, нашей поэзии, религии и истории мы ждем, что они позаботятся о жизни великих имен. Мы стремимся к тому, чтобы жить «упрощен­но», как средний человек, и культивируем сленг. Кто может оставать­ся серьезным и днем, и ночью? На самом деле, нам это не под силу. Мы не хотим быть сентиментальными. Неформальный, местоимен­ный язык, гнусавый и гортанный, вытеснил все звуки светлого песно­пения из груди и торса, с помощью которых человек говорил перво­начально. Мы употребляем «это» и «то», «как-то» и «что еще?» вмес­то правого и неправого, Бога и вдохновения. Но краткая история те­лефонной компании Белла может даже сегодня напомнить нам о дей­ственном существовании формального языка и его различных видоиз­менениях на Востоке и на Западе.

Попытка, предпринятая телефонной компанией Белла, проливает свет на формальный и неформальный язык. Когда компания рекомен­довала своим служащим вместо слова «three» (три) произносить про­тяжное «thththrreee», она, сама того не подозревая, вернулась к cantus firmus, к формальному языку древних. Для того чтобы компенсировать строгость таких формальных звуков, компания пошла по тому пути, на котором народы Востока, китайцы, в повседневной жизни освобо­дились от бремени серьезности формального языка: еще и в наши дни китайцы используют модуляции долгих гласных при произнесении кратких. У них нет местоимений, но, несмотря на это, они не фор­мальны, поскольку улыбаются: с помощью улыбки мы смягчаем зву­ки, и тот, кто улыбается, находится, так сказать, в фонетических до­машних тапочках. Китайцы могут быть неформальными благодаря улыбке точно так же, как мы для этой цели используем местоимения. Американская телефонная компания Белла на самом деле требует от своих служащих, чтобы они улыбались, когда они говорят особенно точно. Так неформальный язык Востока - китайцам неизвестны ме­стоимения - был вновь открыт в Америке.