11. Развитие

Слепое пристрастие к эволюционному аспекту времени удивительным образом проявляется в хронологии великих культурных событий Древне­го мира, представленной в высшей степени уважаемым и заслуживаю­щим доверия ученым Кларком Уисслером (Wissler) в 1919 г. Он принял в качестве доказанного факта представление об ускорении развития культуры и о том, что от тысячелетия к тысячелетию делается все боль­ше и больше изобретений и изменений по мере того, как мы приближа­емся к нашему времени. Поэтому чем более старым является изобрете­ние, тем больше времени должно было пройти, прежде чем за ним сле­довало новое изобретение. Эта догма наивно санкционирует наше детс­кое понимание прошлого. Чем ближе оно к нам, тем оно кажется про­ходящим более быстро. Результатом является замечательный перечень:

Использование энергии пара	200 лет назад
Книгопечатание и порох	1000 лет назад
Железо	3500 лет назад
Бронза	6000 лет назад
Одомашнивание крупного рогатого скота и лошади	10 000 лет назад
Начало земледелия	12 000 лет назад
Использование лука и стрел	14 000 лет назад
Использование копья и гарпуна	20 000 лет назад
Обработанный кремень	25 000 лет назад
Первые рисунки	35 000 лет назад
Предметы, опускаемые в могилу вместе с покойником	50 000 лет назад
Использование огня	100 000 лет назад
Необработанный кремень	125 000 лет назад
Предшественники человека	500 000 лет назад

Очевиден заколдованный круг, причиной которого является принцип классификации. Закон ускорения всякого развития считается доказанным. А это создает возможность проявлять стремление к неограниченному про­длению прошлого, которое обладало бы видимостью научности. Но это - просто стремление, и ничего больше. Весьма неправдоподобно, что великие события, на которые ссылается Уисслер, являются действительно велики­ми историческими событиями, составляющими эпоху. Нет никаких при­знаков того, что огонь начали использовать именно 100 000 лет назад. Это - всего лишь полет мысли, к которому мог бы прибегнуть какой-нибудь рассказчик историй. Единственное правило, которому он подчиняется, - это наша склонность беспредельно продлевать прошлое. Для Маркса, счи­тавшего все прошлое последовательностью этапов классовой борьбы, исто­рия представала в виде молнии, предсказывавшей огромную молнию завт­ра. Для Уисслера, для которого история - это происходящая сама по себе смена достижений культуры, она должна быть все более длинным водосто­ком, начинающимся в наше время, из которого капает все реже и реже. К несчастью, именно в источнике вода бьет ключом. Ни один пример из се­годняшней жизни не подтверждает правила Уисслера. Его умом владеет лишь тот аспект, который мы называем «прошлым», и он выковывает в его сознании цепь событий. Что касается этих событий, которые Уисслер все­рьез называет эпохальными, то они выбраны весьма произвольно. Есть много других событий. Например, средневековые города стали возможны благодаря новому виду конской сбруи. После 1100 г. в одну повозку мож­но было запрячь 6, 8 и 12 лошадей (63). Таким образом, перевозимый груз неожиданно был более чем удесятерен. Поэтому мы могли бы склоняться к тому, чтобы считать эту дату основополагающей. Но затем мы вспомина­ем о циклопических стенах Алатри (64), египетских пирамидах и начинаем понимать, что даже такое великое изобретение является в большой степе­ни относительным. Эпохальным в истории возрастания могущества было не использование десяти лошадей, а их использование одним человеком.

В перечне Уисслера не упомянуты ни мельница, ни корабль, ни ко­лесо. Но они были более существенными изобретениями, чем переход от бронзы к железу.

Все говорит против предположения, что 50 000 лет назад в могилу вместе с покойником опускались какие-либо предметы, а первые ри­сунки или статуэтки появились еще спустя 15 000 лет. Людей погреба­ли, поскольку кто-то должен был продолжить выполнение их жизнен­ной задачи. Это осознание себя как продолжателя побуждало наследни­ка надеть на себя личину своего завещателя. Таким образом, погребе­ние и создание изображений - это два аспекта одного и того же про­цесса. Лишь если и поскольку с помощью рисунка, одежды и татуиров­ки люди брали на себя роль умершего, они погребали его. Отделять друг от друга промежутком в 15 000 лет эти два ритуала - погребение и со­здание изображений - не только совершенно неправильно; ведь в та­ком перечне ошибки неизбежны. Здесь мы имеем дело, скорее, с эво­люционистским легкомыслием, порожденным специфическим аспек­том времени, который соотнесен со все более увеличивающимся по продолжительности «прошлым».

То, что погребения и использование огня отделяются друг от друга про­межутком продолжительностью 50 000 лет,- точно такое же недостаточное понимание, как и обнаруживающееся в то же самое время забвение бесчис­ленных важных изобретений, - если только за этим также не скрывается догма об ускорении. История человека на этой Земле кажется протекающей чересчур быстро. Мы не знаем ничего, что принуждало бы нас говорить о человеческой истории продолжительностью больше чем в 10 000 лет: воз­можно, она продолжалась и дольше. Но нет никаких доказательств этого, тем более что старые и новые формы жизни существуют одновременно. Черепки, относящиеся к каменному веку, могут быть того же возраста, что и Вавилонская башня, поскольку в нашу собственную эпоху жизнь камен­ного века существует одновременно с роскошью Калифорнийского универ­ситета. Спешу заверить, что я не хочу заниматься самой хронологией чело­веческой истории. Я лишь радуюсь наивному и совершенному образчику эволюционистской фантазии, какой являет собой хронология Уисслера. Он порожден самой природой его взглядов. Этот образчик эволюционистской фантазии должен появляться на свет всякий раз, когда ученый, изучающий прошлое, полностью отделит себя от революционера, занятого будущим, и от субъективиста, поглощенного настоящим, таким образом, как это совер­шается в научной школе. Невинность отдельного ученого поистине трога­тельна. Но эта невинность приобретена ценой слепоты всей его касты по отношению к ритуалу языка. Язык сам разделился на отрасли науки, поли­тики и искусства. И если эти отрасли забывают о своей согласованности в качестве высказываний в одном и том же социальном ритуале, то все дол­жно стать ложным. В наши дни врачи были первыми из всех ученых, кото­рые снова заметили эту взаимозависимость и похвальным образом призвали своих коллег, занимающихся другими науками, отказаться от своей кощун­ственной изоляции, отделяющей их от поэзии и политики. Врачи опять со­знают, что они говорят лишь в одном грамматическом наклонении и что им надлежит избегать ошибок, вызываемых их односторонностью. Но их кол­леги, занятые другими науками, все еще продолжают наивно считать свои рассуждения единственно истинным аспектом действительности. Между тем, только четыре рода нашего языка в совокупности имеют смысл. Таб­лица Уисслера демонстрирует вырождение, наступающее, когда один из родов обосабливается как нечто самостоятельное.