Б. Субъективный анализ и выделение единиц низшего уровня

Итак, в отношении анализа можно установить метод и сформулировать определения, лишь исходя из синхронической точки зрения. Это мы и хотим показать, высказав ряд соображений относительно частей слова: префиксов, корней, основ, суффиксов, окончаний'.

Начнем с окончания, то есть со словоизменительной характеристики, иначе говоря, с того меняющегося элемента на конце слова, который служит для различения форм именной и глагольной парадигм. В греческом спряжении zeugnu-mi, zeugnu-s, zeugnu-si, zeugnu-men и т. д. «запрягаю, запрягаешь» и т. д. окончания -mi, -si, -s и т. д. выделяются просто тем, что они противопоставлены друг другу и предшествующей им части слова (zeugnu-). Как мы уже видели (см. стр. 88 и 118) на примере русск. рук (форма род. п.), противопоставленной форме рука (им. п. ед. ч.), отсутствие окончания может играть такую же роль, как и обычное окончание. Так, греч. zeugnu! «запрягай!», противопоставленное форме мн. ч. zeugnu-te «запрягайте!» и т. д., или форма зват. п. rhetor «оратор!», противопоставленная форме rhetor-os и прочим падежам, и франц. mars (пишется marche) «иди!», противопоставленное marso (пишется marchons) «идем!», являются словоизменительными формами с нулевыми окончаниями.

Откинув окончание, получаем базу словоизменения (theme de flexion), или основу, которая, вообще говоря, есть тот общий элемент, выделяемый непосредственно путем сопоставления ряда родственных слов, изменяемых или нет, с которым связано общее всем этим словам понятие. Так, в гнезде французских слов roulis «качка (боковая)», rouleau «каток», «свиток», router «катить», «скатывать», roula-ge «укатывание (почвы)», roulement «скатывание» нетрудно усмотреть основу roul- «кат-». Но анализ, производимый говорящими, зачастую различает в одном и том же гнезде слов основы нескольких сортов, или, лучше сказать, нескольких степеней. Элемент zeugnu-, выделенный нами выше из zeugnu-mi, zeugnu-s и т. д., представляет собой основу первой степени, которая не является неразложимой, так как путем сравнения с другими рядами (zeugnumi «запрягаю», zeuktos «запряженный», zeuksis «запряжка», zeukter «запрягающий», zugon «ярмо» и т. д., с одной стороны, zeugnumi «запрягаю», deiknumi «показываю», ornumi «поднимаю» и т. д., с другой стороны) само собой

Ф. де Соссюр не затронул, по крайней мере с синхронической точки зрения, вопроса о сложных словах. Эта сторона вопроса должна, следовательно, быть выделена особо; само собой разумеется, что установленное выше диахроническое различение между сложными словами и словами агглютинированными не может быть перенесено без изменения в синхронию, где речь идет об анализе определенного состояния языка. Едва ли стоит даже отмечать, что эта глава, касающаяся единиц низшего уровня, не претендует на решение более трудного вопроса, затронутого на стр. 105 и 111, относительно определения слова как единицы.

185

ПРИЛОЖЕНИЕ КО ВТОРОЙ И ТРЕТЬЕЙ ЧАСТЯМ

обнаруживается деление zeug-nu. Таким образом, zeug- (со своими чередующимися формами zeug-, zeuk-, zug-) есть основа второй степени, которая является уже неразложимой, так как сопоставление с родственными формами не дает возможности разделить ее на более дробные части.

Этот неразложимый элемент, общий для всех слов, образующих одну родственную группу, называется корнем. С другой стороны, поскольку всякое субъективное и синхроническое разложение может членить звуковые элементы, лишь исходя из той частицы смысла, которая приходится на долю каждого элемента, постольку корень является тем элементом, где общий всем родственным словам смысл достигает наивысшей степени абстракции и обобщения. Разумеется, эта смысловая неопределенность у каждого корня различна; она, между прочим, зависит в некоторой мере от степени разложимости основы: чем больше эта последняя подвергалась последовательным рассечениям, тем больше шансов у ее смысла сделаться абстрактным. Так, греческое zeugmation означает «упряжка», zeugma «упряжь» без более точной спецификации, наконец, zeug- выражает неопределенное представление о «(за/со)прягании».

Из этого следует, что юрень как таковой не может выступать в качестве слова и непосредственно принимать окончания. В самом деле, слово всегда выражает более или менее определенное представление, по крайней мере с грамматической точки зрения, что не согласуется со свойственными корню общностью и абстрактностью. Что же в таком случае нужно думать о тех весьма частых случаях, когда корень и база словоизменения совпадают, как это мы, например, видим в rpen.phloks «пламя», phlogos «пламени», когда сравниваем их с корнем phleg-: phlog-, который встречается во всех словах одного и того же гнезда (ср. phleg-δ «жгу» и т. д.)? Не противоречит ли это только что установленному нами различию? Нисколько, так как следует различать phleg-'. phlog- в общем смысле и phlog- в специальном смысле, если только мы не желаем рассматривать звуковые формы в полном отрыве от смысла. У одного и того же звукового элемента здесь две различные значимости, так что он составляет два различных языковых элемента (см. стр. 105). Выше мы рассматривали zeugnu! «запрягай!» как спрягаемое слово с нулевым окончанием; подобно этому, мы должны будем сказать, что и в данном случае phlog-«пламя» является базой с нулевым суффиксом. Никакое смешение невозможно: основа остается отличимой от корня, даже если в звуковом отношении она с ним совпадает.

Итак, для сознания говорящих корень представляет собой реальность. Правда, говорящие не всегда умеют выделять его с одинаковой точностью; в этом отношении наблюдаются различия как внутри одного языка, так и между языками.

В некоторых языках корень обладает определенными характерными свойствами, которые привлекают к нему особое внимание говорящих. Так обстоит дело в немецком языке, где корень

186

отличается единообразными качествами: он почти всегда односложен (ср. streit-, bind-, haft- и т. д.), его строение подчиняется определенным правилам — фонемы не могут располагаться в нем в любом порядке; некоторые сочетания согласных, как, например, смычный плюс плавный, в конце корня недопустимы—возможно werk-, a wekr- невозможно; встречаются helf-, werd-, a heft-, wedr-не встречаются.

Напомним, что регулярные чередования, особенно гласных, скорее усиливают, нежели ослабляют ощущение корня и вообще единиц низшего уровня; в этом отношении немецкий язык с разнообразной игрой аблаута (стр. 158 и ел.) глубоко отличен от французского. В еще большей степени этими свойствами характеризуются семитические корни. Чередования в них весьма регулярны и выражают множество сложных противопоставлений (ср. др.-евр. qatal «он убил», qtaltem «вы (мужчины) убили», qtol «убить», «убей, ты (мужчина)!», qitlu «вы (мужчины) убейте!» и т. д. — все это формы одного и того же тоа-гола со значением «убивать»); кроме того, в них мы находим нечто напоминающее немецкую односложность, но в еще более разительном виде: семитические корни имеют всегда три согласных (см. стр. 230).

В этом отношении совершенно иную картину представляет французский язык. В нем мало чередований и наряду с односложными корнями (roul-, march-, mang- и т. д.) много двух- и трехсложных корней (соттепс-, hesit-, epouvant-). Кроме того, формы этих корней представляют, особенно в своих финалях, слишком разнообразные сочетания, чтобы их можно было подвести под определенные правила (ср. tu-er, regn-er, guid-er, grond-er, souffl-er, tard-er, entr-er, hurl-er и т. п.). Поэтому не приходится удивляться, что во французском языке корень ощущается весьма слабо.

Выделение корня влечет за собой выделение префиксов и суффиксов. Префикс предшествует той части слова, которая признана основой, например hupo- греч. hopo-zeugnumi «впрягаю». Суффикс—это тот элемент, который прибавляется к корню для превращения его в основу (например, zeug-mat-) или к основе первой степени для превращения ее в основу второй степени (например, zeugmat-го-). Мы уже видели, что этот элемент, как и окончание, может выступать в виде нуля. Выделение суффикса является, таким образом, лишь оборотной стороной анализа основы.

Суффикс то облечен конкретным смыслом, то есть семантической значимостью, как, например, в zeuk-ter- «запрягающий», где -ter- обозначает действующее лицо (субъект действия), то наделен чисто грамматической функцией, как, например, в zeug-nu(-mi) «я запрягаю», где -пй- выражает идею настоящего времени. Префикс также может играть и ту и другую роль, но в наших языках он редко обладает грамматической функцией; примеры: ge- в немецком причастии прошедшего времени (ge-setzt), глагольные префиксы совершенного вида в славянских языках (русск. на-писать).

187

ПРИЛОЖЕНИЕ КО ВТОРОЙ И ТРЕТЬЕЙ ЧАСТЯМ

Префикс отличается от суффикса еще одним свойством, которое, хотя и не абсолютно, но весьма распространено: он лучше отграничен, то есть легче отделяется от слова в целом. Это зависит от самой природы префикса; в большинстве случаев, откинув префикс, мы получаем законченное цельное слово (ср. франц. гесот-тепсег «начинать снова» : соттепсег «начинать», indigne «недостойный» : digne «достойный», maladroit «неловкий» : adroit «ловкий», contrepoids «противовес» : poids «вес» и т. д.). Еще более разительно проявляется это свойство префикса в латинском, греческом и немецком языках. Заметим еще, что некоторые префиксы могут выступать и как самостоятельные слова: ср. франц. contre «возле», mat «скверно», avant «перед», sur «на», нем. unter «под», vor «перед» и т. д., греч. kata «с (чего-либо)»,/^ «перед» и т. д. Совершенно иначе обстоит дело с суффиксами. Откинув этот элемент, мы получим основу, которая законченным словом не является: например, франц. organisation «организация» : organis- «орга--низ-», нем. Trennung «разъединение»: trenn- «разъединен-», греч. zeugma «упряжка» : zeug- «упряж-» и т. д.; с другой стороны, сам суффикс не имеет самостоятельного существования.

Из всего этого следует, что чаще всего основа в своей начальной части отграничена заранее: даже не прибегая к сопоставлению с другими формами, говорящий знает, где находится грань между префиксом и тем, что за ним следует. Иначе обстоит дело с концом слова: тут установление границы без сопоставления с формами, имеющими ту же основу или тот же суффикс, невозможно; в результате подобных сопоставлений получаются те или другие разграничения, целиком зависящие от свойств сопоставляемых элементов.

С точки зрения субъективного анализа суффиксы и основы обладают значимостью лишь в меру своих синтагматических и ассоциативных противопоставлений; можно, смотря по обстоятельствам, найти формативный элемент и основу в двух противопоставленных частях слова, каковы бы они ни были, лишь бы они давали повод для противопоставления. Например, в лат. dictatorem «диктатора» можно выделить основу dictators-on), если его сопоставлять с consul-em «консула», ped-em «ногу» и т. д.; основу dicta (-torem), если его сближать с lic-torem «ликтора», scrip-torem «писца» и т. д., наконец, основу die {-tatorem), если вспомнить ορδ-tatorem «пьющего», can-tatorem «певчего» и т. д. Вообще говоря, при благоприятных обстоятельствах говорящий имеет основания производить все мыслимые членения (например, dictat (-дгет), исходя из ат-дгет «любовь (вин. п.)», ard-orem «огонь (вин. п.)» и т. д., diet (-atorem), исходя из or-atorem «оратора», ar-atorem «пахаря» и т. д.). Как мы уже видели (см. стр. 170), результаты этого рода спонтанных анализов обнаруживаются в постоянно возникающих аналогических образованиях в любую эпоху истории, языка;

именно на основании их мы получаем возможность выделять единицы низшего уровня (корни, префиксы, суффиксы, окончания), осознаваемые в языке, и те значимости, которые он с ними связывает.

188

В. Этимология [290]

Этимология не является ни отдельной дисциплиной, ни частью эволюционной лингвистики; это всего лишь применение принципов, относящихся к синхроническим и диахроническим фактам. Этимология проникает в прошлое слов и следует в этом направлении до тех пор, пока не находит материала для их объяснения.

Когда говорят о происхождении какого-либо слова и утверждают, что оно «происходит» от другого слова, то под этим можно разуметь самые разнообразные вещи: так, франц. sel «соль» происходит от лат. sal в результате простого звукового изменения; франц. labourer «обрабатывать землю» происходит от старофранц. labourer «работать вообще» в результате изменения только смысла; comer «сидеть на яйцах» происходит от лат. cubare «лежать» в результате изменения смысла и звучания; наконец, когда говорят, что франц. pommier «яблоня» происходит агротте «яблоко», то устанавливают отношение грамматического словопроизводства. В трех первых случаях мы оперируем диахроническими тождествами, а четвертый случай покоится на синхроническом отношении нескольких различных элементов; все сказанное выше по поводу аналогии показывает, что она составляет самый важный раздел этимологического исследования.

Этимологию лат. bonus «добрый» нельзя считать установленной, если ограничиться утверждением, что оно восходит к *dvenos; но когда мы устанавливаем, что bis «дважды» восходит к *dvis и что тем самым устанавливается связь с duo «два», то это можно назвать операцией этимологического порядка; то же можно сказать и о сближении франц. oiseau «птица» с лат. avicellus «птица» (<-«птичка»), так как оно позволяет найти связь между oiseau и avis «птица».

Таким образом, этимология — это в первую очередь объяснение того или другого слова при помощи установления его отношения к другим словам. Объяснить — значит свести к элементам уже известным, а в лингвистике объяснить слово —значит свести его к другим словам, ибо необходимого отношения между звучанием и смыслом не существует (принцип произвольности знака; см. стр. 70).

Этимология не довольствуется объяснением отдельных слов;

она занимается и историей родственных групп слов, а также историей формантов, префиксов, суффиксов и т. д.

Подобно статической и эволюционной лингвистике, этимология описывает факты, но это описание не является систематическим, ибо оно не производится в каком-либо определенном направлении. Взяв в качестве предмета исследования какое-нибудь отдельное слово, этимология черпает информацию по поводу его из области то фонетики, то морфологии, то семантики и т. д. Для достижения своей цели она использует все те средства, которые предоставляет в ее распоряжение лингвистика, но при этом она не задерживает своего внимания на выяснении характера тех операций, которые ей приходится производить.

Часть четвертая Географическая лингвистика