Глава VI Изображение языка посредством письма

§ 1. Необходимость изучения письма [92]

Итак, конкретным предметом нашего изучения является социальный продукт, который отражен в мозгу каждого, то есть язык. Но этот продукт у каждой языковой группы свой: конкретно нам даны разные языки. Лингвист должен знать возможно большее число языков, чтобы путем наблюдения над ними и сравнения их между собой извлечь из них то, что в них есть универсального.

Между тем по большей части мы знакомы с языками лишь в письменной форме. Даже в отношении нашего родного языка сплошь и рядом в качестве опосредствующего звена выступает письменный источник. Когда речь идет о языке, пространственно от нас удаленном, прибегать к письменным свидетельствам приходится в еще большей степени. В отношении же уже не существующих языков письменность вообще является единственным источником сведений. Располагать во всех случаях непосредственными данными можно было бы лишь при том условии, если бы уже достаточно давно делалось то, что ныне делается в Вене и Париже,— мы имеем в виду собирание фонографических образчиков всех языков [93]. И все-таки и в этом случае пришлось бы прибегать к письму, чтобы сообщать другим сохраняемые таким образом тексты.

Итак, хотя письменность сама по себе и чужда внутренней системе языка, все же полностью отвлечься от письменности нельзя:

ведь это та техника, с помощью которой непрестанно фиксируется язык; исследователю надо знать ее достоинства и недостатки, а также опасности, которые возникают при обращении к ней.

§ 2. Престиж письма; причины его превосходства над устной формой речи [94]

Язык и письмо суть две различные системы знаков; единственный смысл второй из них — служить для изображения первой; предметом лингвистики является не слово звучащее и слово графическое в их совокупности, а исключительно звучащее слово. Но графическое слово столь тесно переплетается со словом звучащим, чьим изображением оно является, что оно в конце концов присваивает себе главенствующую роль; в результате изображению звучащего знака приписывается столько же или даже больше значения, нежели самому этому знаку. Это все равно, как если бы утверждали, будто для

31

ВВЕДЕНИЕ

ознакомления с человеком полезнее увидеть его фотографию, нежели его лицо.

Такое заблуждение существует издавна, и ходячие о языке мнения этим именно и грешат. Так, обычно полагают, что при отсутствии письменности язык изменяется быстрее. Нет ничего более ошибочного! Правда, письмо может при некоторых условиях замедлять изменения в языке, но, с другой стороны, сохранность языка ничуть не страдает от отсутствия письменности. Литовский язык известен по письменным документам лишь с 1540 г., но и в эту позднюю эпоху он в общем представляет более верное изображение индоевропейского праязыка, нежели латынь III в. до нашей эры. Этого одного достаточно, чтобы показать, насколько язык не зависит от письма.

Некоторые очень тонкие языковые факты сохранились без помощи какого-либо письменного закрепления. В течение всего периода древневерхненемецкого языка писали toten,fuolen, stozen, а с конца XII века появляются написания toten,fiielen, тогда как stozen сохраняет свой прежний вид. Откуда это различие? Всюду, где произошло изменение ο-»ό', υ-*ϋ, в следующем слоге имелось у: в прагерманском языке было *daupyan, *folyan, но *stautan. На пороге письменного периода, около 800 г., это у ослабло до такой степени, что не отражалось на письме в течение трех столетий; между тем оно сохраняло некоторый след в произношении, и вот около 1180 г., как мы только что видели, оно удивительным образом проявилось в виде «умлаута». Таким образом, этот оттенок в произношении был в точности сохранен без помощи какой бы то ни было фиксации на письме.

Итак, у языка есть устная традиция, независимая от письма и в не меньшей мере устойчивая; не видеть это мешает престиж письменной формы. Первые лингвисты споткнулись на этом, как до них гуманисты эпохи Возрождения. Сам Бопп не делает ясного различия между буквой и звуком; читая работы Боппа, можно подумать, что язык неотделим от своего алфавита. Его непосредственные преемники запутались в этом так же, как и он. Обозначение фрикативного р через th дало Гримму повод не только считать этот звук двойным, но и полагать, что он придыхательный смычный; этим объясняется то место, которое отводится звуку f> (=th) в гриммовском законе передвижения согласных (так называемое Lautverschiebung; см. стр. 145). Доныне многие образованные люди смешивают язык с его орфографией; не говорил ли Гастон Дешан о Бертело, что тот «спас французский язык от гибели», выступив против орфографической реформы [95].

Чем же объясняется такой престиж письма?

1. Прежде всего, графический образ слов поражает нас как нечто прочное и неизменное, более пригодное, нежели звук, для обеспечения единства языка во времени. Пусть эта связь поверхностна и создает в действительности мнимое единство, все же ее гораздо легче схватить, чем естественную связь, единственно истинную,—связь звуковую.

32

ИЗОБРАЖЕНИЕ ЯЗЫКА ПОСРЕДСТВОМ ПИСЬМА

2. У большинства людей зрительные впечатления яснее и длительнее слуховых, чем и объясняется оказываемое им предпочтение. Графический образ в конце концов заслоняет собою звук.

3. Литературный язык еще более усиливает незаслуженное значение письма. Он имеет свои словари и грамматики; по книге и через книгу обучаются в школе, литературный язык выступает как некоторая кодифицированная система, а соответствующий кодекс представляет собою письменный свод правил, подчиненный строгому узусу:

орфографии. Все это придает письму первостепенную значимость. В конце концов начинают забывать, что говорить научаются раньше, чем писать, и естественное соотношение оказывается перевернутым.

4. Наконец, когда налицо расхождение между языком и орфографией, противоречие между ними едва ли может быть разрешено кем-либо, кроме лингвиста; но, поскольку лингвисты не пользуются никаким влиянием в этих делах, почти неизбежно торжествует письменная форма, потому что основываться на ней гораздо легче; тем самым письмо присваивает себе первостепенную роль, на которую не имеет права.