1.3.3 Принцип всеобщности и обязательности закона

Принцип всеобщности и обязательности закона является общеправовым принципом, действующим во всех отраслях права, в том числе и в уголовном. В соответствии с ним закон обязателен для всех, и его избирательное применение недопустимо. Модальностью данного принципа в уголовном праве является положение о неотвратимости наказания за совершенные преступления.

К сожалению, данный принцип в международном уголовном праве носит в значительной степени декоративный характер. Он пока не нашел своего полного выражения в международной правоприменительной практике: большинство совершаемых в мире и потрясающих совесть человечества злодеяний остаются безнаказанными, а ответственные за них лица наслаждаются неприкосновенностью в тени государственных суверенитетов. Скорее, можно констатировать, что международное сообщество лишь постепенно, шаг за шагом преодолевая инерцию государств и доктрин прошлого, приближается к утверждению принципа всеобщности закона и неотвратимости наказания в качестве реально работающего.

Очень ярко ущербность селективного применения международного уголовного права показал первый прокурор МТБЮ Ричард Голдстоун в своем описании разговора с министром юстиции Федеративной Республики Югославия:

«Он [министр] закончил [свою речь] очень эмоциональной критикой решения Организации Объединенных Наций об учреждении Международного трибунала по бывшей Югославии. Он сказал: почему для нас, почему не для Пол Пота в Камбодже? Он сказал: почему для нас, почему не для Саддама Хуссейна в Ираке? Он сказал, что в других странах, например, в Африке, миллионы людей были убиты и изгнаны. Он спросил: почему международное сообщество должно экспериментировать на бывшей Югославии? И что я мог ему ответить: ведь он был прав. На той стадии МТБЮ действительно был своего рода актом дискриминации. Все, что я мог сказать, было то, что если бы МТБЮ был первым и последним международным уголовным трибуналом, он был бы абсолютно прав в своей критике. Но если считать, что МТБЮ должен стать одним из многих таких трибуналов, нет никаких оснований, по которым Югославия могла бы жаловаться, что стала предметом первого из них. Несмотря на учреждение Трибунала по Руанде, учитывая право вето пяти постоянных членов Совета Безопасности, решение устанавливать международные уголовные трибуналы остается политически сомнительным, оно было и всегда будет неравным политическим решением. Ни один из постоянных членов не одобрил бы учреждение международного уголовного трибунала, чтобы расследовать действия их собственных граждан, они не санкционируют такой трибунал и для того, чтобы расследовать действия своих политических союзников. Правосудие и судебная система не должны зависеть от такого рода политических решений. Если правосудие должно уважаться, то оно должно быть беспристрастным, оно должно быть непредубежденным, и потенциальные военные преступники во всех странах, во всем мире должны знать, что они подвластны одному и тому же международному правосудию»[68].

Нынешняя ситуация селективного применения норм международного уголовного закона обусловлена очевидной коллизией. Она заключается в конфликте между универсальными интересами международного сообщества, остро заинтересованного во всеобщности применения международной уголовной юрисдикции, и эгоистическими интересами политических и военных элит отдельных государств, стремящихся защитить преступников, которые действуют либо от имени этих государств, либо при подстрекательстве или попустительстве этих государств, либо сами являются высокопоставленными государственными чиновниками.

В то же время нельзя отрицать постепенного прогресса в международных отношениях, в рамках которого международное уголовное правосудие шаг за шагом приближается к подлинной универсальности. Мир не становится добрее, но, кажется, он становится чуть справедливее. В начале, когда были созданы трибуналы Нюрнберга и Токио, избирательность применения закона была не просто очевидна, но и открыто продекларирована. При несомненной правосудности приговоров и их неоценимом вкладе в борьбу за торжество справедливости, это были суды победителей над побежденными. Закон был применен ими селективно: справедливо осудив зверства преступников, представлявших страны Оси (нацистов и их японских союзников), трибуналы не смогли (да и не могли, в силу юрисдикции, которой пожелали наделить их государства-учредители) дать оценки преступлениям, совершенным самими союзниками, таким, например, как массовые казни военнопленных Советской армией и НКВД, американские ядерные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки и т.п. Когда в Нюрнберге, благодаря адвокату Геринга доктору Штамеру была доказана непричастность нацистов к катынскому расстрелу, и трибунал отказался далее рассматривать этот эпизод, британский статс-секретарь Александр Кадоган записал в своем дневнике: «Все это в высшей степени отвратительно. <...> Как можем мы сами, глядя на все это сквозь пальцы, как ни в чем не бывало обсуждать с русскими вопрос о наказании немецких «военных преступников»»[69]. Еще более жестко по тому же поводу высказался в наши дни Сергей Ковалев: «В Нюрнберге один людоед судил другого людоеда за каннибализм»[70].

Указанные недостатки союзнических судов, созданных после Второй мировой войны, были преодолены при учреждении Советом Безопасности ООН Международного трибунала по бывшей Югославии. Будучи действительно международным судом, он не выражает интересы ни одной из сторон конфликта и рассматривает преступления представителей всех противоборствующих сил (см. подробно раздел 4.2.1). Однако проблема, обозначенная Ричардом Голдстоуном (применение правосудия лишь в отношении конкретной части мира, в то время как в других странах сходные преступления остаются безнаказанными), вышла при этом на первый план. Последующее создание специального трибунала по Руанде, а затем так называемых смешанных судов по Сьерра-Леоне, Восточному Тимору, Косово и Камбодже, несомненно, расширило ареал действия международного уголовного права, но не сделало его применение универсальным. Специальные (ad hoc) суды, юрисдикция которых ограничена лишь определенными территориями и временными промежутками, по определению селективны.

Началом подлинного перелома в решении проблемы избирательности международного уголовного правосудия можно считать учреждение Международного уголовного суда, юрисдикцию которого к настоящему моменту признали уже 105 государств, включая двух постоянных членов Совета Безопасности ООН – Францию и Великобританию (что полтора десятка лет назад представлялось г-ну Голдстоуну совершенно немыслимым). Однако думается, что такой перелом можно будет считать состоявшимся только после того, как Римский статут будет ратифицирован как минимум Соединенными Штатами и Россией. Но даже если предположить, что в ближайшее время МУС получит подлинно всемирное признание (до чего, на самом деле, еще очень далеко), сохранится проблема временной юрисдикции. Международный уголовный суд уполномочен рассматривать преступления, совершенные лишь начиная с 1 июля 2002 года. Проблема наказания за предшествующие этой дате злодеяния, не «покрытые» юрисдикцией других международных судов, остается нерешенной и будет будоражить совесть человечества по крайней мере до тех пор, пока не умрут их последние жертвы.

Некоторый вклад в решение данной проблемы в последние годы начали вносить национальные суды государств, обладающих развитым законодательством об универсальной юрисдикции. Примером является осуждение испанским судом аргентинского военного офицера Адольфо Шилинго за преступления против человечности, совершенные им в Латинской Америке 1978 году, а также другие дела, рассматриваемые в Испании, включая дело о геноциде в Тибете. Однако такие решения – пока лишь капля в море безнаказанности. К тому же возможности универсальной юрисдикции национальных судов все еще очень серьезно ограничены.

[1]   Тиунов, Игнатенко, 2006, с. 535.

[2]   Тиунов, Игнатенко, 2006, с. 534-565.

[3]   Schwarzenberger, 1950, p. 263.

[4]   Bhuta.

[5]   Cassese, 2003, p. 15.

[6]   Там же, p. 16.

[7]   Тиунов, Игнатенко, 2006, с. 50.

[8]   Pierre-Marie Dupuy, 2002, p. 1085-1086.

[9]   Ramer.

[10] Нюрнбергский процесс, 1968, с. 368.

[11] Там же.

[12] Pierre-Marie Dupuy, 2002, p. 1086.

[13] Правовая защита во время войны, 2008, с. 364-365.

[14] МТБЮ. Решение Судебной камеры по делу Делалича и др. от 16 ноября 1998 г.. пар. 404.

[15] Cassese, 2003, p. 19.

[16] Там же, p. 19.

[17] Там же, p. 16.

[18]        Там же, p. 22.

[19]        Там же, p. 20-21.

[20] Головистикова, Дмитриев, 2005, с. 374.

[21] Михайлов, 2006, с. 136.

[22] Cassese, 2003, p. raquo;, которое не охватывает всей меры его преступного поведения. 31.

[23] Михайлов, 2006, с. 137.

[24] Cassese, 2003, p. 136.

[25raquo;] МТБЮ. Решение Судебной камеры по делу Делалича и др. от 16 ноября 1998 г., пар. 405.

[26] Manuel Jaén Vallejo, 2006, p. 29-30.

[27] Cassese, 2003, p. 139.

[28] Там же, p. 139.

[29] ЕСПЧ. Решения по делу Стрелец, Кесслер и Кренц (Streletz, Kessler and Krenz) против Германии и К. против Германии (жалобы №34044/96, 35532/97 и 44801/98) от 22 марта 2001 г. || www.menschenrechte.ac.at/orig/01_2/Streletz.pdf. Трое первых заявителей являлись высокопоставленными должностными лицами ГДР — заместителем министра обороны, министром обороны и председателем Государственного Совета соответственно. Четвертый заявитель был пограничником. Все четверо были осуждены судами ФРГ после объединения Германии 3 сентября 1990 г. согласно Уголовному кодексу ГДР, а затем Уголовному кодексу ФРГ, который предполагал более мягкое наказание. Первые три заявителя были приговорены соответственно к пяти с половиной, семи с половиной и шести с половиной годам лишения свободы за преднамеренное убийство в качестве соучастников на том основании, что через их участие в принятии высшей властью ГДР (Национальный Совет Обороны и Политбюро) решений, касающихся режима действий пограничников и полицейских, они были ответственны за гибель многих людей, которые пытались бежать из страны между 1971 и 1989 гг., и по которым открывался огонь на поражение. К. Был приговорен к одному году десяти месяцам лишения свободы за умышленное убийство на том основании, что используя огнестрельное оружие, он причинил в 1972 г. смерть человеку, который пытался бежать через границу. ЕСПЧ рассматривал дело в составе Большой палаты из семнадцати Судей. Заявители настаивали, что их действия в момент совершения не являлись преступлением в соответствии с законодательством ГДР (заявители указывали на Закон о полиции и Закон о государственной границе) или международным правом, и, таким образом, их осуждение нарушило параграф 1 статьи 7 Конвенции (nulla poena). Они также ссылались на статью 1 (уважение прав человека) и параграф 2 статьи 2 (исключительные случаи, в которых может быть оправдано нарушение права на жизнь). Суд отметил, что его задача заключалась в том, чтобы определить, представляли ли действия заявителей в момент их совершения преступления, определенные с достаточной доступностью и предсказуемостью законодательством ГДР или международным правом. Суд указал, что государственная практика ГДР заключалась в том, чтобы защитить границы «любой ценой» в целях сохранения существования государства, которое было под угрозой из-за массового исхода его собственного населения. Однако, по мнению Судей, ссылка на государственную практику имеет ограниченное значение ввиду того, что принцип необходимости сохранения человеческой жизни был закреплен в Конституции и законодательстве ГДР, а также на международном уровне — как наивысшая ценность в иерархии прав человека. Суд счел, что огромная пропасть между законодательством и практикой ГДР была в значительной степени следствием деятельности самих первых трех заявителей. Ввиду высоких постов, которые они занимали в государственном аппарате, невозможно предположить, чтобы они ничего не знали о Конституции и законодательстве ГДР, международных обязательствах этого государства и критике его пограничного режима, которая высказывалась на международном уровне. Сами заявители ответственны за осуществление и сохранение этого режима путем публикации секретных приказов и инструкций, которые предписывали применение огнестрельного оружия в манере, противоречащей официально опубликованным законам. Заявители, таким образом, несут прямую ответственность за ситуацию, которая сложилась на границе двух немецких государств с начала 1960-х гг. до падения Берлинской стены в 1989 г. В отношении К. Суд заявил, что даже обычный военнослужащий не может оправдать свое поведение слепым подчинением приказу, которые нарушали не только внутренние правовые принципы ГДР, но и международно-признанные права человека. Даже несмотря на то, что заявитель находился во время совершения преступления в особенно сложной ситуации, политическая обстановка того времени и соответствующие приказы не могут оправдать открытие огня по безоружным людям, которые просто пытаются покинуть страну. Суд пришел к выводу, что приказы и инструкции, противоречащие Конституции и международно-правовым обязательствам страны в области прав человека не могут рассматриваться в качестве «закона» в смысле ст. 7 Конвенции. Принимая во внимание указанные обстоятельства, Суд счел, что на момент совершения заявителями действий, являющихся предметом рассмотрения, они представляли собой преступления, определенные с достаточной степенью доступности и предсказуемости в праве ГДР и международном праве в области защиты прав человека.

Состав международного преступления