Канетти.Э.Ослепление

-Она не впускает меня! Она всегда захлопывает дверь. Отругай ее, господин профессор!

-Что это значит? - спросил Кин грозно, благодар­

ный за козла отпущения, который вдруг явился как по

заказу.

Вы же разрешили мне. Я сказал ей это. Кому это «ей»?

Вот этой! Вот этой?

-Да, мать сказала мне, что она не должна грубить,

она всего лишь слуга.

-Ах ты, паршивец! - воскликнул Кин И размахнул­ ся, чтобы дать мальчишке затрещину. Тот пригнулся, споткнулся, упал и, чтобы не скатиться с лестницы, вце­ пился в юбку Терезы. Послышался хруст, который изда­ ет, когда его расправляют, накрахмаленное белье.

-Каково! - кричал КиН.- Ты еще и грубишь!

Этот мальчишка издевался над ним. Вне себя от зло­ сти, он пнул его несколько раз ногами, кряхтя, припод­

нял его за вихор, влепил ему две-три костлявые оплеухи и затем отшвырнул его в сторону. Малыш с плачем побе­

жал по ступенькам вверх.

-Я скажу матери! Я скажу матери!

Наверху отворилась и снова захлопнулась дверь. Жен­

ский голос начал браниться.

- Жаль ведь хорошей юбки,- оправдала Тереза это жестокое избиение и, остановившись, как-то особенно взглянула на своего защитника. Самое время было подго­ товить ее. Надо было что-то сказать. Он тоже остано­

вился.

- Да, действительно, хорошая юбка. «Что прочно на земле?» - процитировал он, обрадовавшись своей наход­ чивости, позволившей ему намекнуть на то, что позднее во всяком случае должно было последовать, словами пре­ красного старого стихотворения. Стихами можно наилуч­ шим образом сказать все. Стихи подходят к любой ситу­ ации. Они называют предмет его самым церемонным именем, и все же их понимаешь. Уже продолжая идти, он повернулся к ней и сказал:

-Прекрасное стихотворение, правда?

-О да, стихи всегда прекрасны. Надо только пони­

мать их.

-Все надо понимать,- сказал он медленно и со зна­

чением и покраснел.

Тереза толкнула его локтем в ребра, вздернула правое

плечо, откинула голову в непривычную сторону и сказа­

ла колко и вызывающе:

-Что ж, видно будет. В тихом омуте черти водятся.

унего было такое чувство, что она имеет в виду его. Ее ответ он понял как неодобрение. Он сожалел о своем бесстыдном намеке. Язвительный тон ее замечания отнял

унего последний остаток мужества.

-Я... я не то хотел сказать,- промямлил он. Входная дверь спасла его от дальнейшего смущения.

Он был рад поводу полезть в карман и поискать ключи. Так он хотя бы мог незаметно опустить взгляд. Он не на­

шел их.

-Я забыл ключи,- сказал он. Теперь он должен взломать квартиру, как тогда раковину. Трудности одна за другой, ничего не удается. Он растерянно полез в дру­ гой карман штанов. Нет, ключей нигде не было. Он про­ должал искать, когда услышал какой-то звук со стороны замка. Взломщики! - мелькнуло молнией у него в голо­ ве. В тот же миг он увидел возле замка ее руку.

-Зато мои при мне,- сказала она, довольная до­

нельзя.

Счастье, что он не позвал «на помощь». Это уже вер­ телось у него на языке. Всю жизнь ему пришлось бы сты­ диться перед ней. Он вел себя как мальчишка. Забыть ключи - такого с ним еще не бывало.

Наконец они оказались в квартире. Тереза открыла

дверь в его спальню и направила его туда.

-Я сейчас приду,- сказала она и оставила его

одного.

Он огляделся и облегченно вздохнул, выпущенный из

тюрьмы на волю.

Да, это его родина. Здесь с ним ничего не может слу­ читься. Он улыбается, представив себе, что здесь с ним может случиться что-либо. Он избегает глядеть в сторону дивана, где спит. Каждому человеку нужна родина,

не такая, как понимают ее примитивные ура-патриоты, и

не религия, вялое предвкушение родины на том свете, нет, а родина, смыкающая почву, работу, друзей, отдых

идуховный мир в одно естественное, упорядоченное це­ лое, в собственный космос. Лучшее определение роди­ ны - библиотека. Женщин умнее всего держать подаль­ ше от своей родины. Если все-таки решаешься принять туда какую-нибудь, то сперва надо постараться, как он это сделал, чтобы она полностью ассимилировалась там. За восемь долгих, тихих, упорных лет книги добились для него покорности этой женщины. Сам он для этого

ипальцем не пошевельнул. Его друзья завоевали эту женщину от его имени. Конечно, против женщин мож­ но сказать многое, только дурак женится без испы­ тательного срока. У него хватило ума подождать до соро­ ка лет. Пусть другой попробует выдержать, как он, этот восьмилетний испытательный срок. То, что должно было произойти, созрело постепенно. Сам человек­

своей судьбы владыка. Если вдуматься, то ему не хвата­ ло только жены. Он не бонвиван,- при слове «бонви­ ваня он представляет себе своего брата Георга, гинеко­ лога,- он что угодно, только не бонвиван. Но тяжелые сны последнего времени были, вероятно, связаны с его чрезмерно суровой жизнью. Теперь это изменится.

Смешно и дальше уклоняться от положенного. Он мужчина, что должно произойти теперь? Произойти? Это чересчур. Сперва надо определить, когда это должно произойти. Сейчас она будет отчаянно защищаться. Его не должно это смущать. Понятно, что женщина защища­ ет свое последнее достояние. Как только это произойдет, она будет восхищаться им, потому что он мужчина. Таковы будто бы все женщины. Произойдет это, стало быть, сейчас. Решено. Он дает себе честное слово.

Во-вторых: где должно это произойти? Противный вопрос. Фактически уже все это время у него стоит перед глазами диван. Его взгляд скользнул по полкам, диван тоже скользнул по ним. На нем лежала раковина с мор­ ского берега, огромная и синяя. Где задерживались его глаза, туда становился и диван, приниженный и неуклю­ жий. Вид у него был такой, словно он нес на себе всю

тяжесть полок. Оказываясь вблизи настоящего дивана, Кин резко отворачивал голову и отходил подальше. Те­

перь, когда решение принято и скреплено честным сло­ вом, он видит диван отчетливее и дольше. По привычке,

наверно, взгляд несколько раз еще, правда, отскакивает.

В конце концов он все же задерживается и останавлива­ ется. Диван, подлинный, ЖИвой диван, пуст, и на нем нет ни раковины, ни тяжестей. А если на него искус­ ственно навалить тяжести? Если загрузить его слоем пре­

Кин повинуется своему гениальному порыву. Он на­ бирает целую охапку книг и осторожно взгромождает их на диван. Он предпочел бы брать книги сверху, но вре­ мени в обрез, она сказала, что сейчас придет. Он отказы­ вается от этой мысли, оставляет лестницу на месте и до­ вольствуется сочинениями, взятыми снизу. Четыре-пять тяжелых томов он кладет друг на друга и наспех гладит их, прежде чем пойти за новыми. Книг похуже он не бе­ рет, чтобы не обижать женщину. Правда, она мало что смыслит в этом, но он заботится о ней, потому что по отношению к книгам она деликатна и бережлива. Сейчас она придет. Увидев перегруженный диван, она, по своей любви к порядку, сразу подойдет к нему и спросит, где место этих томов. Так он заманит в ловушку ничего не подозревающее существо. Названия книг послужат завяз­ кой для разговора. Мало-помалу Кин будет продвигаться и медленно подведет к делу. Потрясение, которое пред­ стоит ей,- величайшее событие в жизни женщины. Он не хочет пугать ее, он поможет ей. Это единственная воз­ можность действовать смело и решительно. Порывис­ тость ему ненавистна. Он благословляет книги. Только бы она не закричала.

Уже раньше слышал он какой-то слабый шум, как если бы открылась дверь в четвертой комнате. Он не об­ ращает на это внимания, у него дела поважнее. Со сторо­ ны письменного стола оглядывает он бронированный диван, проверяя, какой будет эффект, и преисполняется ЧУвством признательной любви к книгам.

Тут голос ее говорит:

-Вот и я.

Он оборачивается. Она Сюит на пороге соседней комнаты, в ослепительно белой нижней юбке с широ­ ким подзором. Он сперва поискал глазами синего цвета, цвета опасности. Он испуганно переводит взгляд вверх: блузку она не сняла.

Слава Богу. Юбки нет. Теперь мне не надо ничего мять. Разве это пристойно? Такое счастье. Я постыдился бы. Она стоит себе как ни в чем не бывало. Мы, должно быть, уже очень давно знакомы. Конечно, моя жена. При любом браке. Откуда она это знает. Она служила, у одной супружеской пары. Все могла видеть. Как жи­ вотные. Они находят то, что нужно, сами собой. У нее

в голове не книги.

Тереза приближается, качая бедрами. Она не сколь­ зит, она переваливается с боку на бок. Значит, только из­ за накрахмаленной юбки кажется, что она скользит. Она

радостно говорит:

-В такой задумчивости? Да уж, эти мужчины.

Она сгибает мизинец, грозит и указывает им на диван. Надо и мне пойти туда, думает он, и тут же оказывает­ ся - он не знает, как это получилось,- возле нее. Что надо ему сделать теперь - положить на книги? Он дро­

ЖИТ от страха, он молитвенно взывает к книгам, послед­ нему рубежу. Тереза перехватывает его взгляд, она на­ клоняется и одним размашистым движением левой руки сметает все книги на пол. Он делает беспомощное дви­

жение в их сторону, он хочет закричать, ужас сдавливает

ему горло, он сглатывает и не может издать ни звука.

Медленно вскипает страшная ненависть: она семелилась на это. Книги!

Тереза снимает нижнюю юбку, заботливо складывает ее и кладет на лежащие на полу книги. Затем она устра­ ивается на диване, сгибая мизинец, осклабливается и го­

ворит:

-Ну вот!

Кин длинными прыжками вылетает из комнаты, запи­ рается в уборной, единственном помещении в квартире,

где нет книг, машинально спускает в этом месте штаны,

ОСЛЕПИТFЛЬНАЯ МЕБЕЛЬ

--'н'ебудужеяводиночестве

есть в кухне, как прислу-

га. Хозяйка ест за столом.

-Стола нет.

-Вот я и твержу - нужен стол. Где это видано, чтобы в приличном доме человек ел за письменным столом? Все восемь лет я уже об этом думаю. Пора наконец ска­

зать.

Был куплен стол, вместе со столовой орехового дере­ ва. Грузчики установили все это в четвертой комнате, са­ мой отдаленной от письменного стола. Каждый день, большей частью молча, обедали и ужинали с новой мебе­ лью. Не прошло и недели, как Тереза сказала:

-у меня просьба. Здесь четыре комнаты. У мужа

ижены одинаковые права. Таковы нынешние законы. На каждого по две комнаты. Что дозволено одному, раз­ решено и другому. Я возьму себе столовую и соседнюю комнату. Муж сохранит за собой прекрасный кабинет

ибольшую комнату рядом, так проще всего. Обстановка останется какая есть. Не нужно будет никаких счетов. Ведь жаль времени. Надо с этим покончить. Тогда у обе­ их сторон не будет никаких помех. Муж Идет к письмен­ ному столу, жена приступает к своей работе.

-Хорошо, а книги?

Кин чует ее замысел. Его не обманешь. И даже если это будет стоить ему двух фраз, он у нее все выведает.

-Они скоро займут все место в моих комнатах.

-Я возьму их к себе!

Его голос зол. Боже мой, ему больно расставаться со своим добром. Ему жаль какого-то скарба.

- Зачем? - доложу я тебе. Перетаскивание не на пользу книгам. Я знаю, как быть. Оставь книги на месте. Я к ним не притронусь. Зато я возьму себе и третью ком­ нату. Так это уравняется. Прекрасный кабинет будет Принадлежать исключительно мужу.

Мебель ему безразлична. Он продаст ее ей недешево. Во время еды она часто начинает говорить:

-Конечно, я люблю молчать.

-Договоримся об этом лучше в письменной форме!

Свеличайшей расторопностью скользнула она к письменному столу, вслед за ним. Договор, который он быстро набросал, еще не успел высохнуть, как она уже

поставила под ним свою подпись.

- Ты знаешь, что ты подписала? - сказал он, высоко подняв листок, и для верности прочел ей свой текст вслух: - «Подтверждаю, что все книги, находящиеся

в принадлежащих мне трех комнатах, составляют закон­ ную собственность моего мужа и что в этом распределе­ нии имущества никогда и ни при каких обстоятельствах ничего не изменится. За предоставление мне трех комнат обязуюсь молчать во время совместных трапез».

Обе стороны, и он и она, были довольны. Впервые после регистрации брака они пожали друг другу руки.

Так Тереза, молчавшая раньше по привычке, узнала, как высоко ценил он ее молчание. Условие, от которого зависел доставшийся ей подарок, она выполняла самым скрупулезным образом. За столом она передавала ему ку­ шанья молча. Она добровольно отказалась от одного ста­

рого, давно томившего ее желания - рассказать мужу,

как происходит на кухне приготовление пищи. Текст до­ говора она твердо запомнила. Молчание по обязанности давалось ей труднее, чем просто молчание.

Однажды утром, когда он, отправляясь на прогулку, вышел из своей комнаты, она преградила ему путь и ска­

зала:

-Сейчас мне можно говорить. Сейчас не трапеза. На

и убогий диван. В приличном доме должна быть и при­ личная кровать. Ведь стыдно же, если придут люди. Диван этот всегда меня угнетал. Как раз вчера я хотела это сказать. Но потом все-таки сдержалась. Хозяйке в доме получать отказ не положено. Этот диван, он ведь жесткий-прежесткий! Где это видано - держать такой

безнравственна, этого никто обо мне не скажет. Но спать надо умеючи. Ложиться вовремя, и чтобы кровать была

хорошая, вот как надо, а не такая жесткая.

Кин не прервал ее. Уверенный, что она будет молчать

во всякое время суток, он неверно составил контракт и оговорил только часы трапез. В юридическом смысле договор не был нарушен. Правда, в моральном отноше­ нии она сплоховала. Но такие существа, как она, на это плюют. Он решил быть умнее впредь. Заговорив, он даст ей повод говорить дальше. Словно она была немая, СЛОВ­ но он был глухой, Кин посторонился И пошел своей дорогой.

Однако она не отставала. Каждое утро она станови­ лась перед дверью и поносила диван чуть жестче. Ее речь делалась все длиннее, его настроение - все хуже. Хоть и не позволяя себе глазом моргнуть, он, из любви к точ­ ности, выслушивал ее до конца. Насчет дивана она была, казалось, так осведомлена, словно сама спала на нем много лет. Непререкаемость ее суждений оказывала на него свое действие. Диван был скорее мягким, чем жест­ ким. Кина так и подмывало заткнуть ее глупый рот одной-единственной фразой. Он спрашивал себя, сколь далеко может зайти ее наглость, и, чтобы узнать это, рискнул произвести один маленький хитрый опыт.

Однажды, когда она снова ополчилась на жесткий, жесткий, жесткий диван, он насмешливо уставился ей В лицо - две жирные щеки, черная пасть - и сказал:

Этого ты не можешь знать. Сплю на нем я.

-Все равно я знаю, что диван жесткий.

-Вот как! Откуда же?

Она ухмыльнулась:

- Этого я не скажу. Есть кое-какие воспоминания. Внезапно она и ее ухмылка показались ему очень зна- комыми. Возникла пронзительно белая нижняя юбка, разреженная кружевами, грубая рука набросилась на Книги. Вот они лежали на ковре как трупы. Страшили­ ще, наполовину голое, наполовину блузка, гладко сложи­

ЛО нижнюю юбку и покрыло их ею, как саваном.

В этот день работа у Кина не ладилась. У него ничего

удалось забыть. Тем отчетливее он вспоминал теперь ...

Ночью он не сомкнул глаз. Диван казался ему прокля­ тым и зараженным. Если бы он был только жестким! Грязное воспоминание прилипло к нему. Несколько раз Кин вставал и стряхивал эту тяжесть. Но бабища была тяжелая и оставалась где ей нравипось. Он прямо-таки сбрасывал ее с дивана. Но стоило ему лечь, как он снова ощущал ее образ. Он не мог уснуть от ненависти. Ему требовалось шесть часов сна. Завтра его работу Ждала та же участь, что и сегодня. Он заметил, что все скверные мысли кружатся только вокруг дивана. Счастливое озаре­ ние спасло его около четырех часов утра. Он решил по­

жертвовать диваном.

Тут же побежав к находившейся возле кухни комнате жены, он забарабанил в дверь и барабанил до тех пор, пока Тереза не оправилась от испуга. Спать она не спала. Она мало спала с тех пор, как вышла замуж. КаЖдУЮ ночь она еще втайне Ждала великого события. Вот оно и пришло. Ей потребовалось несколько минут, чтобы в это поверить. Она тихо поднялась с кровати, сняла ночную рубашку и надела юбку с кружевной оборкой. Из

ночи в ночь вынимала она ее из сундука и вешала на стул у изножья кровати, на всякий случай, мало ли что. На плечи она накинула широкую ажурную шаль, вторую и истинную жемчужину ее приданого. То первое пораже­ ние она приписала блузке. На широченных ее ножищах были сейчас красные туфельки. У двери она громко про­

шептала:

-Ради Бога, я должна отпереть?

Она, собственно, хотела сказать: «В чем дело?» - Нет, черт возьми, нет! - закричал Кин, злясь на ее

мнимо крепкий сон.

Она заметила его заблуждение. Повелительный тон

его голоса продлил ее надежду еще немного.

-Завтра будет куплена кровать для меня! - проры­ чал он. Она не ответила.

-Понятно?

Она собрала все свое искусство и прошептала сквозь

дверь:

Кин повернулся, громко захлопнул для подтвержде­ ния дверь своей комнаты и мгновенно уснул.

Тереза скинула шаль, бережно положила ее на стул и плюхнулась на кровать тяжелой грудью.

Разве так ведут себя? Разве так поступают? Как будто мне это нужно. Что воображает о себе такой мужчина? Разве это мужчина? На мне красивые паиталоны с доро­ гими кружевами, а он ни с места. Это, конечно, не муж­ чина. У меня могли бы быть совсем другие любови. Какой это был видный мужчина, что постоянно прихо­ дил в гости к прежним хозяевам! У двери он брал меня за подбородок и каждый раз говорил: «Она все молодеет

имолодеет', Это был человек большой, сильный, он что­ то представлял собой, не такой вот скелет. Как он, быва­ ло, взглянет! Мне достаточно было только полсловечка сказать. Когда он бывал в доме, я входила в гостиную

испрашивала:

-Что закажут господа на завтра? Говядину с капус­ той и жареный картофель или копчености с овощами

иклецками?

Мои старики никогда не соглашались друг с другом. Он был за клецки, она - за капусту. Тогда я обращалась

к гостю и спрашивала его:

-Пусть скажут господин племянник!

Исейчас вижу, как я стою перед ним, а он, такой на­

хал, вскакивает и обеими руками - силен же он был! - хлопает меня по плечам.

-Говядину с капустой и клецками!

Смех, да и только. Говядину с клецками! Где это ви­ дано? Такого не бывало на свете.

- Всегда-то они в веселом расположении духа, гос­ подин племянник! - говорила я.

Он был банковский служащий, но после сокращения остался без места - с хорошим выходным пособием, ни­

чего не скажешь, но как быть, когда проешь пособие? Нет, я заведу себе только серьезного человека с пенсией

или уж господина почище, у которого есть какое-то

состояние. Из-за любовей нелыя портить себе жизнь. Надо быть себе на уме. В нашей семье все доживают до

жизни? Ведь это что-то значит, если вовремя ложишься спать и никуда не выходишь из дому. Мать, оборванка несчастная, умерла тоже только в семьдесят четыре. При этом она вовсе не умерла. Она сдохла с голоду, потому что ей нечего было жрать на старости лет. Ведь она все промотала. Каждую зиму - новую блузку. Не прошло и шести лет после смерти отца, как она завела себе ха­ халя. Малый был с норовом, мясник, он бил ее и вечно бегал за девками. Я ему хорошенько расцарапала морду. Он хотел меня, а мне-то он был противен. Я подпускала его, только чтобы позлить мать. Она всегда за своих де­ тей горой стояла. Ну и вытаращила же она глаза, когда пришла с работы домой и застала хахаля со своей доче­ рью! До этого дела у нас еще не дошло. Мясник как раз хочет соскочить. Я крепко держу его, чтобы не вырвался, пока старуха не войдет в комнату, не подойдет к кровати. Ну и крик поднимается. Мать взашей выгоняет его из комнаты. Она хватает меня, ревет и даже пытается цело­ вать. Я этого не допускаю и царапаюсь.

«Мачеха ты, вот кто ты!» - кричу я. До самой своей

смерти она думала, что он отнял у меня девичью честь.

Как бы не так. Я порядочная особа, и у меня ни с кем ничего не было. Да, если не защищаться, то у тебя будет их до десяти на каждый палец. Но что делать потом? Ведь все день ото дня дорожает. Картошка стала уже вдвое дороже. Никто не знает, к чему это еще приведет. Лучше мне быть в стороне. Теперь я замужем, и впереди

у меня одинокая старость...

Из газетных объявлений, единственного ее чтения, Тереза узнавала разные красивые обороты речи, которые она в минуты волнения или после важных решений вплетала в свои мысли. Такие слова действовали на нее успокоительно. Повторяя: «Впереди у меня одинокая

старость», она уснула.

На следующий день Кину неплохо работалось, он си­

дел за столом, когда два грузчика принесли новую кро­

вать. Диван исчез, а с ним и все, что к нему пристало. Кровать заняла то же место. Уходя, грузчики забыли за­ крыть дверь. Внезапно они внесли умывальник.

-Куда его? - спросил один другого.

-Никуда! - запротестовал Кин.- Я не заказывал

умывальника.

-Он уже оплачен,- сказал грузчик поменьше.

-Ночной столик тоже,- добавил второй и быстро

внес его в комнату, деревянное доказательство.

На пороге появилась Тереза. Она ходила за покупка­ ми. Прежде чем войти, она постучала в открытую дверь.

-Можно?

-Да! - крикнули вместо Кина грузчики и засмея-

лись.

-Уже здесь, господа?

Сдостоинством скользнув к мужу, она фамильярно

приветствовала его плечом и головой, словно они были уже много лет ближайшими друзьями, и сказала:

-Не молодец ли я? За те же деньги! Муж ждет одно-

го предмета, жена приносит в дом три.

-Я не желаю их. Мне нужна только кровать.

-Да что там. Должен же человек умываться. Грузчики толкнули друг друга. Они, видно, подумали,

что он до сих пор ни разу не умывался. Тереза навязала ему семейный разговор. Ему не хотелось представать в смешном виде. Если он заговорит об умывальнике, они сочтут его дураком. Поэтому он предпочел оставить у себя этот предмет, несмотря на холодную мраморную плиту. Умывальник можно было наполовину спрятать за кроватью. Чтобы побыстрее покончитъ с этой неприят­ ной обновкой, он сам помог установить умывальник.

- Ночной столик не нужен,- сказал он затем и ука­ зал на хлипкий, низкий предмет, который посредине вы­ сокой комнаты - он стоял еще там - выглядел особенно смешно.

-А ночной горшок?

-Ночной горшок?

Мысль о ночном горшке в библиотеке поставила его

в тупик.

Может быть, его под кровать?

-Что тебе взбрело в голову?

-Разве можно срамить жену при чужих людях?

Ей нужно было, значит, только говорить. Она хотела говорить, говорить и ничего больше. Для этого она

злоупотребляла присутствием грузчиков. Но он не дал втянуть себя в болтовню. По сравнению с ее речами ноч­ ной горшок был книгой.

- Поставьте его туда, возле кровати! - резко сказал он грузчикам.- Ну вот, а теперь можете удалиться!

Тереза проводила их. Она была сама любезность и, вопреки своему обыкновению, дала им чаевые, из кар­ мана мужа. Когда она возвратилась, он повернул спин­ кой к ней стул, на котором уже снова сидел. Он не хотел иметь с ней больше ничего общего, даже встречаться взглядами. Поскольку перед ним был письменный стол, она не смогла подойти к мужу и удовольствовалась злым взглядом сбоку. Она чувствовала необходимость какого-то оправдания и стала жаловаться на старый

умывальник:

-Дважды в день одна и та же работа. Один раз утром, другой раз вечером. Разве это умно? С женой тоже надо считаться. Прислуга ведь получает...

Кин вскочил и, не оборачиваясь, приказал:

-Молчать! Ни слова больше! Все остается как есть. Никаких дискуссий. Отныне дверь в твои комнаты я буду

держать запертой. Я запрещаю тебе входить сюда, покуда я нахожусь здесь. Книги, которые понадобятся мне отту­ да, я буду брать сам. Ровно в час и ровно в семь я буду выходить для еды. Прошу не звать меня, потому что по­ смотреть на часы я могу и сам. Против помех я буду при­ нимать меры. Мое время драгоценно. Прошу выйти!

Он сложил кончики пальцев. Он нашел верные слова: ясные, точные и устанавливающие дистанцию. Как ей с ее неуклюжей речью осмелиться возразить на них. Она вышла и закрыла за собой соединительную дверь. Нако­ нец ему удалось сорвать ее болтливые планы. Вместо того чтобы заключать с ней договоры, на смысл которых она ведь не обращает внимания, он приструнил ее. Кое­

чем он пожертвовал: видом на темные, наполненные книгами комнаты, чистотой меблировки своего кабинета. То, что он получил за это, было ему важнее - возмож­ ность продолжать свою работу, первым и главным усло­ вием которой была тишина. Он жадно глотнул молчанье,

как другие воздух.

Все-таки сперва надо было привыкнуть К существен­ ным переменам в своем окружении. Несколько недель его мучила теснота его нового жилого участка. Ограни­ ченный четвертью прежнего пространства, он начал по­ нимать страдания заключенных, которых прежде - вот редкая возможность научиться чему-то, на свободе люди ничему не учатся - вопреки общему мнению считал сча­ стливыми. Ходить взад и вперед при великих озарениях уже нельзя было. Раньше, когда все двери были открыты, библиотека хорошо проветривалась. Потолочные окна впускали воздух и мысли. В волнующую минуту можно было подняться и пройти несколько раз сорок метров в одну сторону, сорок метров в другую. Открытый вид

наверх соответствовал этому освежающему простору.

Сквозь стекло окон ощущалось общее состояние неба, более приглушенное и спокойное, чем в действительно­ сти. Мягкая голубизна говорила: солнце светит, но свет его до меня не доходит. Такая же мягкая серость - по­ льет дождь, но не на меня. Легкий шум выдавал, что па­ дают капли. Они слышны были из далекой дали, они не касались тебя. Ты знал только: светит солнце, идут тучи, льет дождь. Словно кто-то забаррикадировался от земли;

словно кто-то построил укрытие от всего чисто мате­

риального, чисто планетарного, огромное укрытие, на­

столько большое, что в него вошло то немногое на земле, что больше, чем земля, и больше, чем прах, то, во что,

распавшись, превращается жизнь, словно кто-то наглухо запер это укрытие и заполнил этим немногим. Езда в не­ ведомое не походила ни на какую другую езду. Достаточ­ но было с помощью смотровых окон убедиться в том,

что по-прежнему существуют некоторые законы приро­

ды, смена дня и ночи, непрестанные причуды климата, течение времени, и ты ехал сам собой.

Теперь это укрытие сжалось. Когда Кин поднимал глаза от письменного стола, отрезавшего один угол ком­ наты, взгляд его упирался в бессмысленную дверь. За ней, несомненно, находились три четверти библиотеки, он чувствовал их, он почувствовал бы их и сквозь сто дверей, но только чувствовать то, до чего он прежде до­ трагивался, казалось ему горьким. Иногда он корил себя

Ослепление

96

за то, что добровольно разрезал на части единый орга­

низм, собственное детище. Книги не были живыми, вер­ но, у них не было чувств, а значит, они не знали и боли,

какую испытывают животные, а вероятно, и растения. Но кто действительно доказал бесчувственность неорга­ нического мира, кто знает, не тоскует ли книга по дру­ гим, с которыми она долго была вместе, каким-то неве­ домым для нас образом, отчего мы и не обращаем на это внимания? У каждого мыслящего существа бывают мгновения, когда традиционная граница, установленная наукой между органическим и неорганическим миром, кажется искусственной и устаревшей, как все человече­ ские границы. Наш тайный протест против такого раз­ граничения выдает себя выражением «мертвая материя». То, что мертво, было живым. Если уж нам приходится

признать, что в каком-то веществе нет жизни, то мы все­ таки желаем ему, чтобы в прошлом она у него была. Осо­

бенно странным казалось Кину то, что книги принято ставить ниже животных. Неужели сильнейшему стимулу, определяющему наши цели, а стало быть - наше суще­ ствование, принадлежит меньшая роль в жизни, чем нашей бессильной, обреченной на заклание жертве, животному? Сомневаясь во всем этом, он все же подчи­

нялся общепринятому мнению. Сила ученого состоит в том, что все сомнения он ограничивает областью своей

специальности. Здесь он дает им волю, и они похожи

на непрестанный, неуемный прибой,- в остальном же и вообще он покорен господствующему в данный мо­ мент. ОН обоснованно сомневается в существовании фи­

лософа Ле-цзы. ОН считает выясненным раз навсегда, что Земля вращается вокруг Солнца, а Луна - вокруг

нас.

К тому же Кину надо было обдумывать и преодоле- вать нечто поважнее. Эта мебель внушала ему отвраще­ ние. Она мешала ему своей настойчиВОСТЬЮ, она вцепля­

лась в его ученые труды. Место, которое она занимала,

не соответствовало ничтожеству ее значения. ОН был отдан на ее произвол, во власть этих грубых колод, какое ему дело до того, где он спит и где умывается? Скоро он, пожалуй, начнет говорить о еде, как девять десятых

•

I

человечества; у кого ее слишком много, говорят о ней еще больше, чем те, у кого не хватает ее.

Он был как раз погружен в восстановление одного текста; слова потрескивали. Жадно, как охотник, напря­ женно вглядываясь, взволнованный, но холодный, крал­ ся он от фразы к фразе. Тут ему понадобилась какая-то книга, он поднялся и пошел за ней. Прежде чем он взял ее, в голову его влезла проклятая кровать. Она порвала

четкую связь, она отдалила его на много миль от его дичи. Умывальники перечеркнули великолепнейшие сле­ ды. Среди бела дня он увидел себя спящим. Когда он сел за стол, надо было начать сначала, обследовать мест­ ность, прийти в подходящее настроение. Для чего эта потеря времени? Для чего эта трата сил и внимания?

Постепенно он проникался ненавистью к этой неук­ люжей кровати. Он не заменял ее диваном, тот ведь был еще хуже. Он не удалял ее, ведь другие комнаты принад­ лежали жене. Она никогда не согласилась бы уступить то, чем завладела однажды. Это он чувствовал, хотя и не говорил с ней об этом. Он и не собирался приступать к переговорам. Ибо теперь у него было одно бесценное преимущество перед ней. Уже несколько недель они не произносили ни слова. Он остерегалея нарушить молча­ ние. Лучше было терпеть ночной столик, умывальник и кровать, чем, обезумев, подбить ее на новые разговоры. Чтобы утвердить это положение, он избегал ее комнат. Нужные ему книги он брал оттуда в полдень и вечером после еды, поскольку в столовой ему тогда все равно, как говорил он себе, приходится бывать. Во время еды он не глядел на нее. Тайный страх, что она вдруг что-нибудь скажет, никогда не покидал его вовсе. Но как ни была она неприятна ему, одно он должен был признать: буквы

договора она держалась.

Умываясь, Кин закрывал глаза, чтобы в них не попа­ ла вода. Это была старая его привычка. Он сжимал веки гораздо крепче, чем нужно было, чтобы не проникла вода. Глаза он старался обезопасить всячески. При новом

умывальнике эта старая привычка пригодилась ему. Просыпаясь утром, он радовался предстоявшему умыва­ нию. Ведь в какое другое время был он свободен от этой

мебели? Нагнувшись над раковиной, он не видел ни

одного из этих предательских предметов. (Все, что отвле­ кало его от работы, было, по сути, предательством.)

Углубившись в раковину, погрузив голову в воду, он лю­ бил мечтать о прошлом. В эти минуты царила тайная,

тихая пустота. Удачные конъектуры порхали по комнате и ни обо что не ударялись. Никакой диван не поднимал вокруг себя шума, можно было подумать, что его не су­ ществует, что это мираж, появившийся У самого гори­

зонта и снова исчезнувший.

Так получилось само собой, что Кин стал находить радость в закрытых глазах. Покончив с умыванием, он не

спешил открыть их. Еще некоторое время он жил иллю­ зией исчезнувшей вдруг мебели. И, еще не подойдя

к умывальнику, еще вставая с кровати, он закрывал глаза в предчувствии скорого облегчения. Принадлежа к лю­ дям, которые борются со своими слабостями, отдают

себе во всем отчет и занимаются самоусовершенствова­

нием, он внушал себе, что это не слабость, а сила. Надо содействовать ей, даже если она превратится в большую

странность. Кто узнает об этом, он ведь живет один, а то, что на пользу науке, важнее, чем мнение толпы. Тереза

вряд ли застигнет его, как посмеет она, вопреки его за­

прету, нагрянуть к нему?

Сперва он продлил слепоту на время одевания. Затем стал вслепую добираться до письменного стола. За рабо­ той он забывал, что находится У него за спиной, тем бо­ лее что не видел этого. За письменным столом он давал глазам полную волю. Они радовались своей открытости, делались проворнее. Может быть, они черпали силу в пе­ риодах отдыха, которые он отмерял им так щедро. Он оберегал их от внезапных атак. Он пускал в ход глаза лишь там, где от этого был толк: при чтении и письме. Нужные книги он приносил вслепую. Поначалу он сам смеялся над такой странностью. Как часто он доставал не те книги и, не подозревая об этом, с закрытыми глаза­ ми возвращался к письменному столу. Тут он замечал,

что протянул руку на три тома правее, чем нужно, на один левее или порой даже ниже на целую полку. Это

его не смущало, он был терпелив и отправлялся в путь

второй раз. Нередко его тянуло покоситься на заголовок, разглядеть корешок, еще не дойдя до места. Тогда он иной раз мигал, а иногда и решался стрельнуть взглядом. Но чаще он превозмогал себя и дожидался письменного стола, где зрение не таило в себе никаких опасностей.

Навык в ходьбе вслепую сделал из него мастера. Про­

шло три-четыре недели, и он стал находить нужное в кратчайший срок, без обмана и ухищрений, с действи­

тельно закрытыми глазами, никакая повязка не ослепила

бы его в большей мере. Этот инстинкт действовал даже на лесенке. Кин хватал ее с обеих сторон длинными цеп­ кими пальцами и вслепую взбирался по ступенькам. На­

верху и при спуске он тоже играючи сохранял равнове­ сие. Трудности, которых он в зрячие времена никогда полностью не преодолевал, потому что они были безраз­ личны ему, он теперь походя устранил. Так, например,

в состоянии слепоты он научился пользоваться своими ногами. Прежде они мешали ему при каждом движении, для своей длины они были слишком тонки. Теперь они ступали твердо и расчетливо. Они словно бы пополнели, нарастили мышцы и жир, он полагался на них, они были опорой ему. Они видели вместо него, слепого, а он зато

помогал им, когда-то неповоротливым, вялым, новыми,

лучшими ногами.

от некоторых своих привычек он отказывался, пока не был вполне уверен в оружии, которое выковал себе из своих глаз. Отправляясь на утреннюю прогулку, он уже не брал с собой портфеля с книгами. Как легко мог его взгляд, когда он, Кин, целый час нерешительно стоял

перед полками, упасть за злосчастную троицу,- так на­ зывал он это мебельное трио, которое лишь постепенно, к сожалению, уходило из его сознания. Позднее он осме­ лел от своих успехов. Дерзко и вслепую он стал напол­ нять портфель. Если его содержимое вдруг переставало нравиться Кину, он опустошал его и подбирал книги за­ ново, словно все осталось как было - он, библиотека, будущее и точное, практичное распределение часов.

Его комната была, во всяком случае, в его власти. На­ ука процветала. Ученые статьи росли как грибы из его

письменного стола. Раньше он, правда, издевался над слепыми и презирал их за то, что они радуются жизни, несмотря на этот недостаток. Но как только он сменил свое предубеждение на некое преимущество, соответ­ ствующая философия нашлась сама собой.

Слепота - оружие против времени и пространства; наше существование - сплошная, чудовищная слепота, за исключением того немногого, что мы узнаем с помо­ щью наших мелочных чувств - мелочных и по их сути, и по радиусу их действия. Господствующий принцип все­

ленной - слепота. Она делает возможным сосуществова­ ние вещей, которые были бы невозможны, если бы они видели друг друга. Она позволяет обрывать время там,

где ты не справляешься с ним. Что такое, например, спо­

ра, как не частица жизни, окутанная временно слепотой? Уйти от времени, представляющего собой некий конти­ нуум, есть только один способ. Время от времени не видя его, ты разламываешь его на части, по которым

его и знаешь.

Кин не изобретает слепоту, он только пускает ее

в дело, естественную возможность, благодаря которой

ЖИВУТ зрячие. Разве люди не пользуются сегодня всеми

видами энергии, которыми им удается завладеть? На какие возможности люди не накладывали ручищу? Осто­

лопы орудуют электричеством и сложными атомами. Структуры, невидимые из-за слепоты, которой поражены все, как один, наполняют комнаты, пальцы и книги Кина. Эта напечатанная страница, предельно ясная и расчлененная, есть в действительности адское скопище беснуюшихся электронов. Если бы он всегда это созна­ вал, буквы плясали бы перед его глазами. Как слабые бу­

лавочные уколы, ощущали бы пальцы давление этого злосчастного движения. За день он одолевал бы какую­ нибудь строчку, не больше. Это его право - перенести слепоту, защищающую его от подобных эксцессов чувств, на все помехи в его жизни. Мебели не существу­ ет для него так же, как не существует полчищ атомов внутри и вокруг него. «Esse percipi», быть - значит вос­

ет. Горе слабым созданиям, которые позволяют себе видеть что попало!

Из чего с непререкаемой логикой следовало, что Кин отнюдь не обманывал себя самого.

ДОРОГАЯ СУДАРЫНЯ

веренность Терезы тоже росла с каждой неделей.

Из трех ее комнат мебель была только в одной, в столо­ вой. Две другие были, к сожалению, еще пусты. Именно

вних она и пребывала, чтобы не изнашивать мебели

встоловой. Обычно она стояла за дверью, которая вела

кего письменному столу, и подслушивала. Часами и по полдня торчала она там, головой к щели, через которую ничего не было видно, выставив в его сторону локти, без

стула, без опоры, рассчитывая лишь на свои силы и на юбку, и ждала - она точно знала чего. Она никогда не уставала. Она застигала его, когда он вдруг начинал говорить, хотя был один. Жена была слишком плоха для него, вот он и говорил с воздухом, поделом. Перед обе­

дом и ужином она удалялась на кухню.

За работой, в такой дали от Терезы, он чувствовал себя хорошо и был всем доволен. А она почти все время

находилась на расстоянии ровно двух шагов от него.

Иногда, правда, у него возникала мысль, что она зата­ ила какие-то слова против него. Но она все молчала и молчала. Он решил раз в месяц проверять сохранность книг в ее комнатах. От кражи книг никто не был защи­

щен.

Однажды в десять, ей как раз так хорошо подслуши­ валось, он в инспекционном раже распахнул дверь. Она отпрянула; она чуть не упала.

- Что за манеры? - закричала она, обнаглев от ужа­ са.- Надо стучать, прежде чем входить. Можно поду­