Канетти.Э.Ослепление

./)

После полудня он сел заниматьсяамериканскимязы­ ком. В книжныхмагазинахему пыталисьвсучитьучебни- ки английского.

-Господа,- балагурил он,- перед вами не дурак.

Увас свой интерес, у меня - свой...

Служащие и владельцы уверяли, что в Америке гово­ рят по-английски.

- Английский я знаю, я имею в виду нечто особое. Убедившись, что ему везде говорят одно и то же, он купил книгу с распространенными английскими выраже­ ниями. Она досталась ему за полцены, потому что этот книготорговец, кормившийся во всех отношениях Кар­ лом Маем, остальным торговал лишь между делом и за­ был о собственных интересах, ужаснувшись опасностей пустыни Такла-Макан, которую собирался пересечь та­ кой карлик, вместо того чтобы ехать по железной дороге

через Сибирь или морским путем через Сингапур.

Сев на скамейку, смелый исследователь сунул свой нос в начальный курс. Там были сплошь такие новости, как «Солнце светит» или «Жизнь коротка». К сожале­ нию, оно и в самом деле светило, Стоял конец марта, и оно еще не жгло. А то бы Фишерле поостерегся при­ ближаться к нему. С солнцем у него был печальный опыт. Оно было горячим, как лихорадка. В «Небе» оно никогда не светило. Для шахмат человек делался от него

слишком глупым.

- Я тоже знаю английский! - воскликнула какая-то дура возле него. У нее были косы, и было ей лет четыр­ надцать. Он не отозвался и продолжал читать новости вслух. Она подождала. Через два часа он захлопнул учеб­ ник. Тогда она взяла книгу, словно была знакома с ним

двадцать лет> и спросила урок, на что пенсионерке та­ ланта никак не хватило бы. Он запомнил все слова.

-Сколько лет вы учитесь? - спросила малолетка.­ Мы еще не дошли до этого, я учусь только второй год.

Фишерле поднялся, потребовал назад свою собствен­ ность, бросил на нее злобный, уничтожающий взгляд

изакричал, протестуя:

-Я отказываюсь от знакомства с вами! Знаете, когда

яначал? Ровно два часа назад.

С этими словами он покинул оставшееся на скамейке

существо.

К вечеру он усвоил содержание этой тонкой книжки. Он сменил много скамеек, потому что люди непрестанно проявляли к нему интерес. Из-за бывшего ли горба или из-за зубрежки вслух? Поскольку горб был при послед­ нем издыхании, он выбрал второе. Если кто-нибудь при­ ближался к его скамье, он кричал уже издали:

- Не мешайте мне, умоляю вас, я завтра провалюсь на экзамене, какая вам от этого польза, будьте челове­ ком!

Но никто не мог устоять. Его скамейки заполнялись, прочие оставались пусты. Люди слушали его английскую речь и желали ему всяческого успеха на экзамене. Одна учительница влюбилась в его прилежание и следовала за ним до конца парка, от скамейки к скамейке. Она, мол, неравнодушна к карликам, она любит собак, но только карликовых пинчеров, несмотря на свои тридцать шесть лет, она еще не замужем, она преподает французскую разговорную речь, которую она готова обменять на его английскую, любовь она не ставит ни в грош. Фишерле долго держал свое мнение при себе. Вдруг она назвала свою квартирную хозяйку продажной тварью и стала ру­ гать накрашенные губы, пудра - еще куда ни шло. Туг

уж ему стало невмоготу, ненамазанная женщина - инте­

ресно, как она представляет себе деловые отношения?

- Сейчас вам только сорок шесть, и вы уже так гово­ рите,- зашипел ОН,- что же вы скажете в пятьдесят

шесть?

Учительница удалилась. Она нашла его необразован­ ным. Не все люди впадали в обиду. Большинство было радо поучиться у него безвозмездно. Один завистливый старик поправлял его, упорно повторяя: в Англии произ­

носят не так, в Англии произносят так.

- Я произношу это по-американски! - сказал Фи­ шерле и повернулся к нему горбом. Все признали его правоту. Люди презирали старика, путавшего английский с американским, каждый расширил свои познания. Ког­ да этот нахал, которому наверняка было под восемьде­ сят, пригрозил полицией, Фишерле вскочил и сказал:

-Да, я сейчас приведу ее!

Тут старик, дрожа, заковылял прочь.

Вместе с солнцем постепенно уходили и люди. Не­ сколько мальчишек, столкнувшись, Ждали, чтобы исчез последний взрослый. Внезапно они окружили скамейку Фишерле и хором заорали по-английски. Они выли «джем», а имели в виду «жид». До своей готовности к отъезду Фишерле боялся мальчишек, как чумы. Сейчас он бросил книгу, влез на скамейку и своими длинными руками принялся дирижировать хором. Сам он, вторя ему, пел то, что только что выучил. Мальчишки вопили,

он вопил громче, новая шляпа дико плясала на его го­

лове.

-Быстрее, господа! - каркал он, подгоняя их, маль­ чишки бесновались и стали вдруг взрослыми. Они поса­ дили его себе на плечи.

-Господа, что вы делаете?

Еще несколько таких «господ», И они выросли окон­ чательно. Они подпирали его ботинки, они защищали его горб, трое сцепились из-за учебника только потому, что книга принадлежала ему, один схватил его шляпу. То

и другое они торжественно несли впереди, он качался следом на хилых плечах, он не был ни жидом, ни уро­ дом, а был тонкой штучкой и знал толк в вигвамах. До самых ворот парка принадлежа.л им этот благородный герой. Он позволял трясти себя и был очень тяжел. За воротами они, к сожалению, ссадили его. Они спросили его, придет ли он сюда завтра опять. Он не разочаро­

вал их.

- Господа,- сказал ОН,- если я не буду в Америке, то буду у вас!

В волненье и спешке они разбежались. Дома боль­

шинство их уже Ждала порка.

Фишерле медленно побрел по улице, на которой его ждали костюм и пальто. С тех пор как он знал, что поезд уходит ровно в одиннадцать, он придавал большое значе­ ние точности и обещаниям. К портному, казалось, было

еще рано идти; он свернул в переулок, зашел в незнако­

мую кофейню, где от пестрых баб на него пахнуло чем-то родным, и от восторга перед своим блестящим англий-

ский выпил хорошую рюмку водки. Он сказал: «Thank уои!» *, бросил деньги на стойку, выходя, повернулся только в дверях, где кричал «Good-bye!» ** до тех пор, пока это не услышали все, и из-за этой задержки угодил

вобъятья паспортисту, от которого иначе ушел бы.

-Откуда у тебя новая шляпа? - спросил тот, удивля­ ясь карлику не меньше, чем его новой шляпе, ибо встре­

тил в этих краях уже третьего клиента.

- Тсс! - прошептал Фишерле, приложил палец к гу­ бам и указал куда-то назад, в кофейню. Чтобы предот­ вратить дальнейшие вопросы, он протянул к нему левый ботинок и сказал: - Я снарядился в дорогу.

Паспортист понял и промолчал. Чистая работа при свете дня и перед путешествием через весь мир ему им­ понировала. Ему было жаль коротышки, которому пред­ стояло ехать без денег до самой Японии. Какую-то долю секунды он подумал: о том, чтобы сунуть ему несколько крупных банкнотов, дела шли хорошо. Но паспорт и бан­

кноты - это было чересчур.

- Если в каком-нибудь городе ты окажешься в без­ выходном положении,- сказал он больше для себя, чем

коротышке,- ступай прямо к чемпиону по шахматам. Там тебе что-нибудь да перепадет. У тебя же есть адреса? Без адресов художнику крышка. Смотри не забудь адреса!

Этого вскользь брошенного совета оказалось доста­ точно, чтобы вернуть Фишерле к щели под его кроватью.

Было неблагодарностью смыться, не попрощавшись. Кровать не отвечает за глупую женщину. С карманным календарем художник не расстается. Поезд в 1.05 идет тоже точно по расписанию. Ровно в восемь он явился к портному. Костюм был сработан как шахматная комби­ нация. То, что еще осталось от горба, исчезло под паль­ то. Мастера поздравили друг друга, каждый похвалил

искусство другого.

- Wonderful! *** - сказал Фишерле и прибавил: - А ведь есть люди, которые не знают даже английского.

* Спасибо! (англ.).

**Прощайте! (англ.).

***Чудесно! (Англ.)

я знаю одного такого. Он хочет сказать «thank уоц» и го­

ворит «дзенкую».

Портной, В свою очередь, был любителем hamandeggs *. Позавчера он зашел в ресторан, а официант не по­

нял его.

-При этом «three» - это три, а «nose» - это НОС,­ подхватил заказчик.- Теперь я вас спрашиваю - есть ли язык более легкий? Японский куда труднее!

-Позвольте мне, пользуясь случаем, признаться, что

спервого же взгляда на очертания фигуры при вашем появлении в дверях я угадал в вас безупречного знатока языков; я полностью разделяю ваше убеждение в неиско­

ренимых трудностях словарного состава японского язы­

ка. Завистливая молва говорит о десятках тысяч разных букв. Окиньте взглядом вопиющий инвентарь обычных японских газет. Служба рекламы не вышла из пеленок, находясь на низком уровне. Язык создает непредвиден­ ные бациллы болезни в деловой жизни экономики. Мы страдаем от всеобъемлющего подъема ради процветания дружественного народа. Мы приняли обоснованное учас­ тие в бесплодных усилиях, с тех пор как рана неизбеж­ ной войны на Дальнем Востоке находится в стадии ско­

рого заживления.

- Вы совершенно правы,- сказал Фишерле,- и я не забуду вас. Поскольку мой поезд отправится уже скоро, давайте расстанемся друзьями на всю жизнь.

- До хладной могилы ОТЦОВ,- добавил портной и об­ нял будущего чемпиона мира. Когда на устах появлялась «могила отцов» - а у него было много детей,- его охва­ тывали волнение и страх. Борясь со смертью, он крепко прижал к себе доктора. Одна пуговица нового пальто оказалась задета и оторвалась. На Фишерле напал смех; ему вспомнился его прежний служащий, «слепой» пуго­ вични:к. Портной, оскорбленный в самых святых своих чувствах, потребовал немедленного объяснения.

-Я знаю одного человека,- прыскал коротышка,­

язнаю одного человека, который ненавидит пуговицы. Его бы воля - он сожрал бы все пуговицы, чтобы их

* Яичница с ветчиной (англ.).

не осталось на свете. Что бы вы делали тогда, господа портные, подумал я сейчас. Вы не согласны?

Тут обиженный забыл о своем будущем в могиле от­ цов и оглушительно рассмеялся. Собственноручно при­ шивая пуговицу, он то и дело обещал послать эту замеча­ тельную идею в какой-нибудь юмористический журнал на любезное рассмотрение. Он шил медленно, чтобы смеяться в компании. Он все делал в компании, даже слезы не доставляли ему, когда он бывал один, настоя­ щего удовольствия. Он от души сожалел об отъезде гос­ подина доктора. В его лице он теряет лучшего друга, ибо то, что они стали бы лучшими друзьями, так же верно, как то, что дважды два - четыре во веки веков. Они расстались на «ты». Мастер стал в дверях и долго глядел ему вслед. Вскоре черты складного карлика - все дело в душе - скрылись за очертаниями вьщающегося пальто, из-под которого с благодарностью выглядывали штаны

замечательного костюма.

Свой старый костюм, хорошо упакованный, Фишерле взял с собой на вокзал. В третий раз появился он в зале, одетый с иголочки, благодушный, помолодевший. С ко­

ролевским равнодушием он протянул двумя пальцами,

средним и указательным, квитанцию служащему и потре­ бовал свой «новый плетеный баул». Уважение служащего перешло в почтение. Теми рубашками урод, наверное, торговал, а это изящество он носил на собственном теле. Положив обеими руками пакет в баул, он заявил:

-Оставим завернутым! Разворачивать было бы бе­

зумно.

Уокошка для иностранцев он спросил по-немецки

ирезко:

-Могу ли я получить здесь билет первого класса до Парижа или нет?

-Разумеется! - заверил его тот же кассир, который прогнал его несколько часов назад. Из этого Фишерле по

праву и с гордостью заключил, что его уже нельзя узнать. - Долго же у вас копаются, господа! - пожаловался он с английским выговором, еще держа свой учебник под мышкой.ь- Надо надеяться, ваши поезда ходят быст­

рее!

Желает ли он спальный вагон, свободные места еще

есть.

-Пожалуйста. На поезд в 1.05. Можно положиться на расписание?

-Разумеется. Мы находимся в одном из старых куль­

турных центров.

- Я знаю. К скорым поездам это не имеет никакого отношения. У нас в Америке на первом месте дело. Business, если вы настолько знакомы с английским.

Крикливость, с какой этот коротенький господин по­ казывал полный, в клетку, бумажник, утвердила служа­ щего в убеждении, что перед ним американец, и в бес­ предельном благоговении, причитавшемся таковому.

- Я отказываюсь от этой страны! - сказал Фишерле, после того как он заплатил и спрятал билеты в клетчатый бумажник.- Меня здесь надули. Со мной обращались как с уродом, а не как с американцем. Благодаря моему блестящему знанию языков мне удалось перечеркнуть планы моих врагов. Знаете ли вы, что меня затаскивали в притоны разврата? Хорошие шахматисты у вас есть, это единственное, что я могу признать. Всемирно известный парижский психиатр, профессор Кин, мой близкий друг, такого же мнения. Меня держали в плену под кроватью и, угрожая смертью, вымогали у меня огромный выкуп. Я заплатил, но ваша полиция вернет мне сумму втрое большую. Необходимые дипломатические шаги уже сде­ ланы. Культурный центр - это недурно!

Не попрощавшись, он отвернулся. Твердо шагая, он вышел из зала. На его губах дрожала презрительная усмешка. Ему говорят о культурном центре! Ему, кото­ рый родился здесь и никогда еще не покидал этого горо­

да; ему, который знал наизусть все шахматные газеты

который первым в (,Небе'> читал любой иллюстрирован~

ный журнал и выучил в один присеет английский язык! После этого своего успеха он уверился в легкости овладе­ ния всеми языками и решил в свободное время, которое ему оставят в Америке его обязанности чемпиона мира, изучать по два языка в неделю. За год это составит шестьдесят шесть, больше языков и не нужно, зачем, на

диалекты ему наплевать, их и так знаешь.

Было nine o'clock *, большие часы У вокзала шли по-английски, В десять запирают подъезды. Встречи с дворником лучше всего избежать. Путь к обветшалому

доходному дому, где Фишерле потерял, увы, двадцать лет у одной шлюхи, продолжался сорок минут, forty minutes.

Без излишней поспешности он направил по этому пути свои желтые башмаки. То и дело он останавливался и под газовым фонарем искал в учебнике фразы, которые он мысленно произносил по-английски. ОНИ всегда ока­

не задерживали его. Он знал еще больше, чем то вообра­ жал прежде. Через двадцать минут, не встречая уже ни­ чего нового, он предоставил дома, улицы, фонари и со­

бак самим себе и сел за английскую партию в шахматы. Ее он растянул до замызганного доходного дома. Перед подъездом он выиграл ее и вошел в парадное. Его быв­ шая жена действовала ему на нервы, просто сил не было. Чтобы не угодить ей в руки, он спрятался за лестницей. Там можно было расположиться удобно. Он стал свер­

лить глазами перила. Перила и так обладали великолеп­ ными дырами. При желании он мог забаррикадировать лестницу своим носом. До десяти часов он не шелохнул­

ся. Дворник, опустившийся сапожник, запер парадное и трясущимися руками погасил свет на лестнице. Когда

тот исчез в своей убогой квартире,- та была едва ли вдвое вместительнее жены Фишерле,- он тихонько про­ верещал: «How do уои do?» Услыхав чей-то звонкий го­

лос, сапожник подумал, что за дверью стоит и ждет, впу­ стят ли ее, какая-то баба. Все было тихо. Он ошибся,

кто-то прошел мимо по улице. Он вошел внутрь и, рас­ паленный этим голосом, лег спать рядом со своей бабой,

к которой не прикасался уже несколько месяцев. Фишерле ждал появления пенсионерки - придет ли

она домой или выйдет из дому. Как человек умный, он, конечно, узнает ее по спичке, которую та всегда подни­ мает высоко вверх, будучи, как ни одна другая шлюха, завзятой курильщицей. Лучше бы она уходила из дому.

* Девять часов (анел.).

15 Э. Канетти

Тогда он прокрался бы наверх, достал бы из-под кровати календарик, попрощался бы со своей колыбелью,- там лежал он в мечтах, когда был еще маленьким уродцем,­ выбежал бы из дому и поехал на такси на вокзал. Навер­ ху он нашел бы свой ключ от парадного, который напо­

следок зашвырнул в угол, разозлившись на ее дурацкую

болтовню, тогда ему было лень поднимать его. Если она придет, вместо того чтобы выйти, то приведет с собой гостя. Надо надеяться, он пробудет недолго. В худшем случае доктор Фишер проберется в каморку так, как во время оно Фишерле. Если жена услышит его, она про­ молчит, а то рассвирепеет ее клиент. Прежде чем она сможет заговорить, Фишерле исчезнет. Ведь зачем живет на свете такая женщина? Либо она лежит с кем-то в по­ стели, либо она ни с кем не лежит в постели. Либо она выманивает у человека его деньги, либо она отдает эти деньги другому. Либо она старая, тогда тебя от нее уже воротит, либо она молодая - тогда она еще глупее. Если она даст тебе пожрать, то за это она изведет тебя, если она ничего не зарабатывает, то иди вытаскивай для нее гребенки из карманов. Тьфу, пропасть! Каково же тут искусству? Мужчина нормального сложения делает став­ ку на шахматы. В процессе ожидания Фишерле выпячи­ вал грудь. Ведь кто знает, как будет завтра выглядеть спинка пиджака и пальто, горб может растянуть их.

Целую вечность никто не появлялся. С кровельного лотка во дворе капало. Все капли текут в океан. На оке­ анской громадине отплывает в Америку доктор Фишер.

В Нью-Йорке десять миллионов жителей. Население­

врадостной суматохе. На улице люди целуются и кричат: ура! ура! ура! Приветственно развеваются сто миллионов

носовых платков, к каждому пальцу каждый житель при­ вязывает по платку. Иммиграционные власти испаряют­ ся. О чем им расспрашивать? Депутация нью-йоркских проституток кладет к его ногам свои «Небеса». Это там тоже есть. Он благодарит. Он человек с высшим образо­ ванием. Самолеты пишут в воздухе «Д-р Фишер». Почему не делать ему рекламы? Он стоит больше, чем моющее средство «Персиль». Тысячи людей падают из-за него в воду. Надо спасти их, велит он, у него мягкое сердце.

Капабланка бросается ему на шею. «Спасите меня!»­ шепчет он. Среди этого шума даже сердце Фишерле, к счастью, остается глухим. «Убирайтесь!» - кричит он и толкает его. Капабланку раздирает на части остервене­ лая толпа. С какого-то небоскреба палят пушки. Прези­ дент Соединенных Штатов подает ему руку. Его будущая показывает ему свое приданое черным по белому. Он бе­ рет его. Полно подписных листов для «Замка Павиан», На всех небоскребах. Идет подписка на заем. Он учреж­ дает школу для молодых дарований. Они наглеют. Он выдворяет их. На втором этаже бьет одиннадцать. Там

живет одна восьмидесятилетняя женщина, со своими допотопными часами. Через 2 часа 5 минут отправится в Париж спальный вагон.

На цыпочках поднимается Фишерле по лестнице. Так долго жена не может отсутствовать. Наверняка она лежит под каким-нибудь гостем. Перед каморкой на четвертом

этаже он останавливается и слышит голоса, света сквозь щели не видно. Поскольку он презирает жену, он ничего не разбирает в ее речи. Он снимает новые башмаки и становится на первую ступеньку лестницы, поближе к Америке. Новую шляпу он кладет сверху и любуется ею, еще более черной, чем темнота. С английским учеб­

ником он не расстается, его он прячет в карман пальто.

Он тихо открывает дверь, в этом у него есть навык. Голо­ са продолжают говорить - громко и об обидах. Оба сидят на кровати. Дверь он так и оставляет открытой и крадется к щели. Сперва он сует туда нос: календарь на

месте, он пахнет керосином, в котором плавал однажды

несколько месяцев назад. «Честь имею'я - думает Фи­

шерле и склоняется перед столькими художниками от шахмат. Затем он указательным пальцем правой руки

подвигает календарь к концу щели и выковыривает

его: календарь у него. Левой рукой он закрывает себе рот, чтобы не рассмеяться. Ибо гость наверху говорит в точности как пуговичник. Он точно помнит, как ле­

жал календарь, где его конец, где начало, и просто на ощупь записывает себя на последние пустые страницы.

Писать так мелко оказывается гораздо труднее, чем рань­ ше. Поэтому «доктор» приходится на одну страницу,

«Фишер» - на вторую, «Нью» - на третью, а «Йорю - на четвертую. Точный адрес он запишет позднее, узнав, где находится «Замок Павиан» его будущей. Он еще слишком мало занимался этой женитьбой. Хлопоты о ка­ питале, паспорте, костюме и билете отняли у него много драгоценных дней. В носу у него еще стоит запах кероси­ на. говорит миллионерша и теребит его за нос, она любит длинные носы, коротких она терпеть не может, что это за нос? - говорит она, когда они гуляют вдвоем по улице, все ей слишком коротки, она красивая, у нее американский вид, она блондинка, как в кино, очень рослая, голубоглазая, ездит только в собственных автомобилях, трамваев она боится, там стоят уроды и карманщики, они могут вытащить у тебя из кармана

миллионы, жаль таких денег, что она знает о его преж­ нем уродстве в Европе?

- Урод и дерьмо - это одно и то же! - говорит муж­ чина на кровати. Фишерле смеется, потому что он уже не урод, и рассматривает одетые ноги гостя. Ботинки при­ жаты к полу. Если бы он не знал, что у пуговичника на руках двадцать грошей и ни полушки больше, он поклял­ ся бы, что это он и есть. Бывают двойники. Теперь он говорит о пуговицах. Почему бы нет? Хочет, наверно, чтобы жена пришила ему пуговицу. Нет, он сошел с ума,

он говорит:

-На, подавись!

-Дай ему, пускай подавится,- говорит жена. Мужчина встает и идет к открытой двери.

-Я тебе говорю, он в доме!

-Так поищи его, я-то при чем?

Двойник захлопывает дверь и начинает ходить взад и вперед. Страха у Фишерле нет. На всякий случай он

отползает в сторону двери.

- Он под кроватью! - кричит жена.

-Вот оно что! - рычит двойник.

Четыре руки вытаскивают карлика из-под кровати;

две хватают его за горло и за нос.

-Меня зовут Иоганн Швер! - представляется кто-то

втемноте, отпускает нос, но не горло и рычит: - На, по­ давись!

Фишерле берет пуговицу в рот и пытается сделать глотательное движение. На миг рука отпускает его горло, и он проглатывает пуговицу. В тот же миг рот Фишерле пытается осклабиться, и он совершенно безобидно пых­

тит:

-Это же моя пуговица!

Тут эта рука снова хватает его за горло и душит. Чей­

то кулак проламывает ему череп.

«Слепой» бросает его на пол и берет со стола в углу каморки нож для хлеба. Им он кромсает костюм и паль­ то Фишерле и отрезает у него горб. За этой тяжелой ра­ ботой он покряхтывает, нож у него слишком тупой, а за­ жигать свет он не хочет. Пенсионерка наблюдает за ним

иодновременно раздевается. Она ложится на кровать

иговорит:

-Иди сюда!

Но он еще не кончил. Он заворачивает горб в лоску­

тья от пальто, плюет на сверток несколько раз и оставля­

ет его на месте. Труп он запихивает под кровать. Затем он бросается на женщину.

- Никто ничего не слышал,- говорит он и смеется. Он устал, но женщина толстая. Он любит ее всю ночь.

ДОБРЫЙ ОТЕЦ

Квартира привратника Бенедикта Пфаффа состоя­ ла из довольно большой темной кухни и маленькой

белой клетушки, куда прежде всего и входили с площад­ ки. Сначала семья, насчитывавшая пять членов, спала в большей комнате, жена, дочь и трижды он сам, он­ полицейский, он - муж, он - отец. Кровати супругов были, к его частому возмущению, одинаковой ширины. За это он заставлял дочь и жену спать вместе в одной кровати, другая принадлежала ему одному. Себе он под­

стилал матрац конского волоса, не от изнеженности, а из принципа. Деньги в дом приносил он. Уборка всех лест­ ниц была обязанностью жены, отпирать подъезд ночью, когда кто-нибудь звонил, обязана была с десятилетнего возраста, чтобы отучалась от трусости, дочь. Доходы от

этих двух видов услуг поступали к нему, потому что он был привратник. Время от времени он разрешал им зара­ ботать какие-нибудь пустяки на сторону, обслугой или стиркой. Так они хотя бы чувствовали на собственной -шкуре, как тяжело приходится работать отцу, который содержит семью. За едой он называл себя сторонником семейной жизни, ночью он издевался над стареющей же­ ной. Свое право на применение телесных наказаний он осуществлял, как только приходил со службы. О дочь он тер свои рыжеватые кулаки с истинной любовью, женой он пользовался для этого реже. Все свои деньги он остав­

лял дома, счет всегда сходился, пересчитывать ему не

нужно было, ибо когда однажды счет не сошелся, жене и дочери пришлось ночевать на улице. В общем, он был

счастлив.

Тогда готовили пищу в белой клетушке, которая слу­ жила и кухней. При его утомительной профессии, при непрестанной мускульной готовности, в какой он пребы­ вал днем и видел сны ночью, Бенедикту Пфаффу требо­ валась обильная, питательная, тщательно приготовлен­ ная и поданная на стол еда. В этом отношении он уже

никаких шуток не признавал, и если жена доводила дело

до побоев, то виновата была она сама, чего он отнюдь не утверждал относительно дочери. С годами голод его воз­ растал. Он нашел, что для хорошей стряпни клетушка мала, и велел перевести кухню в заднюю комнату. Он

встретил - в виде исключения - сопротивление, но его воля была непреодолима. С тех пор все трое жили и спа­

ли в клетушке, где помещалась как раз одна кровать, а большая комната была отведена для стряпни и приема пищи, для побоев и для редких визитов коллег, которым здесь, несмотря на обильную еду, бывало не по себе. Вскоре после этой перемены умерла жена, от переутом­ ления. Она не справлялась с новой кухней; она стряпала

втрое дольше, чем прежде, и с каждым днем все сильнее худела. Она казалась очень старой, ей давали больше ше­ стидесяти. Жильцы, боявшиеся и ненавидевшие при­

вратника, в одном пункте его все же жалели: они находи­ ли жестоким то, что этот пышущий здоровьем мужчина вынужден жить с такой старой женой. На самом деле она была на восемь лет моложе, чем он, но никто этого не знал. Иногда она затевала такую большую стряпню, что никак не поспевала к его приходу. Часто он целых пять минут ждал еды. Потом, однако, терпение его лопалось, и он бил ее, еще не насытившись. Она умерла под его кулаками. Но на следующий день она все равно кончи­ лась бы и сама собой. Убийцей он не был. На смертном одре, который он устроил ей в большой комнате, она выглядела такой изможденной, что стыдно было прихо­ дивших с соболезнованиями.

В день похорон началось его золотое время. Беспре­ пятственнее, чем прежде, обходился он теперь с дочерью по своему усмотрению. Перед уходом на службу он запи­ рал ее в задней комнате, чтобы она сосредоточеннее

458 Ослепление

отдавалась стряпне. Поэтому она еще и радовалась, ког­ да он возвращался домой.

- Как поживает арестантка? - рычал он, поворачи­ вая ключ в замке. На ее бледном лице появлялась широ­ кая улыбка, потому что теперь она уходила закупать при­ пасы на завтра. Это ему нравилось. Перед тем как делать покупки, пускай смеется, так она ухватит мясо получше. Плохой кусок мяса - все равно что преступление. Если она отсутствовала более получаса, он свирепел от голода и пинал ее, когда она возвращалась, ногами. Поскольку никакой пользы ему от этого не было, он еще больше злился на плохое начало нерабочих часов. Если она очень уж плакала, он снова добрел, и его программа шла обычным ходом. ОН предпочитал, чтобы она возвраща­ лась вовремя. От получаса он крал у нее пять минут. Как

только она выходила, он подводил часы на пять минут

вперед, клал их на кровать в клетушке и садился у плиты в новой кухне, где нюхал кушанья, не ударив ради них палец о палец. Его огромные, толстые уши прислушива­ лись к хрупким шагам дочери. Она входила неслышно от страха, что уже прошло полчаса, и бросала от двери отча­ янный взгляд на часы. Иногда ей удавалось прокрасться к кровати, несмотря на страх, который внушал ей этот предмет меблировки, и быстрым, робким движением от­ вести часы на несколько минут назад. Обычно он слы­

шал ее после первого же шага - она слишком громко дышала - и перехватывал ее на полпути, ибо до кровати шагов было два.

Она пыталась проскочить мимо него и начинала то­ ропливо и ловко орудовать у плиты. Она думала о хилом, худом продавце в кооперативной лавке, который говорил ей «целую ручку» тише, чем другим женщинам, и избегал ее робких взглядов. Чтобы дольше пробыть близ него,

она незаметно пропускала вперед женщин, чья очередь была после нее. ОН был брюнет и подарил ей однажды, когда никого больше не было в лавке, сигарету. Она обернула ее в красную шелковую бумагу, на которой еле видимыми буквами обозначила дату и час его подноше­ ния, и носила этот светящийся пакетик на том един­

совался отец,- у сердца, под левой грудью. Ударов она боялась больше, чем пинков; когда он бил ее, она упор­ но ложилась на живот, тогда с сигаретой ничего не слу­ чится; до всех остальных мест его кулаки добирались, и сердце ее дрожало под сигаретой. Если он раздавит ее, она покончит с собой. Между тем своей любовью она

давно превратила эту сигарету в прах, потому что в дол­

гие часы своего заточения открывала, рассматривала, гладила и целовала пакетик. Оставалась лишь горсточка табаку, от которого не было потеряно ни пылинки.

Во время еды рот отца испускал пар. Его жующие челюсти были так же ненасытны, как его руки. Она сто­ яла, чтобы поскорей снова наполнить его тарелку; ее та­ релка оставалась пустой. Вдруг, боялась она, он спросит, почему я не ем. Его слова были ей еще страшнее, чем его действия. То, что он говорил, она стала понимать лишь

повзрослев, а то, что он делал, влияло на ее жизнь с пер­ вых же мгновений. Я уже поела, отец, ответит она. Кушай. Но за долгие годы их брака он не спросил ее об этом ни разу. Пока он жевал, он был занят. Его глаза самозабвенно вперялись в тарелку. По мере того как поданная на ней снедь шла на убыль, их блеск угасал. Его жевательные мышцы сердились, им задавали слиш­ ком мало работы; они грозили вот-вот зарычать. Горе та­ релке, когда она будет пуста! Нож разрежет ее, вилка проколет, ложка разобьет, а голос взорвет. Но на то и стояла рядом дочь. Она напряженно следила за тем, что делается с его лбом. Как только между бровями на­

мечалась вертикальная складка, она подкладывала еды,

независимо от того, сколько еще оставалось на тарелке. Ибо в зависимости от его настроения складка на лбу появлялась с разной быстротой. Это она изучила; на пер­

вых порах, после смерти матери, она следовала ее приме­

ру и ориентировалась по тарелке. Кончалось это, однако, плохо, от дочери он требовал большего. Вскоре она разобралась и стала определять его настроение по лбу. Бывали дни, когда он все доедал без единого слова. Закончив, он еще некоторое время продолжал чавкать. К этим звукам она прислушивалась. Если он чавкал

страшная ночь, и она старалась самыми ласковыми сло­ вами уговорить его съесть еще порцию. Чаще всего он только блаженно чавкал и говорил:

- У человека есть плод его чресел. Кто плод его чре­ сел? Такая арестантка!

При этом он указывал на нее, пользуясь вместо указа­ тельного пальца сжатым кулаком. Ее губам полагалось с улыбкой произносить вслед за ним: «Такая арестантка». Она отходила подальше. Его тяжелый сапог двигался в ее

сторону.

-Отец имеет право...

-На любовь своего ребенка...

Громко и мерно, как в школе, заканчивала она его

фразу, однако в душе у нее все было очень тихо.

Выходить замуж у дочери...- он вытягивал руку.

Нет времени.

Ее кормит...

Добрый отец.

Мужчины...

Знать ее не хотят.

Что сделает мужчина...

С глупым ребенком?

Сейчас отец...

-Арестует ее.

-У отца на коленях сидит...

Умница дочка. Человек устал от...

Полиции.

Если дочка не будет умницей, то ее...

Поколотят.

Отец знает, за что...

Колотит ее.

Он не делает дочери ни чуточки...

Больно.

Зато она научится, как надо вести себя...

С отцом.

Схватив и потянув ее к себе на колени, он правой ру­ кой щипал ей затылок, потому что она была арестована, а левой выталкивал у себя из горла отрыжки. То и другое доставляло ему удовольствие. Она напрягала свой умиш-

ко, чтобы правильно дополнять его фразы, и боялась заплакать. Он часами ласкал ее. Он знакомил ее с изоб­

ретенными им приемами, толкал ее так и этак и доказы­

вал ей, что хорошим ударом в живот она одолеет любого преступника, ибо кому от этого не станет дурно?

Этот медовый месяц продолжался полгода. В один прекрасный день отец вышел на пенсию и не пошел на службу. Он займется теперь этим безобразным нищен­ ством в доме. Итогом многодневных раздумий был гла­ зок на высоте пятидесяти сантиметров. В его опробова­ нии приняла участие и дочь. Несметное множество раз она проходила от парадного к лестнице и обратно. «Мед­ леннееь - рычал он, или: «Бегом!» Сразу после этого он заставил ее влезть в свои старые штаны и сыграть особу мужского пола. Едва увидев через свежеприготовленное отверстие собственные штаны, он в ярости вскочил, рас­

пахнул дверь и несколькими дьявольскими ударами сва­

лил девушку на пол.

- Это необходимо,- оправдывался он потом перед ней, словно обидел ее в первый раз,- потому что ты­ элемент! Нельзя давать спуску этой швали! Башку с плеч было бы еще умнее! А то ведь одна обуза. Набивают себе брюхо в тюрьмах. Государство плати, истекай кровью!

Я истреблю этих паразитов! Теперь кошка дома. Пусть мыши знают свою нору! Я рыжий кот. Я загрызу их. Эле­

мент пусть почувствует, что от него останется мокрое

место!

Она это чувствовала и радовалась своему прекрасному будущему. Он не станет больше запирать ее, он же будет теперь дома. Она будет у него на глазах целыми днями, она сможет отлучаться за покупками на более долгий срок, на сорок, на пятьдесят минут, на целый час, нет, это чересчур, она сходит в кооператив, она выберет без­ людное время, она должна поблагодарить за сигарету, он ее подарил ей уже три месяца и четыре дня тому назад, что он о ней подумает, если он спросит, понравилась ли сигарета, она скажет: очень, а отец чуть не отобрал ее, это, сказал он, высший сорт, лучше он выкурит ее сам.

На самом деле этой сигареты отец в глаза не видел; неважно, она поблагодарит черноволосого господина