Канетти.Э.Ослепление

за обед, ни на грош больше, назвал себя, ввиду своей честности, душой-человеком и пригрозил:

- Обед я nрuшлю! Меня вы не заслуживаете. Небла­ годарность у вас в крови. Это нельзя так оставлять! Я вас предупреждаю! Моя дырка останется заперта. Такова жизнь! Большое количество штанов делает из вас пре­ ступника. Я должен быть настороже. Если вы будете вес­ ти себя прилично, то завтра я отопру, из уважения и жа­ лости. Мне это знакомо. Будьте молодцом! В четыре вы получите кофе. В семь подадут скромный ужин, Заплати­ те потом! Или лучше заплатите сейчас!

Не успел Кин стать на ноги, как его уложили снова. Чтобы раз и навсегда избавиться от хлопот, Пфафф

подсчитал стоимость недельного содержания, для по­ лицейского он считал совсем недурно, уже на третий раз сумма показалась правильной, потому что была высока, он взыскал ее, написал под счетом: <,С наилучшими по­ желаниями Бенедикт Пфафф, старший чин на пенсии», бережно, потому что воспользовался ею сам, засунул эту бумажку под подушку, сплюнул (чем выразил отчасти свое разочарование профессором, отчасти разочарова­ ние своих кулаков их вынужденной бездеятельностью) и удалился. Дверь осталась цела. Однако он запер ее сна­

ружи.

Кина больше интересовал другой замок. Он подергал

заслонку глазка, она немного поддалась, открыть ее, однако, нельзя было. Он обыскал всю каморку в надежде найти ключи. Вдруг какой-нибудь подойдет. Под крова­ тью ничего не было, шкаф он взломал. В нем оказались части старого обмундирования, горн, не бывшие в упот­ реблении рукавицы, плотно перевязанный пакет с чис­ тым, свежевыглаженным женским бельем (сплошь бе­ лым), служебный револьвер, патроны и фотографии, которые он рассмотрел больше из ненависти, чем из лю­ бопытства. Широко расставив ноги, сидел отец, правую руку он арестующе держал на плече узкой женщины; левой он прижимал к себе ребенка лет разве что трех, испуганно висевшего у него над коленями. На обороте толстыми, крикливыми буквами было написано: «Рыжий Кот в кругу семьи», Тут Кину подумалось о том, как

бесконечно долго был женат привратник, прежде чем

него умерла жена. Этот портрет показывал его еще

~ самой середине супружеской жизни. Кин со злорад­ ством зачеркнул слово «Кот», написал ~aд ним «бандит­

убийца», положил фотографию на самыи верх, на те час­ ти обмундирования, которыми, судя по их положению,

часто пользовались, и захлопнул дверцу шкафа.

Ключ! Ключ! Чего бы он ни отдал за ключ! Казалось, будто через каждую пору его кожи пропустили шнурок; будто кто-то сплел из всех этих шнурков канат, и эта крепкая, толстая, нескладная бечева тянется через глазок

в коридор, где ее дергает целый полк штанов. , _ я же хочу, я же хочу,- стонал Кин,- мне не дают.

В отчаянии он бросился на кровать. Он вызвал в сво­ ем воображении виденное. Мужчины проходили МИМО

один за другим. ОН возвращал их, он не прощал им их зависимости от женщин и осыпал их добавочными обви­ нениями. Много чего надо было еще обобщить и обду­

мать. Только бы ум оставался занят! Четырех японских

небесных стражей - это были огромные уроды-страши­ лища - он поставил перед воротами своего ума. Они

знают, что нельзя пускать внутрь. Разрешено то, что уси­

ливает уверенность мыслей.

Проверка многих почтенных теорий неизбежна.

И у науки есть свои слабые места. Основа всякого HaCT~­ ящего знания - сомнение. Это доказал уже Картезии.

Почему, например, физика говорит о трех основных цве­ тах? Важность красного цвета никто отрицать не станет. Тысячи доказательств говорят в пользу его элементарно­

сти. Против желтого можно возразить, что в спе~тре он граничит с зеленым. А на зеленый, возникающии будто

бы из смешения желтого с одним невыразимым цветом, надо смотреть с осторожностью, хотя ОН будто бы благо­ приятен для глаз. Лучше повернем факты иначе! То, что

оказывает на глаза благотворное действие, не может состоять из компонентов, один из которых есть самое разрушительное, самое безобразное, самое бессмь~слен­

ное что можно вообще представить себе. Зеленыи цвет не ~одержит синего. Произнесем это слово спокойно, это

же и вправду только слово, не больше, прежде всего

не основной цвет. Где-то в спектре, вероятно, прячется какая-то тайна, какая-то невидимая нам составная часть,

которая, наряду с желтым цветом, участвует в возник­ новении синего. Физикам следовало бы поискать ее. А у них есть дела поважнее. Каждый день они наводняют мир новыми лучами, сплошь из невидимой части спект­ ра. Для загадок нашего истинного света они нашли па­ тентованный ответ. Третий ОСНОВНОЙ цвет, которого нам не хватает, который мы знаем по его воздействию, а не по его СУТИ,- это, утверждают они, синий. Берут слово, привязывают его к загадке, и загадка решена. Чтобы никто не распознал обмана, слово выбирают неприлич­

ное и одиозное; рассматривать его через увеличительное стекло люди, понятно, стесняются и побаиваются. Воня­ ет, говорят они себе, и обходят стороной все, что отдает синим. Человек труслив. Когда надо принять решение, он предпочитает сто раз разбирать дело, может быть, удастся отбояриться от решения. Так и получилось,

всуществование какого-то призрачного цвета верят

тверже, чем в Бога. Синего цвета нет. Синий цвет - вы­ думка физики. Если бы он существовал, у типичных бан­ дитов-убийц были бы волосы этого цвета. Как зовут при­ вратника? Может быть, Синий Кот? Как бы не так­ Рыжий!

К логическим доводам против существования синего цвета прибавляются эмпирические. С закрытыми глазами Кин пытается воссоздать картину чего-то, что общее мнение назвало бы синим. Он рассматривает море. От него идет приятный свет. Вершины леса, которые колы­ шет ветер. Недаром поэты, глядя на лес с какой-нибудь вышки, сравнивают его с морем. Они делают это снова и снова. С некоторыми сравнениями они не могут рас­ статься. На то есть глубокая причина. Поэты - люди чувственного восприятия. Они видят лес. Он зеленый. В их памяти оживает другая картина, такая же громад­ ная, такая же зеленая,- море. Значит, море зеленое. Над ним - купол неба. Небо в тучах. Они черные и тяжелые. Приближается гроза. Она никак не разразится. Ни одно­ го синего просвета на небе. День проходит. Как спешат часы! Почему? Кто их гонит? До наступления ночи

хочетсЯ увидеть небо, его проклятый цвет. Он выдуман. К вечеру в тучах образуются разрывы. Пробивается ярко­

красный свет. Где синий? Везде пьmает красное, крас­ ное, красное! Затем наступает ночь. Разоблачение опять

удалось. В красном не сомневался никто.

Кин смеется. Все У него получается, за что бы он НИ взялся, все подчиняется его доказательствам. Наука осы­ пает его своими благодеяниями во сне. Правда, он не

спит. Он толька делает вид, что спит. Если он откроет глаза, они увидят запертый глазок. Он избавит себя от

бесполезного огорчения. Бандита-убийцу он презирает. Когда тот снова вернет ему почетное место, то есть сни­ мет этот висячий замок и извинится за свое наглое пове­

дение, Кин снова откроет глаза, но не раньше.

_ Пожалуйста, господин профессор! - отвечает из-

вестный голос.

_ Тихо! - приказывает он. За синим цветом он эабыл об известном голосе. Он уничтожит его, как эту неукос­ нительную юбку. Он еще крепче закрывает глаза и снова приказывает: - Тихо!

-Пожалуйста, вот обед.

_ ВЗдор! Обед пришлет привратник! - Он презри-

тельно кривит рот.

_ Он и послал меня. Я вынуждена! Разве бы я сама

захотела?

Голос изображает возмущение. Маленькая хитрость

заставит его замолчать.

-Мне не нужно никакого обеда!

Он потирает руки. Это он хорошо сделал. Он не ста­ нет вдаваться в ее глупости. Сильнейший полемист, он

постепенно загонит ее в угол.

_ Что же бросить его, что ли! Жаль такого хорошего

Голос позволяет себе вызывающие нотки. Он чувству­ ет себя здесь как дома. ОН ведет себя так, словно воскрес после живодерни. Какой-то искусник сшил все куски, великий искусник, гений. Он это умеет, он вдувает в тру­

Можете преспокойно бросить несуществующии обед! Ибо одно, дорогой мой труп, я вам сразу скажу.

Страха у меня нет. Прошли те времена. С призраков

я просто срываю простыни! Все еще не слышно, как падает на пол еда? Неужели я не расслышал шума? Да и осколков не вижу. Насколько мне известно, едят с та­ релок. Фарфор, говорят, бьется. Может быть, я ошиба­ юсь. Я посоветовал бы вам рассказать мне теперь какую­ нибудь историю о небьющемся фарфоре. Трупы наход­ чивы. Я жду! Я жду!

Кин ухмыляется. Его жестокая ирония веселит его.

-Это, доложу я, не фокус. Открытые глаза что-ни­ будь да увидят! Слепым может притвориться любой!

-Я открою глаза, и если я тогда не увижу вас, то

можете от стыда провалиться сквозь землю! До сих пор я играл честно. Я принимал вас наполовину всерьез. НО если я увижу то, чего из уважения к вам не хотел видеть,- что вы говорите, не находясь здесь,- тогда вам конец. Я вытаращу глаза так, что вы удивитесь! Я полезу пальцами туда, где находилось бы ваше лицо, если бы оно у вас было. Мои глаза открываются с трудом, им на­

доело ничего не видеть, но уж когда они откроются, горе вам! Взгляд, который готовится здесь, не знает жалости. Еще чуточку терпения! Я немного подожду, потому что мне жаль вас. Лучше исчезните сами! Я разрешаю вам

совершить почетное отступление. Считаю до десяти, и моя голова будет пуста. Неужели всегда надо сразу про­ ливать кровь? Мы культурные люди. Вам же будет лучше, поверьте мне! Кстати, эта каморка принадлежит одному бандиту-убийце. Предупреждаю вас. Если он придет, он убьет вас!

-Я не дам себя убить! - визжит ГОЛОС.- Первую

жену - да, вторую - нет!

Тяжелые предметы падают вдруг на Кина. Будь здесь кто-нибудь, он подумал бы, что в него швыряют обеден­ ную посуду. Он умудрен опытом. Он ничего не видит, хотя держит глаза закрытыми, а это состояние благопри­ ятствует галлюцинациям. Он слышит запах еды. Обоня­

ние предало его. В его ушах стоит гул от ужасной ругани. Он не очень-то прислушивается. Однако в каждой фразе

повторяется слово «убийца». Его веки держатся храбро.

Все мускулы вокруг глаз плотно сжимаются. Бедные больные уши! По груди ползет какая-то жидкость.

- Я ухожу! - кричит голос, кто-то снова прислуши­ вается к каждому слову.- И никакой еды больше не принесу. Убийцы пусть умрут с голоду. Тогда порядоч­ ные люди останутся в живых. Во всяком случае, он под замком. Тьфу, как скотина! Вся кровать полным-полна. Жильцы будут совать сюда нос. Дом скажет: сумасшед­ ший. Я скажу: убийца. Уйду отсюда. Жаль этих хлопот! Клетушка воняет. Я ни при чем. Обед был хороший. Сза­ ди есть еще одна комната. Убийц надо замуровывать! Ухожу!

Вдруг наступает тишина. Другой бы сразу обрадовал­ ся. Кин ждет. Он считает до шестидесяти. Все еще тиши­ на. Он произносит наизусть одну из речей Будды, в под­ линнике, на языке пали, не из самых длинных. Зато он

не пропускает ни одного слога и педантично повторяет то, что следует повторить. А теперь наполовину откроем левый глаз, говорит он совсем тихо, все спокойно, кто боится, тот трус. Правый глаз подстраивается. Оба смот­ рят в пустоту каморки. На кровати лежат несколько таре­ лок, поднос и прибор, на полу - разбитый стакан. Еще

там кусок говядины, а по костюму рассыпался шпинат.

Суп промочил его насквозь. Все пахнет обычно и пра­ вильно. Кто это принес? Ведь здесь никого не было. Он идет к двери. Она заперта. Он дергает ее, тщетно. Кто его запер? Привратник, когда уходил. Никакого шпината ведь нет. Он стряхивает его с себя. Осколки от стакана он собирает. Его заботы режут его. Течет кровь. Надо ли сомневаться в собственной крови? История повествует нам о самых странных заблуждениях. В столовый прибор входит нож. Чтобы проверить его, он отрезает себе­ нож острый, и боль сильная - мизинец левой руки. Кровь течет ручьем. Он обматывает руку белым полотен­ цем, висевшим на кровати. Это полотенце - салфетка. В углу ее он видит свою монограмму. Как она попа­ ла сюда? Словно кто-то сквозь потолок, стены и запер­ тую дверь забросил сюда готовый обед. Окна целы. Он пробует мясо. Вкус правильный. Ему дурно, он голо­ ден, он съедает все. Затаив дыхание, застыв и дрожа, он

чувствует, как проходит по пищеводу каждый кусок. Кто-то пробрался сюда, когда он с закрытыми глазами лежал на кровати. Он прислушивается. Чтобы ничего не пропустить мимо ушей, он поднимает палец. Затем заглядывает под кровать и в шкаф и никого не находит. Кто-то здесь был, не сказал ни слова и опять удалился - из страха. Канарейки не запели. Зачем держат этих птиц. Он их не обижает. С тех пор как он здесь живет, он их не трогает. Они предали его. В глазах у него рябит. Вдруг канарейки начинают петь. Он грозит им перевязанным кулаком. Он смотрит на них: птицы синие. Они издева­ ются над ним. Он вынимает их одну за другой из клетки

и сжимает им горло до тех пор, пока они не задыхаются.

Он в восторге открывает окно и выбрасывает трупы на улицу. Свой мизинец, пятый труп, он швыряет вдогонку. Как только он удаляет из комнаты все синее, стены пус­ каются в пляс. От резких движений они распадаются на синие пятна. Это юбки, шепчет он и уползает под кро­ вать. Он начинает сомневаться в своем разуме.

СУМАСШЕДШИЙ ДОМ

днажды, волнующе теп­

лым вечером конца мар­

та, знаменитый психиатр Жорж Кин шагал через палаты своей лечебницы. Окна были распахнуты. Между боль­ ными шла упорная борьба за ограниченное место у ре­ шеток. Головы ударялись одна о другую. На оскорбления не скупились. Почти все страдали от тревожного воздуха, который они весь день, иные буквально, впивали и гло­ тали в саду. Когда санитары развели их по палатам, они были недовольны. Им хотелось еще воздуха, никто не признавался в своей усталости. До отхода ко сну они у решеток ловили дыхание вечера. Им казалось, что здесь они еще ближе к воздуху, наполнявшему их свет­

Даже профессор, которого они любили, потому что он был красив и добр, не отвлек их от этого занятия. Вооб­ ще же при его приближении большинство обитателей па­ латы толпой бежали ему навстречу. Обычно они дрались между собой за его прикосновение рукой или словом, как дрались сегодня за места у окон. Ненависть, которую

столь многие питали к заведению, где их не по праву держали силой, никогда не била по молодому профессо­ ру. Всего два года он был и номинально директором крупной клиники, которой прежде руководил лишь фак­ тически, добрый ангел при начальнике-дьяволе. Все, кто считал себя жертвой произвола или действительно ею был, возлагали вину на всесильного, хотя и покойного

уже предшественника.

Тот представлял официальную психиатрию с упор­ ством безумца. Он считал истинной целью своей жизни использовать находившийся в его распоряжении огром­ ный материал для подтверждения ходовых терминов. Типичные в его понимании случаи не давали ему покоя. Он дорожил законченностью системы и ненавидел со­ мневающихся. Люди, особенно душевнобольные и пре­ ступники, были ему безразличны. В какой-то мере он признавал за ними право на жизнь. Они поставляли

опыт, на основе которого авторитеты создавали науку.

Он сам был одним из авторитетов. Скупой на слова, брюзга, он произносил о создателях науки проникновен­ ные речи, которые Жорж Кин, его ассистент, вынужден был, сгорая от стыда при виде такой ограниченности,

выслушивать от начала до конца и от конца до начала -

часами и стоя. При выборе между более жестким и более

мягким заключением этот предшественник предпочитал более жесткое. Больным, докучавшим ему при каждом обходе с одной и той же старой историей, он говорил: «Я все знаю». Жене он горько жаловался на то, что из-за своей профессии должен иметь дело с такими невменяе­ мыми. Ей же поверял он и самые тайные свои мысли о сути душевных болезней, мысли, в которые он не по­ свящал публику лишь потому, что для системы они слишком просты И грубы, а значит, опасны. Сходят

проницательным взглядом, отчего она краснела, сходят с ума как раз те, кто всегда думает только о себе. Безу­ мие - это кара за эгоизм. Поэтому в психиатрических лечебницах собираются всяческие подонки. Тюрьмы вы­ полняют такую же функцию, но науке нужны сумасшед­ шие дома как наглядные пособия. Ничего другого ска­ зать он жене не мог. Она была на тридцать лет моложе его и скрашивала его старость. Первая жена удрала от него раньше, чем он успел засадить ее, как позднее вто­ рую, в собственную лечебницу по поводу неизлечимого эгоизма. Третья, против которой он ничего, кроме своей ревности, не имел, любила Жоржа Кина.

Ей-то он и обязан был своей быстрой карьерой. Он был рослый, сильный, пылкий и надежный; в его чертах было что-то от той мягкости, которая нужна женщинам, чтобы чувствовать себя с мужчиной как дома. С первого

же взгляда все называли его Адамом работы Микеланд­ жело. Он прекрасно умел соединить ум с изяществом. Его блестящие способности получили, благодаря полити­ ке его возлюбленной, гениальный размах. Убедившись,

что преемником ее мужа в руководстве лечебницей ни­ кто другой, кроме Жоржа, не станет, она пошла ради него на отравление, о котором даже умалчивала. она об­

думывала и готовила его годами. Муж умер без шума.

Жорж сразу был назначен директором и женился на ней из благодарности за ее прежние услуги; о последней он

понятия не имел.

В суровой школе своего предшественника он быстро сделался полной его противоположностью. С больными он обращался так, словно они люди. Он терпеливо вы­ слушивал истории, которые слышал уже тысячи раз, и выказывал все новое удивление по поводу самых старых опасностей и страхов. Он смеялся и плакал с тем пациентом, который в данную минуту сидел перед ним. Его распорядок дня был показателен: трижды, сразу пос­ ле подъема, вскоре после полудня и поздно вечером, совершал он обход, ни на один день не упуская из

поля зрения ни одного из приблизительно восьмисот больных. Достаточно было мимолетного взгляда. Обнару­

ся в чужую душу, он не мешкал и брал соответствующе­ го пациента с собой, в свою частную квартиру. Умно отпуская любезности, он вел его не в приемную, которой вообще не существовало, а в свой кабинет и усаживал его на лучшее место. Там он играючи завоевывал, если еще не обладал им, доверие людей, которые от любого другого спрятались бы за своими фантасмагориями. К королям он всеподданнейше обращался словами «ваше величество», перед богами падал на колени и молитвенно складывал руки. Поэтому самые важные лица снисходи­ ли до него и делились с ним всяческими подробностями. Он стал единственным, кому они доверяли, кого держали в курсе перемен, происходивших в их сфере, и к кому обращались за советом. Он давал им советы с большим

умом, словно сам разделял их желания, ни на миг не за­ бывая об их цели и об их вере, соблюдая осторожность, выражая сомнения в своей компетентности, никогда не позволял себе с мужчинами властного тона, настолько скромно, что иные, улыбаясь, ободряли его: ведь, в кон­ це концов, он их министр, пророк, апостол или, иной

раз, камердинер.

Со временем он превратился в великого актера. Мышцы его лица, на редкость подвижные, приспосабли­

вались в течение одного дня к самым различным ситуа­ циям. Поскольку ежедневно он приглашал к себе мини­ мум трех, обычно же, несмотря на свою основательность, большее число пациентов, ему приходилось исполнять столько же ролей - не считая брошенных как бы невзна­ чай во время обходов, но бьющих в цель взглядов и слов, ибо им числа не было. Горячие споры в ученом мире вы­ зывало его лечение шизофрении всякого рода. Если, на­ пример, больной вел себя как два человека, не имеющих между собой ничего общего или враждующих, Жорж Кин применял метод, который поначалу казался опас­

ным ему самому; он вступал в дружеские отношения с обеими сторонами. Эта игра требовала фанатического упорства. Чтобы выяснить истинную сущность обеих, он поддерживал каждую аргументами, из воздействия кото­ рых выводил свои заключения. Из заключений он строил

доказать. Затем он приступал к лечению. В собственном сознании он сближал раздельные части больного в том виде, в каком сам воплощал их, и медленно подгонял их друг к другу. Он чувствовал, в каких точках они ужива­ ются одна с другой, и яркими, убедительными картинами направлял к этим точкам внимание обеих сторон до тех пор, пока оно не задерживалось здесь и не застревало автоматически. Внезапные кризисы, резкие разрывы и разломы, когда уже появлялась надежда на окончатель­ ное соединение, случались часто и были неизбежны. Не реже удавалось и исцеление. Неудачи он объяснял своей поверхностностью. Он проморгал какое-то скрытое зве­ но, он портач, он работает спустя рукава, он жертвует живыми людьми ради своих мертвых убеждений, он не лучше своего предшественника - и он начинал сначала, начинал серию новых ухищрений и опытов. Ибо в пра­ вильность своего метода он верил.

Так жил он в бесчисленном множестве миров одно­ временно. Благодаря безумцам он вырос в один из круп­ нейших умов своего времени. Он больше учился у боль­ ных, чем давал им. Они обогащали его своими уникаль­ ными ощущениями; он только упрощал их, делая их здоровыми. Сколько ума и проницательности находил он у иных из них! Единственно они были настоящими лич­ ностями, обладателями совершенной односторонности, истинными характерами такой прямоты и СИЛЫ воли, что им позавидовал бы Наполеон. Он знал среди них пла­ менных сатириков, более талантливых, чем любые писа­ тели; их фантазии никогда не становились бумагой, они приходили из сердца, бившегося вне реальности, и на­ брасывались на нее, как чужеземные завоеватели. Алчу­ щие добычи - лучшие указчики пути к богатствам наше­

го мира.

Сжившись с больными и целиком растворившись в их

химерах, он отказался от чтения художественных произ­ ведений. В романах писалось одно и то же. Прежде он читал запоем и находил большое удовольствие в новых поворотах старых фраз, которые считал уже застывшими, бесцветными, затасканными и ничего не говорящими. Тогда язык для него мало что значил. Он требовал от

него академической правильности; лучшие романы те

в которых люди говорили наиболее изысканно. Кто YMe~

ет выражаться так, как все писавшие до него, тот их за­

конный преемник. Задача такового состоит в том, чтобы свести щербатое, кусачее, колючее многообразие жизни к гладкой бумажной плоскости, по которой приятно скользить глазами. Чтение - это как поглаживание, дру­ гая форма любви, для дам и дамских врачей, чья профес­ сия требует тонкого понимания интимного чтения дамы. Никаких обескураживающих оборотов, никаких незна­

комых слов, чем протореннее путь, тем изощреннее

удовольствие, которое он доставляет. Вся романная лите­ ратура - сплошной учебник вежливости. Начитанные люди становятся поневоле воспитанными. Их участие в жизни других исчерпывается поздравлениями и собо­ лезнованиями. Жорж Кин начинал как гинеколог. Его

молодость и красота пользовались огромным спросом. В тот период, продолжавшийся лишь несколько лет, он увлекалея романами Франции; в его успехе они сыграли существенную роль. С дамами он невольно обходился так, словно любил их. Каждая одобряла его вкус и дела­ ла из этого выводы. У этих обезьянок распространился обычай болеть. Он брал то, что сваливалось на него с неба, и с трудом поспевал за своими победами. Окру­ женный множеством готовых служить ему женщин, изба­ лованный, богатый, благовоспитанный, он жил как принц Гаутама, прежде чем тот стал Буддой. У него не было заботливого отца-князя, который ограждал бы его от мирских бед, он видел старость, смерть и нищих в та­ ком количестве, что уже и не видел. Огражден он все же был, но огражден книгами, которые читал, фразами, ко­

торые произносил, женщинами, которые окружали его жадной, плотной стеной.

На путь к своей бесприютности он вступил в два­ дцать восемь лет. Во время визита к пышной и настыр­ ной жене одного банкира - она заболевала всегда, когда уезжал муж,- он познакомился с его братом, безо­ бидным безумцем, которого семья из престижных сооб­ ражений держала, как пленника, дома, даже санаторий казался банкиру подрывом авторитета. Две комнаты его

смешной виллы были выделены брату, который власт­ вовал здесь над своей санитаркой, молодой вдовой, отданной ему в тройную неволю. Она не смела оставлять его одного, она обязана была во всем подчиняться ему, а знакомым выдавать себя за его секретаршу, ибо его изображали нелюдимым художником-чудаком, втай­ не работающим над огромным произведением. Ровно столько и было известно Жоржу Кину как лейб-медику

дамы.

Чтобы защититься от ее приторной любезности, он

попросил ее показать ему художественные сокровища виллы. Согласившись, она неуклюже поднялась с одра болезни. Перед портретами обнаженных, но красивых женщин - только такие собирал ее муж - она надеялась найти более удобные соединительные мосты. Она вос­ торгалась Рубенсом и Ренуаром.

- Эти женщины,- повторяла она любимые слова мужа,- сотканы Востоком.

Прежде ее муж торговал коврами. Таким же проявле­ нием Востока он считал всякую пышность в искусстве. Мадам наблюдала за доктором Жоржем с великим учас­ тием. Она называла его по имени, потому что он мог быть ее «младшим братом». Где задерживались его глаза, там останавливалась и она. Вскоре она, показалось ей, обнаружила, чего ему не хватает.

-Вы страдаете! - сказала она театрально и опустила

взгляд на свою грудь.

Доктор Жорж не понял. Он был такой деликатный.

-Гвоздь коллекции висит у моего деверя! Он совер­

шенно безобиден.

От той действительно бесстыдной картины она ожи­ дала большего. Когда в дом стали захаживать образован­ ные люди, ее муж вынужден был, рявкнув, что хозяин здесь он, выдворить свою действительно любимую кар­

тину, первую, которую ему посчастливилось купить по

дешевке (он покупал принципиально только дешевое и платил наличными), в апартаменты больного брата. Доктор Кин не выказал особой охоты встречаться с по­ мешанным. Он полагал, что увидит ухудшенный слабо­ умием вариант банкира. Мадам стала уверять, что та

картина представляет собой большую ценность, чем все

остальные, вместе взятые; она имела в виду художествен­

ную ценность, но в ее устах это слово приобретало то не­

двусмысленное звучание, которое, как и все здесь, шло от ее мужа. В конце концов она предложила ему взять ее под руку, он повиновался и пошел с ней. Нежности H~ ходу показались ему более безобидными, чем при сто­

янии на месте.

Дверь, которая вела к деверю, была заперта. Доктор Жорж позвонил. Послышалось тяжелое шарканье. Затем наступила мертвая тишина. В смотровом отверстии по­ явился чей-то черный глаз. Мадам приложила палец к губам и нежно осклабилась. Глаз пребывал в неподвиж­ ности. Они терпеливо ждали. Врач досадовал на свою вежливость и на ощутимую потерю времени. Вдруг дверь бесшумно отворилась. Горилла в одежде выступила впе­

ред, вытянула длинные руки, положила их на плечи вра­ ча и поздоровалась с ним на незнакомом языке. На жен­ щину больной не обратил внимания. Его гости пошли за ним. У круглого стола он предложил им сесть. Его жесты были грубые, но понятные и приветливые. По поводу его языка доктор ломал себе голову. Язык этот больше всего напоминал какое-то негритянское наречье. Горилпо­ образный привел свою секретаршу. Она была едва одета и явно смущена. Когда она села, ее хозяин указал на ви­

севшую на стене картину и хлопнул секретаршу по спи­

не. Она дерзко прижалась к нему. Ее робость исчезла. Картина изображала совокупление двух обезьяноподоб­ ных людей. Мадам поднялась и стала рассматривать ее с разных расстояний, со всех возможных сторон. Мужчи­ ну гориллообразный задерживал, он, по-видимому, наме­ ревалея объяснить ему что-то. ДЛя Жоржа каждое слово было внове. Уразумел он только одно: пара у стола со­ стояла в близком родстве с парой, изображенной на кар­ тине. Секретарша понимала своего хозяина. Он отвечала ему похожими словами. Он стал говорить энергичнее, более взволнованно, за его звуками настороженно таи­ лись аффекты. Она иногда вставляла какое-нибудь фран­ цузское слово, возможно, чтобы намекнуть, о чем идет

речь.

-Не по-французски ли вы говорите? - спросил Жорж.

-Ну конечно, сударь! - ответила она с жаром.- Что вы обо мне думаете? Я парижанка!

Она обрушила на него поток слов, которые плохо

произносила и еще хуже связывала, словно уже наполо­ вину забыв язык. Гориллообразный зарычал на нее, она тотчас умолкла. Его глаза сверкали. Она положила руку ему на грудь. Тут он заплакал, как дитя.

- Он ненавидит французский язык,- прошептала она гостю.- Он уже много лет трудится над собственным языком. Работа еще не совсем закончена.

Мадам не отрывалась от картины. Жорж был благода­ рен ей за это. Одно ее слово лишило бы его всякой веж­ ливости. Он сам не находил слов. Заговорил бы только снова гориллообразный! От этого единственного желания пропадали все мысли об ограниченном времени, об обя­

зательствах, женщинах, успехах, словно он с самого рож­

дения искал человека или гориллу, которые обладали бы своим собственным языком. Плач завораживал его мень­ ше. Вдруг он встал и отвесил гориллообразным низкий

иблагоговейный поклон. К французским звукам он при­ бегать не стал, но лицо его выразило величайшее ува­ жение. В ответ на такую почтительность к ее хозяину секретарша приветливо закивала головой. Тут горилло­ образный перестал плакать, заговорил на своем языке

ипозволил себе прежнюю властность. Каждому слогу,

который он произносил, соответствовало определенное движение. Обозначения предметов, казалось, менялись. Картину он имел в виду сотни раз и каждый раз называл

ее по-иному; названия зависели от указывающего жеста. Ни один звук, производимый И сопровождаемый всем телом, не звучал безразлично. Смеясь, гориллообразный разводил руки в стороны. Казалось, что лоб находится у него на затылке. Волосы там так стерлись, словно он непрерывно скреб их в часы своей творческой деятель­

ности.

Вдруг он вскочил и со страстью бросился на пол. Жорж заметил, что пол был засыпан землей, наверняка очень толстым слоем. Секретарша потянула лежавшего -

он был слишком тяжел для нее - за пиджак. Она взмо­ лилась, чтобы гость помог ей. Она ревнует, сказала она, она так ревнует! Они вместе подняли гориллообразного. Едва усевшись, он начал рассказывать о том, что испы­ тал там, внизу. В нескольких могучих словах, брошенных в комнату, как живые бревна, Жорж услышал мифиче­ ское любовное приключение. Он показался себе клопом рядом с человеком. Он спросил себя, как может он по­ нять идущее из глубин, которые на тысячи саженей глуб­ же тех пределов, куда он когда-либо осмеливался спус­ каться. Какая это самонадеянность с твоей стороны, если ты, благовоспитанный, покровительственно-снисходи­ тельный, с душой, все поры которой заросли жиром и обрастают им каждый день, получеловек для практи­ ческого употребления, не обладающий мужеством быть, потому что «быть» означает в нашем мире «быть другим», если ты, собственный трафарет, напыщенная реклама портного, ты, приходящий в движение или в состояние покоя по милости случая, то есть по воле случайности, ни на что не влияющий, ни над чем не властный, твердя­ щий всегда одни и те же пустые фразы, понимаемый

всегда с одинакового расстояния,- если ты сидишь за одним столом с таким существом! Ведь где живет тот нормальный человек, который определяет, изменяет, формирует ближнего? Женщины, пристающие с любо­ вью к Жоржу и готовые отдать ему свою жизнь, особен­ но когда он их обнимает, остаются потом в точности тем же, чем они были раньше, холеными зверюшками, заня­ тыми косметикой или мужчинами. А эта секретарша, не­ когда обычная баба, ничем не отличавшаяся от других, стала благодаря могучей воле гориллы существом само­ бытным - сильнее, взволнованнее, самозабвеннее. В то время как он воспевает свое похождение с землей, ее, секретаршу, охватывает беспокойство. Она вставляет в его рассказ ревнивые взгляды и замечания, беспомощ­ но ерзает на стуле, щиплет его, улыбается, высовывает

язык; он не замечает ее.

Мадам картина уже не доставляет удовольствия. Она заставляет Жоржа встать. К ее удивлению, он прощается

с ее деверем так, словно тот - Крез, а с секретаршей так, словно у нее в кармане свидетельство о браке с Крезом.

- Он живет на средства моего мужа! - говорит она за дверью, неверных мнений она не любит, об отторгнутой части наследства она умалчивает. Деликатный доктор просит разрешения пользовать безумца, из научного ин­ тереса, для собственного удовольствия, за которое госпо­ дин супруг, конечно, не должен платить. Она сразу же

понимает его превратно и соглашается при условии, что она будет присутствовать на сеансах. Услыхав чьи-то шаги, может быть, это вернулся муж, она быстро гово­

рит:

- ПЛаны господина доктора мне так любопытны! Жорж принимает ее в придачу. Как пережиток про­

шлого, он перетаскивает ее в свою новую жизнь.

На протяжении нескольких месяцев он приходил ежедневно. Его восхищение гориллообразным возрастало от визита к визиту. С бесконечным трудом он изучил его язык. Секретарша помогала ему весьма мало; когда она слишком часто сбивалась на свой родной французский, она казалась себе отвергнутой. За предательство по отно­ шению к мужчине, которому она была безоговорочно предана, она заслуживала наказания. Чтобы не пор­ тить гориллообразному настроения, Жорж отказался от окольного пути через какой бы то ни было другой язык. Он вел себя как ребенок, которого одновременно со сло­ вами обучают и связям вещей. Тут связи были перво­ основой, обе комнаты и их содержимое растворялись в силовом поле аффектов. У предметов не было - в этом

первое впечатление подтвердилось - определенных на­

званий. Назывались они в зависимости от эмоции, в ка­ кой в данный момент они пребывали. Их облик менялся для гориллообразного, который вел буйную, напряжен­ ную, богатую, грозовую жизнь. Его жизнь переходила на них, они принимали в ней деятельное участие. Он вселил в две комнаты целый мир. Он сотворил то, что ему было нужно, и после своих шести дней, на седьмой, разобрал­ ся в этом. Вместо того чтобы почивать на лаврах, он по­ дарил своему творению язык. То, что было вокруг него, вышло из него. Ибо убранство, которое он здесь застал,

и рухлядь, которую постепенно перетащили к нему, дав­

но носили следы его влияния. С иномирянином, приле­ тевшим вдруг на его планету, он обращался терпеливо. Возвраты гостя к языку преодоленного, бледного вре­

мени он прощал, потому что сам некогда принадлежал к людям. К тому же он, наверно, и замечал, какие успе­ хи делает иномирянин. Меньший сначала, чем его тень, тот вырастал в достойного друга.

Жорж был в достаточной мере ученым, чтобы опубли­ ковать статью о языке этого безумца. На психологию зву­ ков пролился новый свет. Горячо обсуждаемые проблемы науки решило гориллообразное существо. Дружба с ним принесла славу молодому врачу, который раньше знал только успех. Из благодарности Жорж оставил больного там, где тому нравилось быть. Он отказался от попытки исцеления. В свою способность превратить горилло­ образного безумца снова в обманутого брата банкира он, видимо, верил, после того как овладел его языком. Но он остерегся преступления, на которое его подбивало толь­ ко чувство внезапно обретенной власти, и переключился на психиатрию,- в восторге от великолепия безумцев, представлявшихся ему схожими с его другом, и с твердой решимостью учиться у них и никого не исцелять. Изящ­ ной словесности с него было довольно.

Позднее, набравшись всяческого опыта, он понял, что существуют безумцы и безумцы. В общем, его восторг не угасал. Горячее сочувствие людям, достаточно сильно от­ далившимся от остальных, чтобы считаться безумцами,

охватывало его при встрече с каждым новым пациентом.

Иные обижали его чувствительную любовь, особенно те слабые натуры, которые, перемогаясь от приступа к при­

ступу, тосковали о промежутках просветления - этакие

евреи, жалевшие о котлах с мясом в Египте. Он делал им одолжение и возвращал их в Египет. Пути, которые он придумывал для этого, были, конечно, столь же чудесны, как пути Господа при исходе Его народа. Методы, реко­

мендованные им для совершенно определенных случаев,

применяли вопреки его воле и к другим, на которые он, полный преданности своему гориллообразному другу, из благоговения никогда бы не посягнул. Его идеи получали

распространение. Директор лечебницы, чьим ассистен­ том он был, радовался шуму, который еще делала его школа. Труд его жизни уже привыкли считать закончен­ ным. А вон какие коленца откалывает, оказывается, уче­

ник!

Когда Жорж ходил по парижским улицам, случалось, что он встречал кого-нибудь из вылеченных им пациен­ тов. Его обнимали и чуть ли не сбивали с ног, словно он был хозяин большой собаки и вернулся домой после дли­ тельного отсутствия. За своими дружескими расспросами он скрывал одну тайную надежду. Говоря о здоровье, о работе, о планах на будущее, он ждал маленьких реп­ лик вроде: «Тогда было лучше!» - или: «Какая у меня теперь пустая и глупая жизнь!», «Лучше бы мне опять за­ болеть'», «Зачем ВЫ сделали меня здоровым?», «Люди не знают, какие великолепные вещи таятся в голове», «Ду­ шевное здоровье - это своего рода тупоумие», «Следова­ ло бы прекратить вашу деятельность! Вы отняли у меня самое драгоценное», «Я ценю вас только как друга. Ваша профессия - преступление перед человечностью», «Сты­ дитесь, сапожник, калечащий души!», «Верните мне мою болезнь!», «Я подам на вас в суд'», «Что ни врач, то и портач'».

Вместо этого сыпались комплименты и приглашения. Люди выглядели толстыми, здоровыми и обыкновенны­ ми. ИХ язык ничем не отличался от языка любого про­ хожего. Они торговали или обслуживали окошечко в уч­ реждении. В лучшем случае они стояли у станка. Когда

он еще называл их своими друзьями и гостями, они му­ чались какой-нибудь невероятной виной, которую они будто бы несли за всех, своей, может быть, мелкостью, до смешного не соответствующей крупности обычных

людей, завоеванием мира, смертью, которую теперь они

снова принимали как что-то естественное. Их загадки

погасли, прежде они жили для загадок, теперь для всего, что давно разгадано. Жорж стыдился, хотя его и не при­ зывали к этому. Родственники больных обожествляли его, они рассчитывали на чудо. Даже при несомненных телесных повреждениях они верили, что он уж как-ни­ будь справится. Его коллеги по специальности поража-

лись и завидовали ему. Его мысли захватывали их сразу, они были просты И ясны, как всякие великие мысли. Как же никто не додумался до этого раньше! Спешили

урвать крохи от его славы, присоединяясь к его взглядам

и испытывая его методы в самых разнородных случаях.

Нобелевская премия была ему обеспечена. Кандидатуру

его называли давно; из-за его молодости казалось, что

лучше подождать еще несколько лет.

Так его новая профессия перехитрила его. Он начал из чувства бедности, в глубоком благоговении перед без­ днами и горами, .которые он исследовал. И через корот­ кое время из него получился бы спаситель, окруженный восемьюстами друзьями - какими друзьями! - обитаю­ щими в его лечебнице, почитаемый тысячами, которым он возродил их близких, ибо при отсутствии у человека таких близких, которых можно мучить и любить, ему ка­

жется, что и жить не стоит.

Трижды в день, когда он обходил палаты, ему устраи­ вали овации. Он к этому привык; чем поспешнее бежали

ему навстречу, чем яростнее осаждали его, тем вернее находил он нужные слова и мимику. Больные были его публикой. Уже у первого корпуса он слышал знакомый гул голосов. Стоило кому-нибудь увидеть его в окно, как шум приобретал определенное направление и определен­ ный порядок. Этого перелома он ждал. Казалось, будто все вдруг захлопали. Он невольно улыбался. Бесчислен­ ные роли вошли в его плоть и кровь. Его душа жаждала ежеминутных метаморфоз. Добрый десяток ассистентов следовал за ним, чтобы учиться. Многие были старше, большинство трудились на этом поприще дольше, чем он. Они смотрели на психиатрию как на особую область медицины, а на себя как на чиновников, ведающих ума­ лишенными. Все, что относилось к их делу, они усваива­ ли с усердием и надеждой. Порой они вдавались в безум­ ные утверждения больных, как то рекомендовали учеб­ ники, из которых они черпали свои знания. Они все, как

один, ненавидели молодого доктора, ежедневно твердив­ шего им, что они слуги, а не эксплуататоры больных.

-Видите, господа,- говорил он им, оставаясь с

ними наедине,- какие мы жалкие тупицы, какие унылые