Канетти.Э.Ослепление

Он выбрал долгий путь, короткий был закрыт. По­ скольку просто рассказывать Петер отказывался, заклю­ чать, в чем именно винил брат жену, Георг должен был по его якобы научным соображениям. Как вытащить у него из плоти шипы, если он их не видит? Как успоко­

ить его, если он не знает, где затаилась эта тревога, что она творит, как она заявляет о себе, какого она мнения

о прошлом рода человеческого, которое она, словно ка­ кого-то чудовищного урода, подмяла под собственное прошлое?

- Я останусь в Европе,- пообещал Петер,- о жен­ щинах тут можно сказать еще больше. У немцев, как

и у греков, предмет великого и представительного народ­

ного эпоса - женские смуты. Ни о каком влиянии не может быть речи. Уж не в восторге ли ты от трусливой мести Кримхильды? Разве она бросается в бой сама, раз­ ве подвергает себя хоть малейшей опасности? Она только подстрекает друтих, плетет интриги, использует людей в гнусных целях, предает их. А под конец, уже ничего не опасаясь, она собственноручно отрубает головы связанным Гюнтеру и Хагену. Из верности? Из любви к Зигфриду, в чьей смерти она виновна? Может быть, ее бичуют фурии? Может быть, она знает, что погибнет из-за своей мести? Нет! Нет! Нет! Ничего грандиозного она не совершает. Ее забота - сокровище Нибелунгов! Свои драгоценности она потеряла из-за своей болтли­ вости; за драгоценности она и мстит. Среди драгоцен­ ностей находился мужчина. Вместе с драгоценностями

пропадает и он, мстя за драгоценности, мстят и за него.

В самый последний миг она еще надеется узнать у Хаге­ на, где сокровища. Я ставлю в заслугу поэту или народу, подготовившему работу поэта, то, что Кримхильду В кон­ це концов убивают!

Значит, она была корыстолюбива и все время выжи­ мала из него деньги, думает Георг.

- Греки были менее справедливы. Они все простили Елене за ее красоту. Я лично каждый раз дрожу от возму-

щения, видя, как она в Спарте, опять рядом сМенелаем, умильно и весело строит глазки. Как ни в чем не быва­ ло... Десять лет войны... самые сильные, самые прекрас­ ные, самые лучшие греки погибли, Троя сожжена, Парис, ее возлюбленный, мертв... добро бы еще она мол­ чала, столько лет прошло... так нет же, она преспокойно

говорит о том времени, когда «за мои умильные взгляды все вы, ахеяне, в Трою пошли истребительной ратью». Она рассказывает, как Одиссей под видом нищего пробрался в осажденную Трою и убил там множество

воинов.

Многие ВДОВЫ троянекие громко рыдали, в моем же Сердце веселис было: давно уж стремилось в родную Землю оно, проклиная безумье, которым богиня Вдруг ослепила меня и велела покинуть отчизну Дерзко, и брачное ложе, и милую дочь, и супрута, Столь одаренного светлым умом и лица красотою.

Эту историю она рассказывает при гостях и, что существенно, при Менелае. для него она выводит из нее мораль. Так она подольщается к нему. Так она утешает его, имея в виду свою давнюю измену. Тогда, мол, я на­ ходила Париса более одаренным красотой и умом, чем

ты, таков подтекст ее слов, а сегодня я знаю, что ты столь же прекрасен. Кто думает о том, что Париса и на свете­ то нет? ДЛя женщины живой прекраснее, чем мертвый. Чт6 у нее есть, то ей и нравится. Из этой слабости харак­

тера она еще извлекает пользу и подольщается.

Она корила его за его жалкую фигуру, думает Георг, и обманывала его с менее жалкой. Когда тот, другой, умер, она вернулась и стала подольщаться к Петеру.

- О, Гомер знает о женщинах больше, чем мы! Нам, зрячим, есть чему поучиться у слепого! Вспомни измену Афродиты. Гефест ей нехорош тем, что хромает. Так с кем же она обманывает его? Может быть, с Аполлоном, поэтом, художником, как и Гефест, обладающим вроде бы всей красотой, которой ей не хватает в покрытом копотью кузнеце, с Аидом, темным, таинственным вла­ дыкой преисподней? С Посейдоном, сильным и гнев­ ным, насылающим на моря бури? Он был бы законным

сетью, я от радости захлопываю книгу и раз десять­

иокончания. Арес с жалким видом убирается восвояси, он хоть и болван, а мужчина; в нем еще есть искра сты­ да. Афродита, сияя, удаляется в Пафос, где ее ждут храм

иалтари, и оправляется от своего позора,- ведь все боги

смеялись над ней, когда она попалась в сеть,- тщатель­ но наряжаясь и прихорашиваясь!

Когда он их застиг, думает Георг, привратник, тогда еще не обнаглевший, смущенно убрался прочь, забыв о своих кулаках при виде богатого ученого. А она - это единственная защита застигнутой - состроила дерзкую

рожу, унесла свои тряпки в соседнюю комнату и там оде­ лась. Жан, где ты?

- Твои мысли я угадываю. Ты думаешь, «Одиссея» свидетельствует против меня. В твоих глазах я вижу име­ на Калипсо, Навсикаи и Пенелопы. Сейчас я раскрою тебе их красоту, которую критики принимают на веру один у другого. Это, если можно так выразиться, три кота в старом мешке, вернее, три кошки. Но сначала упомя­ ну, что Цирцея, женщина, превращает всех мужчин в свиней. Калипсо удерживает Одиссея, которого любит всем телом, семь лет. Целыми днями он сидит на берегу, горько плача, снедаемый тоской по дому и стыдом, но­ чью он должен спать с ней) он должен, ночь за ночью, хочет ли он или нет. Он не хочет. Он хочет домой. Он деятельный человек. Полный сил, отваги и ума, бедовая

голова, величайший актер всех времен и все же герой. Она видит, как он плачет, ей отлично известно, отчего

он страдает.

В праздности, оторванный от людей, чьи речи и дела - его воздух, он теряет у нее свои лучшие годы. Она не отпускает его. Она никогда не отпустила бы его. Тут Гермес передает ей приказание богов: Одиссея надо освободить. Ей приходится повиноваться. Последние часы, которые ей остаются, она бесчестно тратит на то, чтобы выставить себя перед Одиссеем в благоприятном свете. Я отпускаю тебе по собственной воле, говорит она, потому что люблю, потому что мне жаль тебя. Он видит ее насквозь, но он молчит. Вот так поступает бес­ смертная богиня: мужчины и любовь суждены ей на веки вечные, она никогда не постареет. Что ей за дело до того, как он, смертный, употребит свою короткую, ку­ цую, наполовину уже источенную временем жизнь?

Она не оставляла его в покое, думает Георг, ни днем, ни во время работы.

- О Навсикае известно мало что. Она молода. Одна­ ко склонности ее вицны. Она хочет найти себе такого мужа, как Одиссей, говорит она. Она видела его на бере­ гу голым. Этого ей достаточно, он был красив. Кто он, она же не подозревает. Она делает выбор, глядя на тело. О Пенелопе ходит легенда, что она ждала Одиссея два­ дцать лет. Число лет соответствует действительности, но почему она ждет? Потому что не может остановить свой выбор ни на одном женихе. Сила Одиссея ее испор­ тила. Ни один мужчина уже не нравится ей. Слишком

невелико удовольствие, которого она может ждать от этих кутил. Она, дескать, любит Одиссея! Что за сказки! Его старый, дряхлый, еле живой пес узнает его, когда он появляется в виде нищего, и умирает от радости. Она не узнает его и живет себе припеваючи. Только перед сном она плачет каждую ночь. Сначала она тосковала о нем, он был пылкий и сильный мужчина. Затем слезы вошли у нее в привычку, стали снотворным, без которо­ го она не могла обойтись. Вместо луковицы она хва­ талась за воспоминания о своем любимом Одиссее и ре­ вела с их помощью, пока не засыпала. Добрая старая

домоправительница Евриклея, заботливая нянюшка, мяг­ косердечная, рачительная, ликует при виде убитых жени­ хов и повешенных служанок! Одиссей, мститель, чело­ век, который действительно оскорблен, еще и выговари­

вает ей за это!

В Пенелопе и Евриклее ему ненавистна хозяйствен­ ность, думает Георг, она же была сперва его экономка.

-Самым драгоценным и самым личным заветом

Гомера я считаю слова, которые говорит Одиссею Ага­ мемнон, вялая синяя тень в преисподней, его зарезала собственная жена:

Слишком доверчивым быть, Одиссей, берегися с женою; Ей открывать простодушно всего, что ты знаешь, не должно; Вверь ей одно, про себя сохрани осторожно другое...

Скрой возвращенье свое и войди с кораблем неприметно В пристань Итаки: на верность жены полагаться опасно.

Жестокость - главное свойство и греческих богинь. Боги человечнее. Было ли на свете существо, которое мучили бы и травили всю жизнь безжалостнее, чем Гера

Геракла, ничем, кроме своего происхождения, не доса­

дившего ей? Когда он наконец умирает и избавляется от ужасных баб, которые даже его смерть превращают в адский огонь, она отравляет ему бессмертие коварной проделкой. Боги хотят вознаградить его за муки, они стыдятся ненависти жестокосердной Геры; в качестве справедливого возмещения они даруют ему бессмертие. И Гера протаскивает в их дар женщину. Она сводит его со своей дочерью Гебой, Боги высокомерны; они счита­ ют, что это счастье, если кому-то досталась в жены одна из их шатии. Геракл беззащитен. Будь Геба львом, он убил бы ее своей палицей. Но она богиня. Он улыбается и благодарит. Куда же перенесли его из полной опасно­ стей жизни? В бессмертный брак! Бессмертный брак на Олимпе, под синим небом, с видом на синее море...

Больше всего он боится нерасторжимости своего брака. Георг радовался по поводу развода, это будет его подарок брату. Петер молчал и напряженно глядел

в пустоту.

Подумай-ка,- начал он нерешительно,- я страдаю обманом зрения... Я сейчас попытался представить себе Эгейское море. Оно кажется мне скорее зеленым, чем синим. Означает ли это что-то серьезное? Что ты об этом думаешь?

- Какая блажь! Ты ипохондрик. Море принимает са­ мые разные цвета. Тебе особенно приятно вспоминать зеленоватый оттенок. Мне тоже. Я тоже люблю ковар­ ный зеленый цвет, перед грозой, в пасмурный день.

-Синий, по-моему, гораздо коварней зеленого.

-Отношение к отдельным цветам у каждого свое. Вообще синий цвет считается приятным. Вспомни про­ стую, детскую синеву на картинах Фра Анджелико!

Петер помолчал снова. Вдруг он схватил Георга за ру­

кав и сказал:

-Раз уж мы говорим о картинах, то какого ты мне­ ния о Микеланджело?

-Почему ты вспомнил Микеланджело?

-Как раз в центре потолка Сикстинской капеллы происходит сотворение Евы из ребра Адама. Изображе­ ние этого события, которое превращает только что со­ зданный лучший из миров в худший, выдержано в мень­ шем размере, чем сотворение Адама и грехопадение по обе стороны. Мелко и убого то, что здесь происходит--­ похищение у мужчины худшего его ребра, разделение на

два пола, один из которых составляет лишь дольку друго­

го, но это маленькое событие находится в центре миро­ здания. Адам спит. Если бы он бодрствовал, его ребро было бы закрыто. Как жаль, что мимолетное желание иметь подругу стало для него роковым! Доброжелатель­ ство Бога исчерпалось сотворением Адама. С этого мо­ мента Бог обращается с ним как с кем-то чужим, а не как со Своим же творением. За слова и прихоти, более быстротечные, чем облака, Он заставил его поплатиться, навеки взвалив на него бремя его причуд. Из причуд Адама вышли инстинкты рода человеческого. Он спит. Бог, добрый отец, полный за этим делом насмешливой кротости, извлекает из него, как фокусник, Еву. Одной лишь ногой стоит она еще на земле, другая еще не выну­ та из бока Адама. Еще не в состоянии стать на колени,

она уже складывает руки. Ее рот лепечет что-то умиль­

ное. Умильные слова по адресу Бога называют молитва­

ми. Молиться научила ее не нужда. она осторожна. Пока Адам спит, она быстренько сколачивает запас прекрас­

ных творений. У нее верное чутье, она угадывает тщесла­ вие Бога, которое огромно, как Он Сам. При разных ак­ тах творения Он держится по-разному. Между одним творением и другим Он меняет одежды. Окутанный про­ сторным, красиво ниспадающим плащом, он озирает Еву. Ее красоты Он не видит, потому что Он везде видит только Себя; Он принимает ее хвалу. Ее ужимки низмен­

ны и греховны. С первого же своего мгновения она все

рассчитывает. Она нага, но она не стыдится Бога в Его просторном плаще. Стыдиться она будет лишь тогда, когда ей не удастся какой-нибудь грех. Адам лежит утом­ ленный, как после соития. Его сон легок. Ему снится печаль, которую ему дарит Бог. Первый сон человека рожден страхом перед женщиной. Когда Адам проснет­

ся - а Бог жестоко оставит их одних,- она станет перед

ним на колени, сложив руки как перед Богом, с той же

умильной речью на устах, с преданностью в глазах, с вла­ столюбием в сердце, и склонит его к непотребству, что­ бы он никогда уже не мог без нее обходиться. Адам вели­ кодушнее Бога. Бог любит в Своем творении Себя. Адам

любит Еву, нечто второе, нечто другое, зло, несчастье. Он прощает ей то, что она представляет собой,- его на­ пыщенное ребро. Он забывает, и из одной получаются

двое. Какая беда навеки!

Виной его браку каприз, порыв. ОН заключил его про­ тив собственной воли, этого он себе не может простить. Его злит то, что он верит только в категорический импе­ ратив, а не в Бога. А то бы он свалил вину на Него. Он смотрит на потолок Сикстинской капеллы, чтобы хоть немного представить себе Бога. Другого достоверного библейского Бога в изобразительном искусстве нет. Ему нужен Бог, чтобы Его поносить. Вслух Георг произносит какую-то любезную фразу, как можно более далекую от

его мыслей:

_ Почему навеки? Мы ведь уже говорили о термитах,

которые преодолели пол. Значит, это вовсе не непремен­

ное, вовсе не неискоренимое зло.

- Да, и такое же чудо, как любовный мятеж в коло­ нии термитов, как пожар в моей библиотеке... который

невозможен, полностью исключен, немыслим, это же яв­ ное безумие, беспримерное надругательство над драго­ ценностями, подобного собрания которых нигде больше

нет, это же чистая подлость, такая мерзость, что даже в шутку тебе не следовало бы при мне упоминать, не то

что предполагать это, ты же видишь, что я не сумасшед­ ший, у меня нет даже заскоков, я многое испытал, вол­ нение - не позор, почему ты насмехаешься надо мной,

моя память в порядке, я помню все, что хочу, я владею собой, почему, потому что я однажды женился, у меня в жизни не было ни одной любовной связи, а уж какой любви предавался ты, любовь - это проказа, болезнь,

унаследованная от одноклеточных, другие женятся по два и по три раза, у меня ничего с ней не было, ты оби­ жаешь меня, этого тебе не следовало говорить, безумцы, может быть, так и поступают, я свою библиотеку не по­ дожгу, убирайся, если ты на этом настаиваешь, возвра­ щайся в свою лечебницу для идиотов, где твоя голова, на все, что я ни скажу, ты отвечаешь поддакиванием! Я еще не услышал от тебя ни одной собственной мысли, болтун ты, ты думаешь, что все знаешь! Я нюхом чувствую твои насмешливые мысли. От них воняет. Он сумасшедший, думаешь ты, потому что поносит женщин. Я не един­ ственный! Это я докажу тебе! Возьми назад свои грязные мысли! У меня ты научился читать, мальчишка. Ты ведь даже китайского не знаешь. Я разведусь задним числом.

Ядолжен восстановить свою честь. Жена для развода не нужна. Пусть перевернется в могиле. Она вовсе и не в могиле. Даже могилы она не заслуживает. Ада она за­ служивает! Почему нет ада? Надо устроить его. Для баб и бабников вроде тебя. Я говорю правду! Я серьезный че­ ловек. Теперь ты уедешь и не будешь беспокоиться обо мне. Я совершенно один. У меня есть голова на плечах.

Ямогу сам позаботиться о себе. Книги я тебе завещать не стану. Лучше я их сожгу. Ты же умрешь раньше меня,

ты уже износился, это от твоей грязной жизни, послушай

только, как ты говоришь, без силы, длинными, витиева­

тыми фразами, ты всегда вежлив, баба ты этакая, ты как Ева, но я не Бог, у меня ты этим не добьешься успеха!

Отдохни же от своей женственности! Может быть, ты опять станешь человеком. Бедное, грязное существо!

Мне жаль тебя. Если бы мне пришлось поменяться с то­ бой, знаешь, как поступил бы я? Мне не надо меняться, но если бы пришлось, если бы нельзя было иначе, если

бы закон природы не сжалился надо мной,- я все-таки нашел бы спасение. Я поджег бы твой сумасшедший

дом, чтобы он запылал ярким пламенем, вместе со всеми своими обитателями, вместе со мной, а не моя библиоте­

ка! Книги ценнее, чем сумасшедшие, книги ценнее, чем люди, этого ты не понимаешь, потому что ты комедиант, тебе нужны аплодисменты, а книги немы, они говорят, а немы, вот что великолепно, они говорят, и ты слы­ шишь их быстрее, чем если бы тебе надо было слушать. Я покажу тебе свои книги, но не сейчас, позже. Ты по­ просишь У меня прощения за свою гнусную картину, не

то я выставлю тебя вон!

Георг не перебивал его, он хотел услыхать все. Петер говорил так стремительно и взволнованно, что его не остановили бы никакие любезности. Он говорил стоя; как только речь зашла о книгах, его скупые жесты стали размашистыми и определенными. Георг сожалел о карти­

не, которую он, за неимением другой, к сожалению, не­ удачно выбрал для иллюстрации счастливой бесплотно­ сти термитов, чтобы направить фантазию брата в нужную сторону. Сама мысль, что он может поджечь свои книги,

жгла Петера сильней, чем огонь. До такой степени лю­ бил он свою библиотеку; она заменяла ему людей. Этой боли не следовало ему причинять; но и она была не на­

прасна. Благодаря ей Георг узнал, что против женщины

есть средство более верное, чем ЯД,- безмерная любовь,

которую стоило лишь пустить в ход, как ненависть погасла и кончилась бы. Ради книг, защищаемых столь рьяно даже от выдуманной опасности, стоило продол­ жать жить. Эту женщину я быстро и бесшумно выставлю, решил Георг, а с ней и привратника, выкину из квартиры все, что могло бы напомнить о ней, проверю сохран-

ность библиотеки, улажу его денежные дела, денег у него наверняка мало или нет вовсе, буду целый день разжи­ гать его старую любовь, засажу его за работы, задуман­ ные им прежде, и оставлю этого сухаря в его унылой стихии, которую он находит веселой. Через полгодика навещу его снова, наведываться - это мой долг перед ним, хотя он мой брат и я презираю его смешную про­ фесеию. Об истории его брака я узнал все, что мне нуж­ но. Его суждения, которые он считает объективными, прозрачней воды. Первым делом мне надо успокоить его. Спокойнее всего он тогда, когда прячет свою ненависть за мифическими или историческими женскими фигура­ ми. За этими бастионами своей памяти он чувствует себя в безопасности от женщины, находящейся наверху. Даже ответить ему на это она не в силах. По сути, он ограни­ чен, и характер у него мелковат. Его ненависть дает ему некоторый задор. Может быть, что-нибудь от этого задо­ ра останется для его дальнейших работ.

- Ты перебил себя. Ты собирался сказать еще что-то серьезное,- совершенно спокойно, мягким и полным ожидания голосом оборвал Георг наскоки Петера. Такая предупредительная серьезность обезоружила того. Он снова сел, порылся в памяти и быстро нашел затребован­

ную нить.

- Таким же чудом, как любовный мятеж в колонии термитов и немыслимый пожар в моей библиотеке, было бы разрушение потолка Сикстинской капеллы самим Микеланджело. Может быть, по приказу какого-нибудь сумасшедшего Папы, он, несмотря на многолетний труд, стал бы закрашивать или отскребать фигуру за фигурой. Но Еву, эту Еву, он защитил бы и от сотни папских швейцарцев. Она - его завет.

- у тебя тонкий нюх на заветы великих художников. История тоже подтверждает твою правоту, не только Гомер и Библия. Оставим Еву, Далилу, Клитемнестру и даже Пенелопу, чью подлость ты доказал. Это - яркие примеры, показательнейшие фигуры, но кто знает, жили ли они когда-либо на свете? Клеопатра говорит нам, лю­ бителям истории, в тысячу раз больше.

- Да... Я не забыл о ней, я просто еще не дошел до нее. Ладно, пропустим других! Ты не так обстоятелен, как я. Клеопатра велит убить собственную сестру - каж­ дая женщина борется с каждой женщиной. Она обманы­ вает Антония - каждая женщина обманывает каждого мужчину. Она использует его и азиатские провинции Рима для того, чтобы жить в роскоши,- каждая женщи­ на живет и умирает ради своей любви к роскоши. Она предает Антония в первый же миг опасности. Она уверя­ ет его, что сожжет себя. Он кончает с собой. А она не сжигает себя. Зато траурный наряд у нее наготове, он ей идет, этим она пытается завлечь Октавиана. Он был до­ статочно умен, чтобы опустить глаза. Спорю, что он не видел ее. Этот хитрый малый был защищен своими лата­ ми. А то бы она попытала счастья при помощи своей кожи и прижалась к нему как раз в ту минуту, когда Ан­ тоний испускал дух. Настоящий мужчина этот Октавиан,

мужчина хоть куда, свою кожу он защищает латами, свои

глаза - тем, что их опускает. На ее песнь сирены он, го­ ворят, не ответил ни слова. Я подозреваю, что он заткнул себе уши, как некогда Одиссей. А уж через один только нос покорить его она не могла. За нос он был спокоен. Наверно, у него было плохо развито обоняние. Мужчи­ на, мужчина, которым я восхищаюсь! Цезарь пал перед ней, а он - нет. А ведь к тому времени она из-за своего

возраста стала гораздо опаснее, то есть напористее. Даже возраст не прощает он своей жене, думал Георг,

понятно. Он слушал еще довольно долго. Не было тако­ го злодеяния женщины, эасвидетельствоввнного истори­ ей или легендарного, которое осталось бы неупомяну­ тым. Философы обосновывали свои пренебрежительные суждения. Цитаты Петера были надежны и, поскольку

произносил он их тоном наставника, запечатлевались

в уме как нельзя лучше. Некоторые фразы, запомнивши­ еся уже давно, но неверно, были поправлены. Учиться можно всегда, даже у педанта. Многое было для Георга ново. «Женщина - сорняк, который быстро растет, чело­ век незавершенный,- сказал, оказывается, святой Фома Аквинский.ь- Ее тело созревает раньше потому, что оно менее ценно и природа меньше о нем печется». А где

Томас Мор, первый коммунист нового времени, касается законов о браке, по которым живут его утописты? В гла­ ве о рабстве и преступлениях! Аттилу, царя гуннов, жен­ щина, Гонория, сестра римского императора, позвала в свою родную страну, Италию, которую гунн не преми­ нул разграбить и разорить. Несколько лет спустя вдова этого же императора, Евдоксия, после его смерти вышед­ шая замуж за его убийцу и преемника, навлекла на Рим вандалов. Своим знаменитым опустошением Рим обязан ей точно так же, как нашествием гуннов - ее золовке.

Пыл Петера шел понемногу на убыль. Он говорил все спокойнее, касаясь иных страшных преступлений лишь вскользь. Материал был больше, чем его ненависть. Чтобы ничего не упустить,- главным его свойством

оставалась точность,- он справедливо распределил свою

ненависть между разными периодами, народами и мыс­ лителями. На долю каждого в отдельности ее поэтому приходилось немного. Еще час назад Мессалине дове­ лось бы услышать о себе совсем другое. А теперь она дешево отделалась строчкой-другой из Ювенала. Даже мифология многих негритянских племен оказалась про­ питанной презрением к женщине. Петер брал себе союз­ ников отовсюду, где находил их. Неграмотным он про­ щал их нищету, если они разбирались в женщинах.

Воспользовавшись маленькой заминкой памяти, Георг позволил себе почтительно и с неослабевающим интере­ сом к рассказу брата сделать некое предложение, касаю­ щееся, впрочем, всего лишь приема пищи. Петер принял его; предпочитает, сказал он, поесть не дома. Эта камор­ ка надоела ему. Они пошли в ближайший ресторан. Георг чувствовал, что за ним пристально следят сбоку. Как только он открывал рот, Петер возвращался к своим гиенам. Но его фразы быстро переходили в молчание. Умолк и Георг. Несколько минут они отдыхали от своей внимательности. В ресторане Петер усаживался весьма обстоятельно. Он двигал свой стул до тех пор, пока не повернулся спиной к какой-то даме. Тут же появилась другая, еще старше и быстроглазее; даже Петера она разглядывала, не смущаясь его худобой, благодарная за внимание, которое надеялась у него вызвать. Стоя перед

Георгом, которого счел покровителем умирающего с го­ лоду второго гостя, главный официант принимал заказ. С легким кивком в сторону нищего он рекомендовал блюда двух видов - более питательные для того и более изысканные для его благодетеля. Вдруг Петер поднялся

ирезко заявил:

-Мы уходим из этого заведения!

Официант очень огорчился. Он винил во всем себя и рассыпался в любезностях. Георгу было неловко. Без объяснений они удалились.

-Ты видел эту старую шлюху? - спросил Петер на

улице.

-Да.

-Она глазела на меня. На меня! Я не преступник. Как она смеет разглядывать меня! За все свои поступки

яотвечаю!

Во втором ресторане Георг занял ложу. За едой Петер продолжал свой прерванный рассказ - медленно и скуч­ но, все время следя глазами, слушает ли еще брат. Он сбился на банальности и общеизвестные истории. Его речь стала вялой. Между фразами он засыпал. Скоро он и слова будет разделять целыми минутами. Георг заказал шампанское. Если он будет говорить быстрее, он раньше кончит. Кроме того, я узнаю его последние тайны, если у него есть таковые. Петер отказывался пить. Он терпеть не мог алкоголя. Потом он все-таки выпил. А то, мол, Георг подумает, что он хочет от него что-то скрыть. Ему скрывать нечего. Он - сама правда. Его беда в его любви к правде. Он выпил много. Его эрудиция переместилась. Он обнаружил поразительное знание исторических су­ дебных процессов по делам об убийствах. С жаром защи­ щал он право мужчины на устранение своей жены. Его речь перешла в речь адвоката, объясняющего СУДУ, поче­ му его подзащитный вынужден был убить свою демони­ ческую жену. Ее демонизм явствует из распутной жизни, которую ей хотелось вести, из ее вызывающей одежды, из ее возраста, который она скрывала, из пошлых слов, составлявших ее словарный запас, и особенно из садист­ ского рукоприкладства, доходившего до ужасных побоев. Какой мужчина не убил бы такую женщину? Эти доводы

Петер излагал долго и настойчиво. Кончив, он удовлет­ воренно, как истый адвокат, потладил подбородок. Затем он произнес речь в защиту убийц немногих одаренных

женщин.

Нового о конкретном случае брата Георг не узнал. Составленное им мнение осталось, несмотря на алко­ голь, прежним. Повреждения педантичного ума легко поправимы. Они возникают по точным правилам и по точным правилам вылечиваются. Эти заболевания­ единственные, которых Георг не любит. Это не заболева­ ния. Кто под хмельком остается таким же, каким он был трезвый, заслуживает самого скверного мнения. Ни кап­ ли фантазии нет у этого Петера! Свинцовый мозг, из отлитых литер, холодный, застывший и тяжелый. В тех­ ническом отношении, может быть, и чудо: но бывают ли еще чудеса в наш технический век? Самая смелая мысль, к которой воспаряет филолог,- это мысль об убийстве

жены. Но уж тогда жена должна быть чудовищна, лет на двадцать старше, чем данный филолог, она должна быть

его злобным подобием, она должна обходиться с живыми людьми, как он обходится с текстами великих писателей. Если бы он хотя бы совершил это убийство, если бы он поднял на нее руку и не дрогнул в последний миг, если бы он погиб из-за своего преступления, если бы принес в жертву своей мести конъектуры, рукописи и библиоте­ ку, все, что вмещало его убогое сердце,- тогда честь

и хвала его памяти! Но он предпочитает отделаться от нее! Предварительно он посылает телеграмму своему бра­

ту. Он просит помочь не убивать. Еще тридцать лет он будет жить и: работать. В каких-то анналах он будет сиять звездой первой величины, пока существует земля. Внуки, пролистывающие синологические ежегодники,- а такие внуки тоже родятся на свет,- будут натыкаться на его фамилию. Эту же фамилию носит Георг. Надо бы поме­ нять ее. Через пятьдесят лет китайское национальное

правителъство почтит его статуей. Дети, прелестные, нежные создания, с косыми глазами, с тугой кожей (ког­ да они смеются поникает самая суровая власть), будут

буквы его фамилии станут тайной, носитель которой был при жизни ясен, прозрачен, понятен, понят, а если когда и загадкой, то тут же разгаданной. Какое счастье, что люди обычно не знают, в чью честь названы их улицы! Какое счастье, что вообще знаешь так мало!

Вначале второй половины дня он отвел филолога

всвой отель и попросил его отдохнуть здесь, пока он

уладит его дела дома.

-Ты хочешь вычистить квартиру,- сказал Петер.

-Да, да.

-Не удивляйся, там страшная вонь.

Георг улыбнулся; трусы склонны к перифразам.

-Я зажму нос.

-Глаза держи открытыми! Может быть, ты увидишь

призраки.

-Я никогда не вижу призраков.

-Может быть, какие-нибудь и увидишь. Тогда скажи мне!

на тебя. Только скажешь слово, которое ему не по вкусу, и он уже дерется. Я не хочу, чтобы ты пострадал из-за меня. Он переломает тебе все кости. Каждый день он выставляет из дому нищих; сначала он избивает их. Ты не знаешь его. Обещай мне, что ты не станешь с ним связываться! Он лжет! Ему нельзя верить ни в чем.

-Я знаю, ты меня уже предостерег.

-Обещай мне!

-Да, да.

-Даже если он ничего не сделает тебе, он будет по- том издеваться надо мной.

Он уже заранее боится того часа, когда снова будет

один.

-Не беспокойся, я удалю его из дому.

-Правда? - Петер засмеялся, на памяти братавпервые. Он полез в карман и протянул Георгу пачку мятых банкнот.- Он захочет денег.

-Это, наверное, все твое состояние?

-Да. Остальное ты найдешь наверху в более благо-

От этой последней фразы Георгу чуть не стало дурно. Одна половина большого отцовского наследства вложена в мертвые тома, другая - в психиатрическую лечебницу. Какая половина помещена лучше? Он ожидал, что у Пе­ тера еще остались какие-то деньги. Мне жаль их не по­ тому, сказал он себе, что теперь мне придется кормить его всю жизнь. Его бедность злит меня потому, что эти­ ми же деньгами я мог бы помочь многим больным.

Затем он оставил его одного. На улице он вытер руки носовым платком. Он собирался провести им и по лбу и уже поднял было руку, как вдруг вспомнил о похожем жесте Петера. Рука его поспешно опустилась.

Подойдя к двери квартиры, он услышал громкий крик. Они спорили там. Тем легче он справится с ними. На его энергичный звонок открыла женщина. Глаза у нее были заплаканные, на ней та же смешная юбка, что

утром.

- Ну, доложу вам, господин брат! - завизжала она.­ Он обнаглел! Он заложил книги. А я-то при чем? Теперь он хочет донести на меня. Так не пойдет, скажу я вам! Я женщина порядочная!

Георг с изысканной вежливостью повел ее в комнату. Он предложил ей руку. Она быстро схватила ее. Перед письменным столом брата он попросил ее сесть. Он сам пододвинул ей стул.

- Устраивайтесь поудобнее! - сказал ОН.- ВЫ же, надо надеяться, чувствуете себя здесь хорошо! Такую женщину, как вы, следовало бы носить на руках. Сам я, к сожалению, женат. Вам бы вести собственное дело. Вы прирожденная деловая женщина. Нам ведь не помешают здесь?

Он подошел к двери в соседнюю комнату и подергал

ручку.

-Заперто. Превосходно. Заприте, пожалуйста, и дру­

гую дверь.

Она повиновалась. Он умел сразу превращать себя в хозяина, а хозяев дома - в гостей.

- Мой брат вас не заслуживает. Я говорил с ним. Вы должны уйти от него! Он хотел заявить властям о вашей

от доноса. Такого мужчину обманет любая женщина. Я думаю, он вообще не настоящий мужчина. Тем не ме­ нее при разводе он может легко добиться, чтобы винов­ ной признали вас. Вы бы остались ни с чем. За все ваши мучения с этим негодяем - я знаю, каков он,- вы бы тогда ничего не получили. На старости лет вы оказались бы в нищете и одиночестве. Такая порядочная женщина, у которой по меньшей мере еще тридцать лет впереди. Сколько вам, кстати, лет? Максимум сорок. Жалобу он тайком уже подал. Но я позабочусь о вас. Вы должны немедленно уйти из дому. Если он вас не увидит, он не станет ничего предпринимать против вас. Я куплю вам молочный магазин в другом конце города. Необходимую

сумму я ссужу при одном условии: вы никогда не пока­ жетесь на глаза моему брату. Если вы это все-таки сдела­ ете, сумма, которой я вас ссужу, перейдет снова ко мне. Соглашение такого содержания вы подпишете. Вы счаст­ ливо отделаетесь. Он хотел засадить вас в тюрьму. Закон на его стороне. Закон не на стороне справедливости. Из-за нескольких пропавших книг должна страдать такая женщина, как вы. Этого я не потерплю. Ах, если бы я не был женат! Позвольте мне, сударыня, как вашему деве­ рю, поцеловать вам ручку. Укажите мне, пожалуйста, точно, каких книг не хватает. Возместить их я считаю своим долгом. А то он не возьмет назад свою жалобу. Он человек жестокий. Мы оставим его одного. Это его дело, как ему жить дальше. Никто не станет заботиться о нем. Так ему и надо. Если он потом снова натворит глупо­ стей, пусть винит самого себя. Теперь он все сваливает на вас. Привратника я лишу места. Он вел себя с вами нагло. Пусть теперь трудится в каком-нибудь другом доме. Вы скоро снова выйдете замуж. Будьте уверены, весь мир будет завидовать вам из-за вашего нового мага­ зина. Мужчины в таких случаях рады пристроиться к делу через женитьбу. У вас ведь есть все, что нужно женщине. Никаких изъянов. Поверьте мне! Я - тонкая штучка. Кто сегодня так чистоплотен, как вы? Эта юбка - редкость. А глаза! А молодость! А ротик! Как я уже сказал, не будь я женат... я бы совратил вас с пути истинного. Но к жене брата я отношусь с уважением.

Когда я позднее снова приеду, чтобы присмотреть за этим дураком, я почтительнейше позволю себе навестить вас в вашей молочной. Тогда вы уже не будете его же­ ной. Тогда мы дадим волю своим сердцам.

Он говорил со страстью. Каждое слово оказывало рас­ считанное воздействие. Она изменилась в лице. После некоторых фраз он выжидательно замолкал. До такого мелодраматического пафоса он еще не осмеливался до­ ходить. Она ничего не говорила. Он понял, что это он поразил ее немотой. Он говорил, на ее вкус, так замеча­ тельно. Она боялась пропустить хоть одно слово. Глаза у нее выкатились, сперва от страха, потом от любви. Уши хоть и не собака, а навострила. Изо рта у нее текли слю­ ни. Стул, на котором она сидела, счастливо скрипел на мотив какой-то уличной песенки. Ее сложенные чашей руки были протянуты к нему. Она пила губами и руками. Когда он поцеловал ей руку, чаша потеряла форму, и губы ее прошептали, он слышал: еще, пожалуйста. Преодолев отвращение, он снова поцеловал ей руки. Она дрожала, ее волнение перешло даже на ее волосы. Обни­ ми он ее, она бы упала замертво. После его последней фразы, насчет сердец, она застыла в некоей венчающей позе. Ладонь и рука до локтя клятвенно прижалась к гру­ ди. У нее есть сберегательная книжка, сказала она затем. Ни одна книга не пропала, у нее есть ломбардные кви­ танции. Громоздко и неуклюже она отвернулась - за­ стенчивость бесстыжей! - и вынула из юбки, в которой, видимо, был карман, толстую пачку квитанций. Не хочет ли он и сберегательную книжку? Она подарит ему ее

из любви. Он поблагодарил. Именно из любви он не возьмет ее. Он еще отказывался, а она уже сказала: кто знает, доложу я, заслуживает ли он сберегательной книж­ ки. Она пожалела о своем подарке, прежде чем он принял его. Наверняка ли он навестит ее тогда, он же мужчина. Эти несколько слов, которые она произнесла, вернули ей самообладание. Как только он открыл рот,

она опять оказалась в его власти.

Спустя полчаса она помогала ему в действиях против

привратника.

- Вы, видимо, не знаете, кто я! - кричал на него

Георг.- Начальник парижской полиции в штатском! Стоит мне слово сказать, и мой друг, здешний начальник полиции, прикажет арестовать вас! Пенсию вы потеряе­ те. Я знаю все, что у вас на совести. Взгляните на эти квитанции. О другом я пока помолчу. Ничего не говори­ те. Я вижу вас насквозь. Вы скрытный тип. Таким я не даю спуску. Я попрошу своего друга, здешнего начальни­ ка полиции, провести чистку личного состава. Вы уйдете из этого дома! Чтобы завтра утром здесь духу вашего не было! Вы - подозрительный субъект. Собирайте свои манатки! Пока объявляю вам выговор. Я вас уничтожу! Преступник вы! Знаете, что вы сделали? Это уже притча

во языцех.

Бенедикт Пфафф, рыжий детина, весь сжался, упал на

колени и попросил прощения у господина начальника. Дочь была больна, она и сама умерла бы, он покорнейше просит не прогонять его с поста. У человека нет ничего, кроме глазка. Что у него еще осталось? Несколько ни­ щих пускай уж у него будут! И так-то ведь они почти не показываются. В доме его так любят, так любят. Он попал в беду! Если бы он это знал! По виду господина профессора не скажешь, что брат у него - начальник по­ лиции. Великая честь была бы встретить его на вокзале! Да смилуется Господь Бог. Он с благодарностью позво­ лит себе встать.

Он был очень доволен своей хвалой такому важному лицу. Поднявшись, он дружески подмигнул ему. Георг оставался замкнут и строг. В деловом отношении он по­ шел ему навстречу. Пфафф обязался не далее как завтра утром выкупить все заложенные книги. От своего дома ему пришлось отказаться. На другом конце города, рядом с ее молочной, он получил зоологический магазин, они заявили о своей готовности съехаться. Она поставила условием, чтобы ее не били и не щипали, а кроме того, чтобы ей разрешалось принимать визиты господина бра­ та, когда тот захочет. Пфафф согласился, явно поль­ щенный. Запрет на щипки вызвал у него возражения. Он тоже всего-навсего человек. Помимо любви, которая вменялась им в обязанность, они обязались следить друг за другом. Если одна сторона очутится вдруг вблизи

Эрлихштрассе, другая тотчас же сообщит об этом в Па­ риж. Тогда магазину и свободе - конец. По первому же сигналу последует телеграфный приказ об аресте. Донес­ ший получает право на вознаграждение. Пфафф клал на Эрлихштрассе, если он будет жить среди сплошных ка­ нареек. Тереза пожаловалась: опять он, доложу я, кладет. Хватит уж ему класть. Георг посоветовал ему выражаться, как то подобает приличному коммерсанту. Он теперь не жалкий пенсионер, а человек с положением. Пфафф предпочел бы стать трактирщиком, а всего лучше дирек­ тором цирка с собственным атлетическим номером и

дрессированными птицами, которые по приказу поют

ипо приказу же умолкают. Начальник полиции разре­ шил ему, если его магазин даст соответствующий доход

исам он будет вести себя как положено, открыть трактир или цирк. Тереза сказала: нет. Цирк - это непристойно, Трактир - пожалуйста. Они решили распределить труд. Она будет заниматься трактиром, он - цирком. Хозяин он, жена - она. Клиентов и гостей из Парижа обещал

господин начальник полиции.

В тот же вечер Тереза принялась тщательно чистить квартиру. Она не стала нанимать никаких уборщиц, она делала все сама, чтобы не вводить господина брата в не­ нужные расходы. На ночь она застелила кровать мужа свежим бельем и предложила ее господину брату. В гос­ тиницах все с каждым днем дорожает. Она не боится. Георг сослался на то, что ему надо последить за Петером. Пфафф в последний раз отправился в свою каморку; последний сон - самая святая память. Тереза шуровала

всю ночь.

Три дня спустя хозяин въехал в свой дом. Первым де­ лом он взглянул на каморку. Она была пуста; на месте глазка в стене зияла дыра. Пфафф выломал и упаковал свое изобретение. Библиотека наверху была цела. Двери между комнатами были распахнуты. Перед письменным столом Петер несколько раз прошелся вперед-назад.

- На коврах нет пятен,- сказал он и улыбнулся.­ Будь на них пятна, я бы сжег их. Терпеть не могу пятен!

Он вытащил из ящиков рукописи и взгромоздил их на стол. Заголовки он прочел Георгу.