Глава 10 культурные миры

1. Социальная антропология

З. Фрейд подходил к проблеме генезиса культуры сугубо антропологически. По его мнению, два мотива определяют человеческое поведение — польза и получение наслаждения. Далее Фрейд ставит вопрос о том, каким образом регулируются отношения людей между собой, как строятся социальные отношения. Фрейд считал, что совместная человеческая жизнь становится возможной только тогда, когда образуется некое большинство. Каждый жертвует своим инстинктом во имя солидарности. Индивидуальная свобода не есть, следовательно, достижение культуры: Культурное развитие представляется Фрейду как процесс изменений, которые происходят в сфере наших инстинктивных предрасположений. Удовлетворение их и есть психоэкономическая задача нашей жизни.

Мысль Фрейда афористична: сублимация вообще есть навязанная культурой судьба первичных позывов. В этом смысле культура предполагает неудовлетворение (подавление, вытеснение) самых мощных вожделений. Эти «культурные лишения» являются преобладающими в области социальных взаимоотношений людей. Здесь и кроется, по мнению Фрейда, причина враждебности, с которой приходится бороться всем культурам. Вероятно, последовательное развитие фрейдовской мысли привело бы его к убеждению, что один и тот же психологический механизм может проявляться по-разному в различных культурах. Однако

такого вывода Фрейд не сделал. В установлении того факта, что многие невротические реакции обусловлены именно культурным контекстом, — огромная заслуга неофрейдистов.

Первоначально примыкавшие к фрейдовской школе К. Хор- ни, Г.С. Сэлливан, Э. Фромм и А. Кардинер под влиянием американских социологических и бихевиористских теорий стали придавать огромное значение роли социальной среды. Они рассматривали воздействие общества на человека как решающее для формирования его психики. Немалое воздействие на неофрейдизм оказала американская школа культурантропологии. Исследователи обнаружили, что человеческая природа как некая относительно целостная данность вовсе не порождает единый культурный космос. В некоторых регионах Земли существуют разнородные феномены, отражающие ценностно-духовную практику человека. Культурные миры неповторимы, они демонстрируют разные виды ментальности, что подталкивает к выводу о чрезвычайном многообразии культурного опыта человечества.

Формы, которые принимают биологические и общественные процессы, бесчисленны, и эти формы — культурные. Например, когда биологическое и общественное тесно сплетено, — во многих культурах физически слабые всегда оказываются в невыгодном положении. Но есть группы, в которых действуют специальные сдерживающие механизмы, не позволяющие сильным использовать слабых. Запугивание получает общественное порицание и поэтому встречается крайне редко. В некоторых обществах существует тенденция назначать физически слабых на привилегированные должности.

Культурная антропология исходила из следующего положения: поместите людей, воспитанных в разных обществах и следующих разным традициям, на один необитаемый остров. То, что каждый из них увидит, будет далеко не одинаковым. Неодинаковы будут и способы их поведения в новых условиях. Между людьми и их окружением расположен неосязаемый и невидимый, но вполне реальный экран. Этот экран — «культура».

Такое обилие культурных феноменов подталкивает К. Хорни и других неофрейдистов к выводу: нет и не может быть неврозов, которые присущи человеку по определению, ведь то, что в

одной культуре вызывает невротические реакции, в другой культуре может являться нормой. Приведем некоторые примеры. Человек архаической культуры был убежден в том, что для рождения ребенка нужно непременно убить чужака. Иначе откуда же возьмется душа, которая перейдет в чрево его жены? И вот он ходит в поисках жертвы, томясь отцовским инстинктом. Но жертва не торопится попасть под его стрелу. Это рождает напряженное, невротическое состояние. Но ведь современному человеку, готовому иметь потомка, совсем не обязательно убивать другого человека.

Рассмотрим и другие иллюстрации. Человек античного мира привык тратить заработанные деньги на собственные нужды. Сколько заработал — столько полагается и благ. Сама идея накопления, т.е. оставления денег на «черный день», показалась бы ему странной. Тот же, кто делал сбережения, чувствовал себя не вполне уютно. Он невольно оказывался бы в невротической ситуации. Заимодавцы постоянно испытывали на себе диктат общих культурных традиций, порицающих «жизнь вперед».

Девушка, которая не стремится найти свое место в обществе, обрести социальный статус, была бы нормальной в культуре пуэбло. Однако в современном мире юная особа оказалась бы в стрессовой ситуации именно потому, что она не состоялась, не нашла себя. Можно ли считать нормальным человека, который утверждает, будто чувствует приближение животного, и может показать на своем теле знаки, благодаря которым об этом узнает? Однако в культуре бушменов это считается обычной нормой. Европеец, попавший в такую социальную среду, видимо, мог бы испытывать невротические состояния.

Для японца совершить в определенных обстоятельствах акт харакири — не что иное, как дело чести. Тот, кто не смог бы соответствовать долгу, стал бы презираем. Однако в православной культуре такой поступок рассматривался бы как погубление души. Брачные контракты стали традицией в западном мире, но в российской культуре они приживаются с трудом. Сама мысль

о разделении имущества в момент венчания, когда брак заключается перед Богом, рассматривается как кощунственная.

Человек архаической культуры, разговаривающий с умершим дедушкой, показался бы современному человеку психом. Но в

давних культурах это было нормой. Для иудея отдать деньги под огромные проценты — естественно, а для русского — повод для исповеди и раскаяния. В пушкинской трагедии «Скупой рыцарь» Альбер корит ростовщика за то, что он не признает рыцарского слова, а тот не обращает внимания на это. Трагедия заканчивается словами Герцога: «Ужасный век, ужасные сердца!» И в самом деле, есть от чего содрогнуться. Сын поднимает руку на отца. Угодничество заглядывает в чужие очи, вычитывая в них безжалостную волю. Люди готовы служить богатству, как «алжирский раб, как пес цепной». Страшное, не ведающее милосердия корыстолюбие. Сердце, обросшее мохом. Распад человеческого достоинства.

Однако спросим себя: какой же век оказался жестоким? Тот средневековый, с турнирами? Или последующий, вписавший в историю жуткие страницы первоначального накопления? А истребление целых народов — негров, индейцев, арабов, сопутствующее эпохе колонизации? А может быть, «ужасные сердца» — это про нас? Ведь это в нашу эпоху взметнулось к небу грибовидное облако. Мы довели исстрадавшуюся природу до кровоточащих ран. Это нам в глаза смотрит обнаженная женщина из документального фильма Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм» о зверствах нацистов. Святая нашего времени, она прикрывает грудь руками перед мигом казни...

У индейцев (да и у белых американцев) о воинской доблести рассказывали скальпы, снимаемые даже с живых людей, а у русских в тот же исторический период и о той же доблести свидетельствовали прощение побежденных и забота о раненых и пленных. Еще несколько десятилетий назад женщина, вступившая в добрачные сексуальные отношения, считалась падшей. Ее презирали, и она испытывала глубокий стыд. Сегодня, похоже, свободные связи становятся популярными.

Индийские дети, которые приезжают в Россию, больше всего удивляются, что наши дети зовут родителей на «ты». В Индии так не принято. К родителям обращаются только на «вы». Давайте подумаем, как лучше строить отношения с близкими. У Пушкина сказано «пустое вы» сменилось «сердечным ты». Высказано это у поэта по другому поводу, но все же — неужели лучше, общаясь с родителями, сохранять дистанцию?

Какая стратегия лучше? Сохранять эмоциональную близость, обращаться к родителям на «ты» или, рискуя этой дистанцией, нести эстафету уважения к родителям? Каждая культура выбирает свою стратегию. И в ней, в этой стратегии, есть и положительное, и отрицательное. Наверное, китайская культура, которая ставила перед семьей проблему сохранения стратегий, требовала от детей безоговорочного почитания. Философ Конфуций учил, что общество должно напоминать большую семью, в которой подданные чтят родителей и любят друг друга, как братья. Древние китайцы не только с огромным уважением относились к родителям, но и следовали их воле. Девушка не могла выйти замуж, если родители не одобряли ее выбор.

Нам, европейцам, трудно представить такую ситуацию, чтобы наши взрослые дети выбирали супруга или супругу по совету родителей. Это кажется невозможным. Даже после смерти отца или матери юноша, который хотел жениться на девушке, но не получил согласия родителей, должен был еще несколько лет ждать, когда согласно традиции можно было, наконец, жениться по своей воле.

Согласно законам средневекового Китая взрослый сын мог поступиться запретом своих родителей только через пять лет после их кончины. Хорошо это или плохо? У каждого народа — свои культурные особенности, свои правила жизни. Человеку европейской культуры может показаться странным, что надо называть родителей на «вы», согласовывать свою любовь с отцом и матерью, чтить их волю даже после их смерти. Однако эти традиции помогли китайцам сохранить высокое достоинство семьи. Наверное, сын или дочь могли видеть у родителей какие-то недостатки. Но они ни на минуту не забывали, что именно эти люди, отец и мать, даровали им жизнь. В китайской культуре не мог появиться такой герой, как Павлик Морозов, потому что по китайским средневековым законам сын, который донес на отца, наказывался сурово, вплоть до смертной казни.

В европейской культуре сердечная близость, возможность говорить с родителями как с равными (т.е. на «ты») ценилась выше, чем в древнекитайской. Дети, рожденные в царских или королевских семьях, не могли жениться или выходить замуж без согласия родителей. Считались с волей отца или матери в тех

случаях, когда родители располагали капиталом. Но в целом в европейской культуре не было такого культа семьи, как в Древнем Китае. Дети далеко не всегда исполняли волю родителей.

В европейской культуре есть такое явление, как конфликт поколений. Родители не считают, что дети должны обращаться к ним только на «вы», близкое «ты» между родственниками гораздо лучше. Дети могут выбирать иной образ жизни, жениться по собственному выбору. Мы знаем тургеневское «Отцы и дети», лермонтовское «Печально я гляжу на наше поколение...» Родители часто страдают, что дети живут своей жизнью, даже не посвящая в нее родителей, не оказывают отцу и матери должного уважения. Далеко не все дети проникаются мыслью, что именно родители подарили им возможность жить на этой земле. Например, можно услышать такое: «А я вовсе не просил меня рожать. Они даже не спросили моего мнения». В древнекитайской культуре такое совершенно невозможно. Юноша и девушка подчинялись воле родителей. Они знали, что сами станут стариками и им будет оказано глубокое уважение, что они будут вознаграждены за свое поведение.

Мысль К. Хорни о том, что характер невроза зависит прежде всего от социальных факторов, от культурных ценностей, оказалась весьма продуктивной. В результате внутри фрейдизма произошли существенные изменения. Так, оказались отвергнутыми теория сублимации и учение о либидо. Неофрейдисты, по существу, «социологизировали» психологию. Первые попытки объяснить сходства и различия культур предполагали психическое единство человека. Они изучали реакции человеческого организма на разнообразные стимулы и условия жизни. Человеческая психология оценивалась как пластичная и способная к бесконечной изменчивости.

Когда мы имеем дело с другой культурой, нас волнует вопрос, как избежать ошибок, которые связаны со своеобразием менталитета другой страны, другого народа. Почему европейцу трудно, например, войти в восточный бизнес? Деловая жизнь в Восточной Азии имеет «семейный характер». Предприниматели стараются вести дела не в одиночку, а опираясь на самых близких людей. Поэтому у них есть и личные отношения внутри фирмы и личные обязательства. Понятное дело, что иностран

цу оказаться на пересечении этих восточных деловых отношений очень трудно.

2. Две культуры — два мира

Восточная культура опирается на такие понятия, которые нелегко совмещаются в сознании европейца: иерархия и гармония. Для западного человека иерархия, разумеется, позволяет создать некое подобие порядка, но она вряд ли может обеспечить согласие. Ведь европейцу приходится выполнять волю руководителя. Стало быть, до гармонии далеко. Можно говорить лишь о скоординированных действиях.

Чтобы понять конкретные действия человека, следовало согласно неофрейдистам ответить на следующие вопросы:

1. Каковы врожденные дарования и возможности человека?

2. Каков их предшествующий опыт?

3. Какова его непосредственная ситуация?

Неофрейдисты, как и культурные антропологи, считали, что

«врожденные дарования» проявляются лишь в результате действия культурных процесс9в. В больнице в Нью-Мексико родились дети зуни, навахо и белый американец. Их можно определять как чрезмерно активного, среднего и неактивного. Дети каждой «расовой группы» попадали в каждую из этих категорий, хотя большая часть белых детей рассматривалась как чрезмерно активная. Однако через два года ребенок зуни уже не выглядел более активным по сравнению с белым малышом, но по сравнению с другими детьми своего племени он казался самым активным. Ребенок навахо занимал положение между белым ребенком и ребенком зуни. Но он остался чрезмерно активным для норм родного племени.

Стремление К. Хорни уточнить понятие невроза заслуживает признания. Ее широкая известность была связана с тем, что она в числе первых перешла от изучения классических форм неврозов к распознаванию новейших видов патологии в современном обществе. Сейчас, спустя много лет (работа «Невротическая личность нашего времени» вышла в 1937 г.), мы можем сопоставить невротические реакции наших дней с теми, которые попали в поле зрения Хорни.

10.3. Стремление к власти

Американская исследовательница пишет о стремлении к власти. Здесь она явно находится под влиянием А. Адлера. Последний считал, что в основе человеческой деятельности лежит стремление к личному превосходству. Эта идея-цель, хотя она лишь смутно осознается индивидом, становится центром формирования личности, обусловливая ее психику. Личность по своему формированию, полагал Адлер, всегда социальна. К. Хорни настаивает на том, что власть, престиж и обладание — это аспекты одной проблемы. Нормальный человек, по ее мнению, стремится выстроить разносторонние отношения с другими людьми. Невротик, напротив, старается доминировать, завоевывать престиж и добиваться благосостояния. Конечно, Хорни уточняет свою мысль: невротическое стремление к власти рождается из тревожности, ненависти и чувства собственной неполноценности.

Чтобы в полной мере оценить эти выводы, следует присмотреться к основным положениям психоаналитической теории К. Хорни. Она полагает, что решающее значения для развития человека имеют отношения между родителем и ребенком. По мнению Хорни, основу мотивации человека составляют две потребности: потребность в удовлетворении и потребность в безопасности. Огромную роль в формировании психики американская исследовательница придает феномену страха.

Таким образом, К. Хорни пытается отвергнуть теорию сексуальности 3. Фрейда. Она полагает, что связь между ранними переживаниями и позднейшими особенностями оказалась более сложной, чем предполагал Фрейд. Поэтому важно заново искать те факторы окружающей среды, которые ответственны за возникновение невротических конфликтов.

В разных работах Хорни отмечала, что неврозы возникают не благодаря Эдипову комплексу, а в результате нарушений в человеческих взаимоотношениях. Поэты и философы всех времен знали, что жертвой психических расстройств никогда не становится безмятежный, уравновешенный человек, но это всегда человек, раздираемый внутренними конфликтами. Любой невроз есть невроз определенного характера. И он рождается

из чувства изолированности, беспомощности, страха и враждебности.

Однако устранив фрейдовскую концепцию психосексуального развития личности, К. Хорни не сумела глубоко проанализировать феномен власти. Действительно, какова внутренняя (интроспективная) психологическая картина, мотивационная основа бесчеловечного поведения самих властителей (правителей, иерархов, «авторитетов», которые, не теряя душевного комфорта, обрекают людей не невзгоды и страдания? «Власть развращает человека, абсолютная власть развращает абсолютно». Неужели любой человек, обретший власть, способен на подобное «развращение»? Или только «избранные»?¹

Отечественные психоаналитики внесли немалый вклад в освещение этой проблемы. К примеру, диагноз политической патопсихологии, поставленный А.И. Белкиным, разносторонен². Почему политик становится искривленной личностью? Первая реакция психики на наркотик — снижение критики. От эйфории, от ощущения собственного величия, всемогущества, безграничности своих прав, которыми человек упивается на пике опьянения, невозможно, наверное, полностью вернуться назад, к трезвой и нельстивой самооценке. Соответственно накапливается и недоброжелательность к другим, недоверчивость, подозрительность: если я, такой прекрасный, не получаю рукоплесканий, которых достоин, то кто же вокруг меня, как не заклятые враги? Обостренная обидчивость, уязвимость приводит к бессмысленной растрате сил. Психика регрессирует — но тоже по-особому, на более примитивный, инфантильный уровень. Вывод А.И. Белкина: политический наркоман бесплоден...

Патопсихологическая экспертиза политика в классическом психоанализе гораздо более разносторонняя. Поиск власти рождается не из желания преодолеть чувство страха, одиночества. Еще в раннем детстве человек, жаждущий власти, встречается с соревновательными отношениями в семье. У такого человека имеются иллюзии относительно власти, что он тайно завладел ею и что это имеет первостепенное значение. Эта иллюзия яв

¹ Диденко Б.А. Хищная власть. Зоопсихология сильных мира сего. М., 1997. С. 3.

² См.: Белкин А.И. Власть и судьба. М., 1996.

ляется компенсацией его переживаний из-за состояния беспомощности и бессилия в руках соблазняющего и манипулирующего родителя. Но, чтобы осуществить эту иллюзию в своем разуме, он также должен был держать себя как человек, имеющий здоровье или власть. Когда человек с психопатическим характером добивается власти, что случается нередко, то ситуация становится опасной, потому что он не может отделить свою реальную власть от образа своего эго. И, таким образом, власть будет использоваться не конструктивно, а в субъективных интересах¹.

По мнению К. Хорни, далеко не во всех культурах в качестве ценности выступают власть, престиж или богатство. Власть — это способность и реальная возможность правителей или народа оказывать радикальное и всеобъемлющее влияние на деятельность, поведение, сознание и помыслы людей, распоряжаться их судьбами. В самых примитивных обществах, где основным источником существования была охота или собирательство, власть осуществляло лицо, которое по всеобщему признанию было компетентным для выполнения этой задачи. То, какими качествами должен был обладать этот человек, в большей степени зависело от конкретных обстоятельств. Как правило, эти качества включали жизненный опыт, мудрость, великодушие, мастерство, «внешность», храбрость. Во многих племенах не существовало постоянной власти. Она устанавливалась только тогда, когда возникала необходимость в ней. Разные представители власти осуществляли ее в различных сферах: ведения войны, религиозной деятельности, решения споров. Когда исчезали или ослабевали качества, на которые опиралась данная власть, переставала существовать и власть.

Сходной точки зрения придерживается и отечественный философ В.В. Бибихин. Вот что он пишет: «Князь Владимир Киевский — основатель Руси в той ее определяющей форме, по образу которой построены другие государственные образования на Восточно-Европейской равнине вплоть до Московского княжества, образец для всей династии Рюриковичей и также для более поздних правителей, святой креститель Руси». Если его

¹ См. об этом: Лоуэн А. Терапия, которая работает с телом. М., 2000. С. 137.

фигура считается многими важной для последующей истории всей России, то и способ перехода власти от него, первого, к первому его престолонаследнику должен быть, по мнению В.В. Бибихина, также знаменательным¹. Об этом говорят односторонне.

Летописи сообщают: в 1015 г. Владимир разболелся. Печенеги шли на Русь. Владимир собрал войско и послал с ним своего сына Бориса, в крещении Романа, князя Ростовского. 15 июля 1015 г. Владимир умер в Берестове, своей резиденции под Киевом. «И ведавше мнози плакавше по нем все множество: боляре яко отца, людие яко строителя, нищии яко заступника и кормителя». Тут странные, по мнению В.В. Бибихина, слова: ведали многие, плакало все это, т.е. знавшие о факте смерти, множество. Дело в том, что кончину князя скрывали, и вот почему. Борис, посланный преследовать печенегов, отсутствовал, и бояре «потаиша Владимирово представление того ради, дабы не дошла весть до окаянного Святополка», еще одного из сыновей Владимира. Он все-таки узнал, «з дружиною своей приспе в Киев», «вборзе» и «седе на столе отчи». Он начал раздаривать имение отца и, пишет летопись, киевляне имение брали, но с задней мыслью: они ненавидели Святополка и «бяху с Борисом, чаяху на княжение, любяху бо его вси».

Когда Борис приблизился к Киеву, он узнал сразу две вещи: что его отец умер и что на его место сел Святополк, которого вроде бы нужно свергнуть. Это будет справедливо, этого хотят киевляне, он имеет на то все права, он легитимный наследник, любимый сын, исполнитель последнего важного поручения Владимира. Он, однако, говорит, что не поднимет руки на брата. Такой миролюбец явно не годится на место правителя в жестокие времена. «И слышавше то (т.е. услышав от него пацифистские речи. — П. Г.) боялер и вой его разыдошась от него». Естественно: что делать властным и вооруженным людям при князе, который не хочет драться за власть? Борис узнает, что Святополк для надежности хочет все-таки его убить. И снова неожиданное: «Благословен Бог: не отиду от места сего, ни отбежу (т.е. не эмигрирую. — П. Г.), лутче есть умрети ту, нежели на чюжои стране». Тем гражданским и военным, которые все-таки не покинули его, он настоятельно велит разойтись: «Идите в

¹ Бибихин В.В. Узнай себя. СПб., 1998. С. 196.

домы своя». Все. За власть не цепляюсь. Войско распускаю. Часть войска расходиться не хочет. Мы, мол, без тебя возьмем город. Нет, не надо. Он еще пробовал вести переговоры с братом, но Святополк задержал посла и, пока Борис дожидался ответа, поторопил своих людей, которые с крайней жестокостью убили Бориса, венгра-телохранителя, прикрывшего его собой, и нескольких верных Борису людей. Летописец не скрывает, на чьей он стороне, на все века он отдает на позор имена «законопреступников»: Птуша, Талец, Елович, Ляшко. Они убили прекрасного доброго князя. Это сильно сказано: они воплощение чистого зла, никакие обстоятельства их не оправдают. Все ясно.

Убив Бориса, Святополк задумал погубить и Глеба. "Глеб, в крещении Давид, тоже сын Владимира, муромский князь. Конь споткнулся под Глебом — дурное предзнаменование. Оно скоро Подтвердилось, Глебу передали от Ярослава: не ходи, отец умер, брат убит. Глеб, как перед этим и Борис, тоже убедил дружину не поднимать гражданской войны, оставить его одного. Эти двое, Борис и Глеб, оказались слишком хороши, слишком чутки, слишком сердечны, чтобы взять власть. Таким образом, после Владимира власть не наследовала ему. Или сама власть Владимира была такого рода, что ее продолжением была жестокость? Святополк, правда, тоже не удержался на киевском престоле, его сверг на следующий год (1016) новгородский князь Ярослав, но Ярослав был жестоким, непосредственно перед этим он отличился избиением новгородцев.

Константинопольская патриархия, когда русский епископат представил ей для канонизации Бориса и Глеба, долго не соглашалась признать их святыми примерно по тем же причинам, по каким их не одобрил один человек с Запада, услышавший эту историю недавно. Борис и Глеб поступили неправильно. Они должны были, во-первых, переступить через свое отвращение к жестким методам ради страдающих под Святополком киевлян. Во-вторых, они должны были подумать о душе Святополка, своего сводного брата, и не попустить ему взять на себя страшный грех братоубийства. Константинопольские иерархи сомневались, можно ли назвать Бориса и Глеба великомучениками и мучениками за веру, ведь они страдали от единоверного Святополка, тоже крещенного христианина.

Борис и Глеб были убиты не силой — военной силе они даже не попытались противопоставить свою такую же, — а ненавистью, сражены человеческой злобой. Они не хотели жить в мире, где преступление возможно среди братьев. В этом смысле говорит о них церковь. Но главное — такими они почитаются у христиан. Г. Федотов в книге «Русское религиозное сознание» говорит, что с почитанием Бориса и Глеба как святых в мировом христианстве появилось нечто новое: русский кенотизм, от «ке- носис» — опустошение, обнищание, принятие на себя крайнего бессилия, добровольное привлечение смерти.

Но добровольным был и кеносис Христа, принявшего свою казнь и не оставившего себе ничего, ничего при себе не удержавшего, как бы раздавшего себя полностью до оставления себе полной пустоты, той пустоты, которая как раз и могла одна впустить в себя подвиг полного отдания себя. Федотов еще замечает, что в мученичестве Бориса и Глеба нет героизма, вызова силам зла: они плачущие, по-человечески слабые, совсем беспомощные, они слезно жалуются на свою участь. Если мир такой, если люди могут быть такими страшными, то не надо жить, не надо и пытаться бороться с ними силой рук. Невыносимо видеть этот ад на земле. Души подкошены, срезаны близким злом.

Что же произошло с властью при передаче ее в год смерти князя Владимира? Те, кто должен был ее взять (Борис, любимый сын), ее не взяли, отшатнулись в ужасе, не вступили в борьбу с жадным злом. Преклонение перед их поступком в русской церкви и в народе означало: весь этот народ отшатывается от страшной власти, легко отталкивает ее от себя в чужие руки, не хочет идти на противление злу, и не потому, что слаб, а оттого, что предпочел ослепнуть от черного блеска зла. Ему отвратительно вступать в прения с властью, если она такая. Он боится не силы рук, против которой одной, как против медведя, у него, может быть, нашлось бы мужество, а гадости и злобы, прикосновение которых хуже чумы, прилипчивее заразы.

Внешне после этого отступления окончательно упрочивается деспотическая власть, диктатура, и наблюдатель констатирует все признаки несвободы, рабства.

Однако здесь не постоянная робость, почва деспотии по Аристотелю, а умение видеть суть дела в глубине сердца. Со злом силой рук не справиться. Здесь тоже необходимо мужество, но

для особого сражения, без попытки устроиться так, чтобы по возможности отгородиться от зла, пусть оно потеснится за стены хорошо отлаженного порядка. Здесь ощущение, что если не мы, то кто же; что больше некому принять внешний удар; что зло, если уж оно дотянулось до нас, то от него теперь не уклонишься, не отодвинешь его за горный хребет. Против него только эти, на первый взгляд самоубийственные, средства, которые предпочли Борис и Глеб: смирение, молитва, беззащитная чистота.

Или вернее сказать так. Мы ведь, собственно, еще не знаем, чем кончится встреча человечества такого склада, как Борис и Глеб, со злом, с ненавистью, коварством, с ложью такого рода, как обман Святополком Глеба, — что отец еще не умер, только болен, и Глеб должен был поскорее прийти. Мы не знаем, потому что эта встреча еще только развертывается. Власть, та сторона, которая будет считать вопрос о власти безусловно первым и важнейшим, сумеет взять и удержать позиции сравнительно легко. Другая сторона, вопрос о власти первостепенным не считающая, не будет вооружаться, останется открытой, отдаст власть: если вам так хочется, берите ее. Власть у нас прекрасно знает и открыто говорит об этом обстоятельстве: «Народ не может создать власть, перестаньте».

Разумеется, это опасно. Риск свыкнуться с бесправием и отвыкнуть от свободы велик. Но это уже второй вопрос, когда главное решение принято. Оно уникально. Оно делает нас не Западом, но едва ли аристотелевским Востоком, где люди талантливо изобретательны, но слишком малодушны, чтобы противостоять грубой силе.

Мы можем уверенно говорить: подвиг священномучеников благоверных князей Бориса и Глеба, во святом крещении Романа и Давида, многократно повторен. Если бы не было молча, терпеливо отдающих жизнь, тысячелетнее государство не стояло бы, не могло бы обращаться к народу так, как оно всегда делает в трудные минуты: забудьте, откажитесь еще раз от себя, пожертвуйте всем вплоть до собственной жизни. Отвечая на этот призыв, жертвующие не ждут доводов, резонов. Иначе бы это была не жертва, а расчет. Жертва приносится потому, что человек оказывается готов сказать себе: ну, вот пришел и мой час;

теперь моя жизнь зависит совсем не от меня; что же, может быть, настало расставание.

Однако в современных условиях именно тяга к власти характеризует цивилизационный уклад. Американский футуролог

Э. Тоффлер, отмечая, что знание станет паролем нового века, в то же время добавляет: именно знание будет обеспечивать возможность властвовать. Власть меньше всего иницируется здоровыми потребностями. Нормальное стремление к власти, считает К. Хорни, рождается из силы. Однако невротическая тяга к доминированию в наши дни также вытекает из мощи, из стремления навязывать свою волю и свой диктат. Невротические стремления к власти, престижу и обладанию служат не только защитой от тревожности, неполноценности. Они позволяют сублимировать огромную энергию агрессии и враждебности.

Невротик, имеющий тягу к власти, будет стремиться к тому, чтобы жизнь легла под него. Он не станет приспосабливаться к реальности, учитывать ее требования. Напротив, такой человек будет оказывать сильнейшее сопротивление вызовам времени, установкам противника. Носителю власти важно, чтобы мир откликнулся на его волсделения и признал их законными. Вот почему в политике так часто обнаруживается близорукость, упрямство, авторитарность воли.

Хорни анализирует невротическое стремление к богатству. Она показывает, что иррациональное стремление стать собственником широко распространено в нашей культуре. Культ денег не был присущ многим культурам. Но в наши дни он становится едва ли не всеобщим. Недаром родилась метафора «заболеть деньгами». «Новые русские» в нашей стране утверждали себя в непрерывных боях с колоссальными психическими перегрузками.

Успешный человек — какой он? Можно ли хотя бы приблизительно составить его психологический портрет? Наше воображение рисует ухоженный сад на берегу озера, изящный коттедж, старинное столовое серебро и дочь хозяина в костюме для верховой езды. Чуть изменив угол зрения, мы видим обшитый дубовыми панелями кабинет, зеркальный письменный стол, одежду от модного портного, бесшумную машину. Потом нам представляется просторный зал фешенебельного клуба и центральная фигура основной группы — человек, скромно принимающий

искренние поздравления. С чем? С правительственной наградой, повышением по службе или рождением сына? Весьма вероятно, что произошло и то, и другое, и третье.

Так выглядит успех в расхожем мнении. Но ведь это скорее образ успеха, нежели сам преуспевающий человек... А что можно сказать о нем?

Авантюрный. По всей видимости, трудно добиться успеха, не обладая таким завидным качеством, как авантюрность. В самом деле, вспомним тех, кто оказался в Америке, когда там еще жили индейцы. Мог ли человек строгого склада, неукоснительно соблюдающий правила и законы, сесть на корабль и поплыть на другой конец света, чтобы прогнать аборигенов и найти там золото или нефть? Большая часть поселенцев была искателями приключений...

Предприимчивый. Мало помчаться за удачей. Нужно еще приступить к рискованному начинанию. После Второй мировой войны в США многие респектабельные журналы («Кольере», «Таймс») не выдержали конкуренции. Они стали закрываться. На этом фоне неожиданно стал преуспевающим новый и совсем не респектабельный журнал «Плейбой». Психологи той поры писали, что сфера индивидуального предпринимательства резко сузилась. Но вот молодой журналист чикагской газеты пришел к шефу и попросил увеличить его жалованье на 5 долларов в неделю. Шеф отказал ему. Тогда тот ушел из газеты, заявив, что создаст новый журнал, который даст совсем другой образ жизни Америке. И сказанное сбылось...

Алчный. Невозможно скопить состояние, не умея ценить деньги. Для современного человека, как и для его далекого предка, деньги таят в себе нечто мистическое. Они способны проникать в самые иррациональные и глубинные личностные пласты и пробуждать жадность, ревность, зависть и страх. Большинство людей верит, что многие из повседневных проблем можно было бы легко решить, если бы было достаточно денег. Отечественный бизнесмен во многом отличается от западного. Там первоначальное накопление предполагало аскетизм. Наш предприниматель, обретя капитал, большую часть денег тратит на самоутверждение: жилье, одежда, роскошный автомобиль, высокий класс потребления.

о*

Психологи считают накопление денег патологией и указывают на некоторые причины, которые порождают этот феномен: пережитая в детстве бедность, представления о зависти и ненависти богатых и бедных, стремление сохранить репутацию, самоосуждение, раскаяние и чувство вины.

Характеризуя психологическое состояние человека, увлеченного накоплением богатства, А.И. Белкин пишет: «Больной приходит в состояние безудержной эйфории. Возбуждение перехлестывает через край, срывая все тормозные системы психики. Резко возрастает агрессивность. Меняется представление о самом себе. Появляется ощущение всемогущества, исключительного значения собственной личности, дающего право на то, что между людьми считается запретным, — вплоть до убийства, неприятие которого биологически заложено в человеке»¹.

На самом деле такого человека захлестывает прилив неотвязных желаний, которые нередко можно назвать бредовыми, — так вычурны, так бесконечно далеки они от естественных человеческих потребностей. Многие зарубежные русскоязычные газеты утроили тираж, коллекционируя фантасмагорические причуды «новых русских». Один из них, например, перепробовав все удовольствия, которые предлагает миллионерам Ницца, потребовал, чтобы гидом к нему был непременно приставлен представитель русского аристократического рода, с титулом не ниже графского...

Безлюбый. Успешный человек часто расплачивается за богатство оскудением эмоционального мира. Сталкивая интерес и чувство, такой человек, как правило, отдает предпочтение первому. Широкий спектр внутреннего мира сужается. Человек карьеры ощущает, что у него нет друзей, а есть «нужные люди». Глубокая эмоциональная привязанность нередко замещается «потреблением секса». Это рождает тревожность, а иногда беспричинный страх. Деньги часто используются для того, чтобы купить привязанность, преданность и самоуважение. Многие успешные люди чувствуют себя нелюбимыми и пытаются избежать чувства отверженности и никчемности, угождая другим своей щедростью. Однако им трудно принять ответную любовь. Щедрость нередко маскирует настоящую враждебность к тем,

¹ См.: Белкин А.И. Запах денег. Психологические этюды. М., 1998.

от кого они зависят. Они обещают другим любовь, привязанность и ласку, которые льстят их самолюбию. Они пытаются рисковать в других областях, а в любовных отношениях ведут себя очень поверхностно.

Властный. Невозможно удержать успех, если не держать под контролем абсолютно все. Желание постоянно господствовать над обстоятельствами порождает «похоть власти». Мелочная опека, обостренное внимание к мелочам, стремление манипулировать людьми и вещами развивают своеобразную психопатию. Индивид такого склада «совращен» недоверием, подозрительностью, тревожной мнительностью. Для людей успеха нередко даже секс становится средством контроля или подчинения себе других.

Может ли человек успеха избежать теневой стороны своего богатства и власти? Многие полагают, что важно «компенсировать» себя расслаблением, отвлечением от постоянной мобилизованности. Чаще всего прибегают к алкоголю или пользуются проститутками. Между тем огромный эффект преодоления «психопатической структуры» дают спорт, эмоциональная раскрепощенность, аутотренинг... Человеку успеха можно пожелать «потешить» в себе ребенка: купить себе мягкую игрушку, съесть мороженое или написать неделовое «письмо другу». Успех повышает социальный статус человека. Но он включает в себя огромную зону риска, прежде всего, заполучить соматическое заболевание или оскопленный эмоциональный мир.

Кросс-культурные контакты

Культуры перестали быть герметически закрытыми ареалами. Неслыханная миграция населения, в результате которой экзотические духовные веяния опоясали земной шар. Грандиозные кросс-культурные контакты. Межнациональные браки. Экуменические волны. Поиск межрелигиозного вселенского диалога. Может быть, важно противостоять этим тенденциям? Именно так рассуждают многие культурологи традиционалистской ориентации. Не происходит ли порча великих заветов? Не рождается ли бессмысленная мозаика культурных веяний?

Между тем в современном мире продолжают существовать традиционные общества. Речь идет вовсе не о патриархальных социумах. Конкретное общество может быть весьма экономи

чески состоятельным, в нем могут действовать современные политические структуры. Но вместе с тем такие общества сохраняют ориентацию на традицию. Она во многом определяет мышление людей, их образ жизни, культурный уклад.

Представим себе молодого человека, который, будучи европейцем, хотел бы поступить на работу в модную фирму. Он передает в отдел кадров резюме. Из представленного документа становится очевидным, что молодой человек обладает неуемной энергией, инициативностью, готовностью все преобразовать на порученном ему участке. Надо полагать, менеджеры с пониманием отнесутся к такой саморекламе.

А теперь вообразим японскую девушку, которая тоже озабочена проблемами трудоустройства. В своем резюме она сообщает, что не обладает неумеренной инициативой, напротив, имеет обыкновение пунктуально точно выполнять порученное дело, без всяких изысков и нововведений. Кроме того, девушка обязуется не создавать в коллективе психологических проблем, вообще не «выпячивать» свое «я». Найти нужную нишу и трудиться в ней на процветание фирмы. Такую замечательную девушку фирма, надо полагать, с удовольствием примет на службу, будет опекать ее и относиться к ней как к родной, даже после того как со временем она выйдет на пенсию...

Еще пример. Молодой инженер придумал некое усовершенствование. Будучи европейцем, он описывает огромные преимущества, которые имеет его изобретение для фирмы. При этом отмечает свой личный вклад, личное творчество и даже намекает, что в случае признания его таланта предложения такого рода польются потоком... А теперь про китайского инженера. Он воспитан в культуре, из которой очевидно, что все лучшее, все самое достойное хранит традиция. Только она может помочь в этой жизни. Про свое изобретение он пишет так, что его собственная персона почти исчезает. Нет, это не он придумал. Так поступали предки, а он нашел в сокровищнице прошлого то, что может пригодиться сегодня.

В истории постоянно меняются социальные реалии, рождаются новые духовные абсолюты. Распад старых форм жизни и появление новых ценностных мотивов, как подчеркивает В. Вин- дельбанд, приводят в результате к возбужденному состоянию поиска и нащупывания, к интенсивному брожению, которое

требует своего выражения. Однако далеко не всегда эти искания рождают новую культуру. Но для того, чтобы возникла принципиально иная эпоха, нужны новые ценностные ориентации, которые формируют, как показывает немецкий философ, совершенно измененную структуру всей жизни.

Ценностью, на которую главным образом направлены все человеческие достижения, является благо человека. Философы, принадлежащие к разным культурным обществам, могут спорить относительно того, являются ли цели, которым служит культура, идеальными или естественными, представляют ли они собой естественное благо или мы только воспринимаем их в качестве святыни? Однако благо человека всегда подразумевается. Трудно представить себе человека, который восхищался бы культурными феноменами, если они направлены против людей. Это либо маньяк, либо диктатор. Философы и культурологи согласны с тем, что человек должен служить общему благу, поскольку он есть мера всех вещей. Именно ценности составляют движущие силы культурного процесса.

Литература

Ангел Е. Этос и история. М., 1988.

Библер B.C. Нравственность. Культура. Современность М. 1980.

Бондаренко Ю.Я. У истоков современной морали. М., 1991.

Вебер М. Образ общества. М., 1994.

Вейсс Ф.Р. Нравственные основы жизни. Минск, 1994.