Монография 03.14.14

внимание исследователей эпохи «застоя» сегодня устремлено к явлениям «неофициальной» культуры, именно в этот период обретшей парадигмальный масштаб и завершенность (см, например, специальные выпуски журнала «Новое литературное обозрение» (№ 25 и 29), посвященные культуре и литературе 1970-х, или такие книги, как «Советское барокко» П. Вайля и А. Гениса [104], «Андеграунд» С. Савицкого [440], «Поэзия как факт» В. Кулакова

[254]и др.).

Однако, при всей «расколотости» литературы 1960–1980-х на

официальную и «неподцензурную», нельзя отрицать наличие и объединяющих обе эти ветви особенностей художественного мировидения и тенденций, которые формируют общность литературы данной эпохи. Эти универсально-объединяющие начала в самом общем виде зафиксированы как в исследованиях 1970–1980-х гг., так и в постсоветском литературоведении. Именно их примем за точку отсчета в изучении картины мира поэтов данного периода, и потому остановимся на тех литературоведческих работах, в которых делаются попытки дать обобщающие характеристики поэзии поздних

1960-х – середины 1980-х гг.

Генерализующей идеей всех исследований поэзии «застойного» периода – работ от 1970-х гг. до наших дней – является мысль об усилении в ней философской составляющей и, соответственно, об актуализации элегического, медитативного модуса в лирике этих лет. Так, А. И. Павловский в фундаментальном обзоре поэзии поздних 1960-х – 1970-х гг. подчеркивает, что наиболее характерными для данной эпохи стали такие явления, как «поэзия раздумья, поэзия, внимательная к душевному миру человека, стихи, сосредоточенные на душевной работе, на поисках мысли, нацеленные на углубленное познание современности в ее неоткрытых и глубинных связях, переходах, сцеплениях…» [380, с. 199]. Сходным образом видит поэзию 1970-х и А. А. Македонов, утверждающий, что 1970-е – это отдельный своеобразный период в русской поэзии, «новая волна движения лирики» [309, с. 319], открывшая «новые возможности поэзии и поэтики» [309, с. 322] в разработке вечных философских тем судьбы и времени, природы и любви. Главным же в поэтическом мироощущении 1970-х исследователь считает метафизически окрашенное «движение в глубину» (жизни, личности, памяти), рождающее «некое чувство «высшего измерения»» [309, с. 323] и сопровождающееся поиском твердых, вечных ценностных оснований. Также и В. А. Зайцев, рассматривая поэзию 1960–1970-х гг. сквозь призму стилевых поисков, отмечает со второй половины 1960-х гг.

11

заметную эволюцию от «всплеска романтизма» к углубленноаналитической направленности поэзии к концу десятилетия [171, с. 113]. Тот же философско-аналитический вектор в поэзии 1970-х выделяет и Н. Р. Мазепа: «…наступила эпоха анализа и раздумья. Непосредственный взрыв чувств сменился потребностью осмысления окружающего мира» [308, с. 271].

Признание философской составляющей в качестве одной из главных в поэзии поздних 1960-х – начала 1980-х гг. – это едва ли не единственная мысль, которая выдержала проверку временем на истинность и объединила собой исследования советского и постсоветского периодов, а также работы, затрагивающие как «официальную», так и «неподцензурную» поэзию. В современных работах о поэзии эпохи «застоя» [277], [42], [391] и др. сделан акцент на философичности лирики этого времени, на миромоделирующей роли метафизических, натурфилософских, религиозных начал в художественных системах поэтов-«семидесятников»: «Необходимость метафизики в рассматриваемый исторический период была вызвана стремлением семидесятников найти такие основания вначале индивидуального, а потом – и всеобщего бытия, которые обеспечили бы возможность разговора о человеке и мире. Ставя предельные вопросы, семидесятники стремились доказать право человека называться человеком в ситуации тотального обесценивания всех ранее сложившихся и прошедших проверку историей ценностей – ценности индивидуальной человеческой жизни, ценности родовых и родственных связей, а также – ценности того, что может быть названо смыслом существования, если понимать под таковым существование человечества в целом» [391]. Основываясь на богатом поэтическом материале эпохи, стройную систему эволюции философской поэтической парадигмы от 1960-х до конца 1980-х гг. выстроил М. Эпштейн. Отмечая, что на 1960–1980-е гг. приходится «метафизическая» («религиозная») фаза в истории русской поэзии ХХ в., он выделил в ней три периода: 1) «тихая» лирика, которую, как и «деревенскую прозу», отличает «наивная» религиозность, связанная с потребностью «приникнуть» к «вековому укладу» [585, с. 225]; 2) «мифологизм», «свободно играющий безднами и кручами духа» и связанный по преимуществу с творчеством Ю. Кузнецова [585, с. 225]; 3) метареализм, оцениваемый исследователем как завершающая фаза в движении современной метафизической лирики и как «культурно наиболее проработанный пласт» [585, с. 225]. В этой классификации интересной может быть признана попытка связать в некое органическое единство основные течения лирики 1960–1980-х,

12

выявив внутреннее родство между такими явлениями, которые не принято связывать друг с другом (метареализм и «тихая» лирика). Представляется, что стремление увидеть единую логику в разнообразии художественных явлений эпохи помогает потенциально выстроить целостную картину мира данного периода.

Отметим еще один важный акцент в осмыслении поэзии 1960– 1980-х, связанный с ее философской доминантой и проставленный еще в исследованиях советского периода, но незаслуженно, на наш взгляд, затушеванный в современном литературоведении: акцент на важности природы в художественном мире поэтов 1960–1980-х гг. Больше всего о формирующей художественный мир роли природы говорилось в связи с «тихой» лирикой. А. И. Павловский, в связи с творчеством А. Поперечного, В. Казанцева, В. Фирсова, Р. Казаковой, О. Фокиной, А. Дементьева, В. Сосноры, В. Цыбина, И. Волгина, Д. Блынского отмечает: «Поэтическая мысль настойчиво ищет связей с природой, она подолгу останавливается на таких моментах, где эта связь вдруг обнаруживается легко и просто – в перекличке ли душевной жизни с вековечными ритмами природы или в тайной близости неосознанных движений…» [380, с. 244]. А. В. Македонов также подчеркивает философскую насыщенность пейзажноприродной образности у «тихих» лириков, выделяя, в частности, у Г. Горбовского особую роль мотива пути: «<…> близость к природе здесь – близость во время некоего путешествия, дороги – в пространстве и времени» [309, с. 291]. Важность натурфилософского преломления темы «человек и природа» в лирике «застойного» времени отмечает и В. Е. Ковский [223, с. 181]. Глубоко и своеобразно интерпретирует в связи с темой природы актуализацию фетовской традиции в «тихой» лирике В. В. Мусатов. Отмечая, что фетовская традиция в свое время «искала соотношения природных глубин человека и исторической жизни» [347, с. 60], исследователь выявляет в поэзии 2-й пол. 1960-х–1970-х гг. ту же задачу: «Личность должна была вписаться в социально-историческую структуру не только своим общественным, социальным, но и природным бытием» [347, с. 59]. И синтез биографического, природного и социальноисторического начал исследователь выявляет в лучших произведениях «тихой» лирики. Л. Аннинский и вовсе считает стремление «слиться с природой, исчезнуть в ней, раствориться» поколенческой чертой поэтов, родившихся в начале 1940-х гг. [16, с. 42], а А. Урбан подытоживает в 1984-м г. роль «тихой» лирики в развитии русской поэзии, говоря, что именно «тихие» поэты «на

13

новом уровне <…> утвердили пейзажную лирику, которая без философского подтекста теперь безжизненна» [521. c. 201].

Таким образом, можем констатировать, что в литературоведении 1970–1980-х гг. уже были прослежены наиболее бесспорные тенденции развития поэзии данного времени, однако бедность исследовательского инструментария, связанная с идеологическими ограничениями эпохи, не позволила науке того времени сформировать полную, объективную научную картину лирики этих лет. Ее в советских исследованиях искажает, прежде всего, отсутствие ряда ключевых фигур русской поэзии, в результате чего формируется ложное впечатление кризисности поэзии 1970-х. Симптоматично, например, пишет в 1983 г. С. Чупринин о вторичности и инерционности этой поэзии: «Они, 70-е годы, не дали нам ни одного безусловного нового имени, ни одного дарования, соизмеримого с дарованиями А. Вознесенского и А. Кушнера, Н. Рубцова и Ю. Мориц» [558, с. 277]. Излишне напоминать, что на 1970-е гг. приходится начало творчества поэтов, ставших лидерами современного литературного процесса – Б. Кенжеева, Т. Кибирова,

«кружков», затухшей после 1920-х гг. и только зарождавшейся заново в 1950–1960-х гг. На этом фоне очевидно, насколько искаженной изза цензурных ограничений предстала картина русской поэзии 1960– 1980-х гг. в официальном литературоведении того времени.

Другой проблемой, также трудно решаемой в пределах филологии 1960–1980-х, стало отсутствие методологического выбора, когда подразумеваемая тотальность соцреализма как единственного метода советской литературы исключала возможность выстраивания научно корректных типологий поэтических систем, течений и направлений эпохи. Паллиативные средства, вроде исследований «стилевых поисков и тенденций», лишь отчасти помогали создать представление о реальном разнообразии путей лирики 1960–1980-х (см., например, четырехчленную типологию стилевых течений в книге В. А. Зайцева о поэзии 1960–1970-х гг., основанную на классической дихотомии «реализм/романтизм» и не выходящую за ее пределы [171]), а сам принцип типологизации в отношении современных литературных явлений предельно проблематизировался и ставился под сомнение (см. характерные рассуждения на эту тему: [136]). В результате в исследованиях советского времени имеем последовательное соблюдение «поколенческого» принципа в

14

классификации литературных явлений в соединении с монографическим «портретированием» ([335], [138], [17] и др.).

Указанные ограничения, искажавшие объективно гораздо более сложную парадигму поэзии 1970–1980-х гг., стали первоочередными объектами преодоления в постсоветскую эпоху, когда в исследованиях, наоборот, стал преобладать типологизирующий подход [277], [465], [586], а внимание критики преимущественно обратилось к богатейшим «залежам» неофициальной словесности. В итоге полная, научно корректная панорама поэзии позднесоветского времени только начинает складываться. Рассмотрим основные литературоведческие труды, в которых делаются попытки представить целостную картину русской поэзии второй половины ХХ века, преодолевая односторонность как советских, так и постсоветских разработок этого материала.

Литературный процесс, получивший название «современная русская литература», в который входит интересующее нас явление, к настоящему времени получил широкое освещение и в историколитературном [470], [228], [42], [346], и в литературно-критическом аспекте [64], [197], [141]. Определенные этапы литературного процесса становились объектом целостного исследования [199], [170], [173], или же обзор творчества русских писателей XX в. распределялся по отдельным главам [198]. В параметрах дескриптивного и процессуального подходов, с преобладанием

«характерные тенденции литературного процесса, его внутреннюю логику, вектор и динамику движения художественного сознания» [277, с.10] в изучаемом цикле истории русской литературы.

Особый интерес в рамках нашего исследования вызывают работы, в которых представлены различные типологии русской литературы второй половины ХХ века, в частности, касающиеся поэтического процесса. Из них выделим в первую очередь классификацию В. И. Тюпы, основанную на парадигме художественности [516], [517]. М. Эпштейн, исследуя «циклы» литературного процесса (1920-1990 и «после 1990 г.»), вводит понятия религиозной, моральной, социальной и эстетической «фаз» развития литературы [587]. Ценными представляются для нас также и современные работы, исследующие литературу соцреализма,

имевшую официальный статус [479], [142], [469], [305], [416], [501], [191].

15

Хронологический подход к периодизации историколитературного процесса, основанный на представлении о тесной связи между развитием литературы и социально-политической ситуацией в стране [6], в литературоведении XXI в. постепенно преодолевается. Предложены различные варианты периодизации литературы советского периода, и хотя эти версии зачастую не совпадают, такая вариативность, на наш взгляд, способствует более глубокому проникновению в сущность процесса и выявлению специфики различных его аспектов. Так, М. Чудаковой предложена и аргументирована концепция смены определенных «литературных циклов» [556] советского периода русской литературы; Г. Белой выявлена и проанализирована стилевая эволюция подцензурной литературы [61], [62], [65]]; Х. Гюнтер дает периодизацию формирования, развития и деканонизации литературы социалистического реализма [151, С. 281-288], М. Эпштейном представлена «Периодическая таблица новой русской литературы (циклы и фазы развития)» [587, С. 160-161].

Осмысление феномена лирики 1970–1980-х годов возможно лишь в сочетании историко-литературного и теоретикометодологического подходов. Наиболее адекватными, на наш взгляд, представляются типологии поэтических направлений и течений, предложенные М. Эпштейном и Н. Лейдерманом и М. Липовецким (поэты-«шестидесятники», «старшие» и «младшие акмеисты», «тихие лирики», концептуалисты, необарокковая поэзия, постреалисты (метареалисты)) [277]. Что касается теоретико-методологических ориентиров, следует выделить подход В. Тюпы [517], предложившего типологию парадигм художественности. Ученый выделил три художественных модуса, которые сформировались в русской поэзии в постсимволисткую эпоху: авангардизм, соцреализм, неотрадиционализм. Для авангардизма характерны альтернативность уединенного сознания; самоактуализация как самоутверждение; дискурс свободы; коммуникативная стратегия антитекста; отказ от эстетического объекта; игровое жизнестроение, расцвет беллетристики. Соцреализм презентует авторитарное сознание; дискурс власти; коммуникативная стратегия сверхтекста; сублимация субъективности; самоактуализация как функционально-ролевое самоопределение; героика дезактуализации; идеологема врага; Ветхозаветный хронотоп народного пути; диктатура публицистики. Неотрадиционализму присущи культура конвергентного сознания; дискурс ответственности; коммуникативная стратегия транстекстуальности; онтологизм эстетического откровения;

16

реабилитация художественности; самоактуализация как самотрансценденция; гетеролиризм «своего другого»; Новозаветный хронотоп крестного пути. Примечательно, что парадигма художественности приложима не только к характеристике того или иного течения в русской поэзии интересующего нас периода, но, что особенно важно, дает возможность проследить эволюцию творчества отдельного писателя, поскольку может изменять свои очертания в разные периоды творчества автора.

Обзор перечисленных источников позволяет увидеть общие закономерности поэтического процесса в истории русской литературы второй половины ХХ века, в которые вписывается лирика конца 1960-х – середины 1980-х годов.

Рассмотрим более подробно к «оттепельную» поэзию. Относительно этого периода заметим, что наряду с понятием «оттепель» существует и понятие «эпоха шестидесятых», которые иногда используют как синонимичные, но некоторые исследователи их разграничивают. «Оттепель» как культурно-исторический цикл не имеет жестко фиксированных хронοлогических границ. Начало ее формирования приходится на середину 1950-х гг., завершается она к началу 1970-х гг. Н. Л. Лейдерман и М. Н. Липовецкий ее рубежными знаками считают секретный доклад Н.С. Хрущева на XX съезде партии (февраль 1956 г.) и подавление «пражской весны» советскими танками (август 1968 г.) [271, с. 89].

П. Вайль и А. Генис в работе «60-е. Мир советского человека» (1996) дифференцируют понятия «оттепель» и «эпоха шестидесятых годов». «Оттепель», в их трактовке, помещена в рамки 1956–1964 гг., а в качестве начальной точки отсчета «эпохи шестидесятых» ученые рассматривают XXII съезд КПСС, который состоялся в 1961 году и принял программу построения коммунизма. Окончание этого исторического периода, по их мнению, связано с событиями в Чехословакии 1968 г. [103, с. 5]. Л. Аннинский полемизирует с авторами книги и утверждает тождество понятий «оттепель» и «эпоха шестидесятых», называя XX съезд партии событием, положившим начало «советскому ренессансу».

Возрожденческим духом наполнились все сферы культурной жизни, но наиболее чутко на него отозвалась поэзия, которая, как известно, в пору сдвигов историко-культурных циклов первая улавливает перемены и мгновенно их фиксирует: «Пафос, утверждающийся в лирике в пору исторического слома, становится эмоциональным камертоном наступающего литературного цикла» [277, c. 116]. Отличительной особенностью лирики периода

17

«оттепели» стала ее «экспансия» во все виды литературного творчества и форма реализации рецептивной функции.

В рамках хронологического подхода к эпохе «оттепели» причастны поэты старшего поколения – А. Ахматова, Б. Пастернак, Н. Заболоцкий – на завершающем этапе своей творческой эволюции; продолжатели традиции Серебряного века – А. Тарковский, М. Петровых, С. Липкин, впервые получившие возможность публиковаться; поэты, сформировавшиеся в парадигме соцреалистической поэтики и переживающие трудный период пересмотра и обновления своих убеждений – А. Твардовский, Л. Мартынов, Я. Смеляков; участники будущей «лианозовской группы» – Г. Сапгир, И. Холин, Вс. Некрасов, Я. Сатуновский; ленинградские поэты – Е. Рейн, И. Бродский, А. Кушнер, Д. Бобышев, А. Найман, Г. Горбовский. Своеобразным связующим звеном между поэзией новой формации и военного поколения стало творчество Б. Слуцкого. В то же время эпоха «оттепели» стала источником формирования нового художественного мышления, основанного на плюрализме мнений, поэзия в это время становится «экспериментальной площадкой будущей демократии», дает «возможность переходить с языка на язык, пусть не понимая, но и не перебивая друг друга» [587].

Ключевыми же фигурами в «оттепельной» поэзии признаны Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Р. Рождественский.

Поэзии «шестидесятников» в целом присуща гражданственность, причем такая, «которая личному придает значение общего, а общее переживает как личное» [277, с. 119], высокий публицистический пафос, риторичность и декларативность, аллегоризм и метафоричность. Это была поэзия эмоционально искренняя и мощная, демонстрирующая новое мироотношение – революционные идеалы стали для них мифологемами, эмблемами высоких нравственных принципов. В то же время «шестидесятники» не отказывались от общепринятых в поэзии соцреализма стереотипов – мотивов жертвенности, альтруизма. Романтический идеализм, характерный для поэзии этой эпохи, обусловил амбивалентность в отношениях между личностью и миром. С одной стороны, они строились на паритетности, с другой – сближались разноуровневые понятия: индивидуальная судьба человека и история, эпоха, человечество; облик лирического героя совмещал обыденность и глубокий внутренний драматизм. Характерной чертой лирического героя «оттепели» стала исповедальность и противоречивость, объясняющая нестандартность личности. Эти

18

интенции лирического субъекта «шестидесятников» обусловили необходимость Другого.

Таким образом, главным достижением поэзии «шестидесятников» стало преобразование социального пафоса советской гражданской лирики в пафос гуманистический, общечеловеческий. Но это достижение стало и началом кризиса «оттепельной» поэзии, проявившегося в «мотивах усталости», «тоски по тишине и покою», осознании неосуществимости «заветных планов и намерений». Н. Л. Лейдерман и М. Н. Липовецкий усматривают возможную причину кризиса в «специфических противоречиях, которые свойственны гражданской лирике по определению» [277, с. 130]. Поэзия «шестидесятников» выполняла в первую очередь дидактическую, просветительскую функцию, что в известном смысле привело к ее эстетической ущербности. Но главное – к середине 1960-х годов надежды на обновление общества рухнули, политическая система опять продемонстрировала свой тоталитарный характер, что стало для «шестидесятников» тяжелым моральным потрясением.

Как целостное художественное течение поэзия «шестидесятников» с этих пор перестала существовать, а ее представители выбрали различные пути дальнейшей творческой эволюции. Р. Рождественский принял законы соцреалистического письма, а в позднем его творчестве проявилась философская элегичность, обусловленная экзистенциальными настроениями. Дальнейшее творчество А. Вознесенского пропитано кризисным мироощущением. Е. Евтушенко более других остался верен «шестидесятническому» пафосу и в зрелом творчестве. Особое место среди поэтов-«шестидесятников» занимает Булат Окуджава. Биографически он принадлежит к фронтовому поколению, но трепетное отношение к человеку и чувство хрупкости человеческой жизни, сформированное войной, а также ориентация на романтические ценности сблизили поэта с «шестидесятниками», что обусловило особое место его творчества в поэзии «оттепели».

В контексте «шестидесятничества» нельзя обойти вниманием и фигуру А. Т. Твардовского, поэтическая книга которого «Из лирики этих лет. 1959–1967» приходится как раз на период «оттепели». И в этом смысле важно обратить внимание на особый автобиографизм в поэзии: важна не столько достоверность жизненного опыта, а то, что «носителем опыта является Поэт» [277, с. 251]. Исповедальность, присущая «шестидесятникам» в целом, у А. Твардовского обретает особое звучание – «это исповедь Поэта». А. Твардовский возвращает

19

Поэту его высокую духовную миссию, в лирике писателя отражен «мучительный процесс освобождения самого поэта от тоталитарного менталитета» [277, с. 259].

«Оттепельные» процессы коснулись и неофициальной литературы, которая, в первую очередь, представлена поэтами авангардного направления. Если «шестидесятничество» как целостное художественное явление прекращает свое существование, то некоторые «вольные объединения» поэтов, сформированные эпохой «оттепели», перерастут в художественные течения, расцвет которых приходится на 1970–1980-е годы. К примеру, О. Григорьев и поэты Лианозовской группы (Е. Кропивницкий, Вс. Некрасов, Я. Сатуновский, Г. Сапгир, И. Холин) возродили традиции обэриутов, которые впоследствии будут актуализированы концептуалистами (И. Кабаков, Д. Пригов, Л. Рубинштейн, М. Айзенберг). Также следует назвать кружок Черткова (Л. Чертков, С. Красовицкий,

О. Седакова, Е. Шварц); СМОГ (Л. Губанов, В. Алейников и др.); а также поэтов, которые не входили в группы или объединения, но представляются яркими поэтическими фигурами, такими как В. Казаков, Г. Айги, В. Соснора, творчество которых развивало традиции футуризма.

Неофициальная литература актуализировала преимущественно эстетику модернизма и авангарда. Современный авангардизм демонстрировал свою маргинальность по отношению и к официальной идеологии, и к культуре «оттепели» в целом, что обусловило их сосредоточенность на ценности свободы. В понимании авангардистов подлинная свобода – это внутренняя свобода, «безграничная свобода художественного самовыражения» [277, с. 377]. Такая свобода у неоавангардистов выражалась, в первую очередь, в «насилии над языком», но не в смысле «общего знаменателя культуры», что было характерно для традиции авангарда, а над официозным, идеологизированным языком и косноязычным языком «народной массы», «улицы безъязыкой». Другими словами, «эстетика ничтожного и пошлого» (А. Хансен-Лёве) разрабатывалась неоавангардистами «в противовес глянцу официозной культуры»

[277, c. 378].

Неоавангардизм характеризуется полным и принципиальным отказом от утопизма. Мир для них становится тюрьмой, жизнь – олицетворением боли, дискурс свободы породил отсутствие

20