Монография 03.14.14

произведения, друг от друга неотделимые, как и несводимые друг на друга» [531, с. 129-130]. Следовательно, физические пространство и времени обязательно проявятся в художественном произведении, где данные понятия станут категориями поэтики.

В данном разделе работы ставится цель проанализировать имеющие концепции времени и пространства, а также литературоведческие подходы к изучению этих категорий и обосновать их функционирование в картине мира, репрезентированной в пейзажной лирике.

Поскольку пространство и время входят в состав художественного произведения, мы считаем их, наряду с другими элементами текста, формами авторского сознания, которые в лирике вступают друг с другом в особые субъект-субъектные и субъектнообразные отношения. В данном случае нас интересует судьба пространственно-временных реалий как атрибутов физического мира в одном из проявлений мира художественного – лирическом пейзаже. Исключительная значимость последнего определяется его субстанциальной близостью человеку-субъекту, феномену Нового времени, «пред-ставляющего» мир в виде «картины» [369].

Для описания пространственно-временного континуума, запечатленного в лирике, целесообразно привлечение таких понятий, как концептуальное и перцептивное пространство и время, а также грамматическое время. В свою очередь под концептуальным пространством и временем следует понимать определенную концепцию времени и пространства. Р.А. Зобов и A.M. Мостепаненко дают такое определение концептуального времени и пространства: «Произведение искусства – это особый тип реальности, существующий... в виде трех слоев или сфер, каждая из которых локализована в пространстве и времени особого типа. В реальном (физическом) пространстве и времени оно представляет собой обычный материальный объект, вещь наряду с другими вещами; в концептуальном – выступает в виде некоей модели определенного класса реальных или мыслимых ситуаций и, наконец, в перцептуальном – в форме художественного образа» [418, с. 14] . И далее: «Модельное отображение вне нас существующей реальности, осуществляемое на уровне концептуального пространства и времени, в случае произведения искусства выступает как объективированный фон художественных событий» [418, с. 15]. Как видим, в данном случае термины «художественное» и «концептуальное» пространство и время представлены как синонимичные.

111

В.И. Чередниченко дает иное толкование концептуальному времени (что приложимо, как представляется, и к пространству): «Концептуальный аспект, к которому прибегает основная масса исследователей проблемы времени, наиболее легок для изучения, ибо анализу подвергаются те или иные суждения автора (персонажа) по проблеме времени, то есть имеет место своеобразная интерпретация интерпретации» [549, с. 21].

Следовательно, под концептуальным временем и пространством понимается совокупность неких устойчивых представлений о них в ту или иную историческую эпоху, у того или иного автора и т.д., которая существует до и вне художественного произведения. Она может «отражаться», реализовываться в произведении, но художественное время и пространство не сводятся к простому воспроизведению характеристик реального мира; на него накладывает отпечаток мировоззрение автора, в том числе и его представления о пространстве и времени. То есть художественное время и пространство не противопоставляются концептуальным, но это и не вполне синонимичные понятия. Исходя из определения картины мира

– «мир, пред-ставленный человеком-субъектом», и понимая мир физический как пространственно-временное единство, для «картины мира» существенным будет, во-первых, выбор пространственновременных реалий, во-вторых, способ их «представления», в-третьих, цель такой презентации. Все эти приоритеты обусловлены мировоззренческой позицией автора, картину мира которого репрезентирует художественный текст.

Пространственно-временные параметры художественной реальности отличаются изменчивостью, что вызвано влиянием различных факторов. Среди них социально-исторические обстоятельства, состояние культуры, науки, мировоззренческие установки, сформировавшиеся в тот или иной период в определенной стране или ряде стран. Д.С. Наливайко отмечает: «Известно, что духовной культуре каждой страны присуще в каждую эпоху определенное системное единство. Одни сферы духовной жизни образуют своего рода системное ядро умонастроений эпохи, становятся доминантами, оказывающими воздействие на другие ее сферы, в том числе и на литературу. И не только на идеологическую направленность, тематику и проблематику литературных произведений, но и на их художественный уровень, поэтику и стиль» [349, с.109]. Специфика времени и пространства в разных странах в разные периоды их развития, кроме исторических обстоятельств, обусловлена преобладающими тенденциями и установками в культурной и

112

идеологической жизни. «В каждом индивидуальном сознании присутствует, прежде всего, пространственно-временная концепция эпохи, культуры» [526, с. 15]. Изменения в культуре, науке, духовном состоянии общества, смена мировоззренческих установок эпохи обусловливают изменения и в системе представлений о пространстве и времени. Таким образом, эволюция категорий «время» и «пространство» тесно связана с историей развития общества, его науки, культуры, философской мысли.

Рассмотрим наиболее значимые концепции пространства и времени в их историческом развитии: архаическую (шире – мифологическую), иудео-христианскую, карнавальную и научную.

Архаическое понимание пространства кардинально отличается от современных взглядов на него, сформированных под воздействием научных теорий. Изучая мифологическую модель мира, В.Н. Топорова приходит к выводу, что «применительно к наиболее сакральным ситуациям <…> пространство и время <…> образуют пространственновременной континуум…» [508, с. 22], где время сгущается и «спациализируется» [508, с. 23] то есть «опространствливается», становится некой формой существования пространства. Пространство же втягивается в движение времени, реализуясь в разворачивающемся во времени мифе, сюжете. Примером может служить мифологема пути как один из наиболее ярких хронотопных образов.

При всей неразделимости пространства и времени в архаическую эпоху, восприятие этих категорий сознанием современным дает возможность выявить их определенные характеристики. Так, представления о пространстве в мифологической картине мира исходят из дихотомии «сакральное/профанное». Горизонталь в космической модели выстроена на противопоставлении сакрального центра и мало освоенной периферии, по вертикали все священное находится вверху, профанное – внизу; также в горизонтальной ориентации по сторонам света север (иногда и восток) оказывался тождественным низу, а юг – верху [325, с. 214-216]. Таким образом, дихотомия «сакральное/профанное» в мифологической модели мира выражается в пространственных оппозициях: 1) верх – низ; 2) центр – периферия; 3) север – юг.

Архаическое время также имеет свои особенности. Это время измеряется событиями коллективной, а не индивидуальной, жизни, поскольку человек еще не выделился из коллектива. Также не отделял себя человек от мира в целом, ощущая свое не просто родство, а субстанциальное единство с природным окружающим миром, что сближало время с пространственном, то есть и обусловливало их

113

нераздельность: «Земледельческая жизнь людей и жизнь природы (Земли) измеряются одними и теми же масштабами, теми же событиями, имеют те же интервалы, неотделимы друг от друга, даны в одном (неделимом) акте труда и сознания» [54, с. 357].

Специфика времени в архаическую эпоху отражает представления о вечном возвращении, соотнесенности настоящего с сакральным прошлым, что обусловило цикличность и ситуационность в восприятии мира. «Повторяя мифы, восстанавливается во всей целостности забытое время, и, как следствие, в определенной мере человек становится «соучастником» упоминаемых событий, современником богов и героев. Короче говоря, можно сказать, что «проживая» мифы, мы выходим из времени хронологического, светского и вступаем в пределы качественно другого времени, времени «сакрального», одновременно исходного, первоначального и в то же время бесконечно повторяющегося» [577, с. 23]. То есть события человеческой жизни приобретают значимость только при повторении сакрального образца. В мифологическом сознании первостепенную важность имеют природно-антропоморфические определения времени (рождение, инициация, смерть). При этом человек, не ставший еще индивидом, воспринимается как физически повторимый. «Смерть в сознании первобытного общества является рождающим началом; земля-преисподняя есть земля-мать, из которой рождаются не одни растения, но животные и люди» [534, с. 65]. Время также воспринимается в качестве умерщвляющей, обновляющей и возрождающей силы: «В целом присутствует вера в возможность восстановления абсолютного начала, что предполагает символическое разрушение и уничтожение старого мира. Начало, следовательно, предполагает конец и наоборот. <...> Пример для этого – год, круговое движение времени» [577, с. 51, 53].

Особенно важным аспектом пространства-времени в мифологической модели мира является момент перехода границы между качественно разными частями пространственного или временного плана. Именно на границе наиболее отчетливо прослеживается разница между «своим» миром и «иномирием» для героя, осваивающего путь через пространство-время, что требует от него осуществления определенных действий.

Таким образом, можно выделить следующие особенности мифологического времени: коллективность, пространственность и конкретность, дихотомия мифологического и исторического времени, связь смерти и рождения. Исторические события первобытной эпохи нерегулярны, не имеют сакрального образца и не обладают

114

значимостью. Человек повторяет действия богов и героев в мифическом времени, а также жизнь природы с ее циклами, что обусловливает антиисторичность его мировоззрения.

Христианство, как одна из мировых религий Откровения, дает принципиально новое понимание времени. Во-первых, еще иудаизм открывает концепцию истории как богоявления: «Исторические события имеют ценность сами по себе – в той мере, в какой они определены волей Бога» [578, с. 163]. Откровение Бога, данное Моисею, принадлежит не мифическому правремени, а определенному историческому моменту. Во-вторых, в христианстве время представлено как линейное и необратимое: «Время движется всегда вперед, для него нет и невозможно движение «назад»: прошлое исчезает навсегда» [178, с. 225]. «По кругу человека водит бес; устрояемая Богом «священная история» идет по прямой линии. Она идет так потому, что у нее есть цель» [3, с. 97]. Наличие такой конечной цели истории представляет третью особенность христианского восприятия времени: «Единое (перед Богом) человечество движется к спасению – смысл истории именно в этом и заключается. История не есть бессмысленная растянутость человечества на серии поколений, но в ней совершается во многом таинственный и закрытый, но подлинный процесс движения человечества (и космоса) к Царствию Божию» [178, с. 218]. Направленность времени ограничена конечностью истории: с появлением Мессии мир будет спасен, но история прекратит свое существование. Спасение мира представляется как обновление, возрождение. Здесь также можно усмотреть связь с языческими, мифологическими, ритуалами ежегодного обновления. Но есть существенное отличие; по словам М. Элиаде, оно состоит в том, что «эта победа над силами мрака и хаоса не воспроизводится регулярно и ежегодно, а отнесена к будущему и мессианскому illo tempore» [578, с. 166]. Спасение возможно только однажды, после этого история должна перестать существовать.

Здесь необходимы некоторые уточнения. Во-первых, в христианстве сведения о Золотом веке существуют не только относительно будущего, но и прошлого (это – мир до грехопадения), поэтому декларируемые линейность и необратимость времени в определенной степени относительны: спасение человечества – его возвращение к той форме бытия, которая была утеряна вследствие первородного греха. Во-вторых, несмотря на то, что события, описанные в Евангелиях, уникальны, они «по отношению к последующей исторической эмпирии имеют характер начальных и

115

сугубо сакральных и полностью сохраняют силу парадигмы (определяющей нравственные нормы и формы культа), то есть основную структуру мифа» [325, с. 224-225]. «Единожды умер Христос», – восклицает Августин; но каждый год в неизменной череде Пасха сменяла Страстную Пятницу» [3, с.102].

Как видим, христианское мышление также антиисторично по своей сути, в чем проявляется его связь с архаической эпохой: «Мистический историзм эсхатологии – это такой историзм, которому легко перейти в отрицание историзма» [3, с. 98]. История уничтожается будущим, а не регулярным повторением мифических событий. В христианстве, по мнению А. Гуревича, «все отношения строятся по вертикали, все существа располагаются на разных уровнях совершенства в зависимости от близости к божеству. <…> Дуализм средневековых представлений, резко расчленявший мир на полярные пары противоположностей, группировал эти противостоящие одна другой категории по вертикальной оси: небесное противостоит земному, бог – дьяволу, хозяину преисподней, понятие верха сочетается с понятием благородства, чистоты, добра, тогда как понятие низа имеет оттенок неблагородства, грубости, нечистоты, зла. Контраст материи и духа, тела и души также содержит в себе антитезу низа и верха» [150, с. 82-83].

Христианская модель мира выстроена по вертикали, определяющими в ней являются координаты верха и низа. Пространственные понятия обусловлены религиозно-моральными: все положительное сосредоточено вверху, отрицательное – внизу: «Путь жизни мудрого вверх, чтобы уклониться от преисподней внизу» (Прит. 15:24). Земной мир, по средневековым христианским представлениям, неоднороден: «Культурным и благоустроенным миром, на который распространяется божье благословение, был лишь мир, украшенный христианской верою и подчиненный церкви. За его пределами пространство утрачивает свои позитивные качества, там начинались леса и пустоши варваров» [150, с. 87]. Следовательно, антитеза «сакрального» и «профанного» пространства остается актуальной и в христианстве.

Своеобразие карнавального времени определяется тем, что карнавалу присущи некоторые свойства архаического мировоззрения, в то же время он полемичен в отношении средневекового христианства. Карнавальное время, как и архаическое, так же коллективно, оно одновременно умерщвляет и обновляет. Но череда событий – не возвращение к сакральному правремени, а прогресс, переход на более высокую ступень развития. «Движение всего

116

человечества вперед, по горизонтали исторического времени становится основным критерием всех оценок», – пишет М. Бахтин

[58, с. 439].

Линейность и движение вперед сближает карнавальное время с христианским. Но и здесь обнаруживается существенное отличие. В христианстве будущее абсолютизируется; это не просто обновление, а переход человечества к принципиально иной форме бытия. В карнавале же будущее относительно: оно также когданибудь станет прошлым и настоящим, уступит место новому будущему. С новой формой бытия в христианстве скорее связано понятие не времени, а вечности. Но поскольку человек своим земным сознанием не может осмыслить в полной мере такое преображенное бытие, то происходит некотороые наложение понятий, для которых еще нет определений в человеческой лексике. Интересны в этом плане размышления В. Зеньковского о времени и вечности: «Вечность связана с иным типом бытия – а время само себя уничтожает (каждое мгновение устраняет предыдущее, но и его уже нет, когда прошло данное мгновение). Само наше бытие, хотя и пронизывается лучами вечности, подчинено все же закону и необратимости времени...

Вечность же есть как бы «всевременность» (по определению русского философа А.А. Козлова), и потому вечность не подчинена закону необратимости. <...> Поэтому слова ап. Павла о том, что после конца бытия в форме, в какой оно сейчас существует, «времени больше не будет», означают, что бытие станет иным, преображенным – и, конечно, не застывшим, но сохранит динамичнось, будет иметь «события», но не будет необратимости потока бытия. Именно в этом смысле тогда «времени больше не будет, хотя будет жизнь, движение» [178, с. 226]. То есть, по христианству, смысл истории состоит в достижении человечеством Царствия Божия, а для карнавала важна не конечная цель, а сам процесс движения, смена старого новым, при этом такой процесс мыслится как бесконечный: «все впереди и всегда будет впереди» [56, с. 285].

Таким образом, в карнавале формируется специфическая концепция времени, которая преодолевает цикличность и дихотомию мифического прошлого и статичность настоящего (основу архаической концепции времени), а также христианский эсхатологизм. Еще одна существенная черта карнавала – разрушение ценностной христианской вертикали: «Элементы ее переводились в одну плоскость; высота и низ становились относительными; вместо них акцент переходил на «вперед» и «назад». Этот перевод мира в одну плоскость, эта смена вертикали горизонталью (с параллельным

117

усилением момента времени) осуществлялись вокруг человеческого тела, которое становилось относительным центром космоса. <...> В телесном человеке иерархия космоса опрокидывалась, отменялась; он утверждал свое значение вне ее» [58, с. 395].

Более того, горизонтальное пространство в карнавале утрачивает дифференциацию по степени сакральности. Карнавалу присуща «децентрализация вселенной»: «Центр ее вовсе не на небе – он повсюду, все места равны. Это в данном случае давало... право перенести относительный центр с неба под землю, то есть в то место, которое, по средневековым воззрениям, было максимально отдалено от Бога – в преисподнюю» [58, с. 402]. Это формирует и новые отношения человека с миром и в мире с другими людьми. Смена аксиологических характеристик «своего» и «чужого» мира формирует и иные смыслы границы, порубежья. Во время карнавала «отменяется всякая дистанция между людьми и вступает в силу особая карнавальная категория – вольный фамильярный контакт между людьми. Это очень важный момент карнавального мироощущения. Люди, разделенные в жизни непроницаемыми иерархическими барьерами, вступают в вольный фамильярный контакт на карнавальной площади» [56, с. 248]. Эквивалентами карнавальной площади могут служить также улицы, дороги, таверны, лестница, порог, прихожая и т.д.

Таким образом, особенности карнавального пространствавремени связаны с противопоставлением карнавала христианской модели мира. Традиционные устои рушатся, предстают «вывернутыми наизнанку». Кульминации эти явления достигают с наступлением так называемого Нового времени, когда в результате нового осмысления и освоения мира наукой мир становится картиной,

ачеловек – субъектом (М. Хайдеггер).

Внаучной концепции представления о пространстве и времени связаны с их физическими характеристиками. В физическом мире одна из главных черт пространства и времени – «универсальность». Пространство – это единая для всего мира эвклидова трехмерная протяженность; время – длительность, которая всюду протекает равномерно. И времени, и пространству присуще свойство «непрерывности»: пространство представляет собой континуум точек, составляющих бесконечное множество; время – континуум моментов, любой его промежуток делим до бесконечности.

Пространство и время органически связаны друг с другом: «Не может быть события в пространстве без того, чтобы оно не происходило во времени, и наоборот. <...> Всякое движение имеет

118

свою пространственную и временную стороны», – пишет Я.Ф. Аскин [33, с. 95]. То есть, время и пространство объединяются, в первую очередь, через категорию движения. Но здесь же проявляется и важное отличие данных категорий. Пространственные отношения – это отношения между явлениями, равнозначными с точки зрения их существования, то есть между тем, что существует в принципе. Временные отношения – это отношения между прошлым (тем, что существовало), настоящим (существующим) и будущим (тем, что будет существовать).

Еще одно отличие времени и пространства связано с таким свойством времени, как «необратимость». «Общим для времени и пространства является их однородность. Любая из точек пространства может быть выбрана за начало системы координат, и каждый из моментов времени может быть выбран за начало отсчета времени. Однако пространство является не только однородным, но и изотропным, т.е. не только все точки пространства, но и все направления в нем равноправны. Очевидна относительность таких направлений в пространстве, как «верх-низ», «вперед-назад», «правое-левое» и т.д. В силу одновременного существования точек пространства возможен переход от точки во всех направлениях, что выражается не только в трехмерности пространства, но и в многонаправленности каждого из измерений. <...> Что же касается времени, то оно не только одномерно, но и ... необратимо» [32,

с. 147].

Таким образом, общими свойствами времени и пространства

времени: 1) одномерность; 2) однонаправленность; 3) необратимость;

Изучение названных категорий и их художественного воплощения

– одна из важнейших проблем, как литературоведения, так и других сфер науки и искусства. В мире реальном время представляет собой некую абстракцию, в художественном мире оно приобретает еще большую условность. Пространство реальной действительности, в отличие от времени, конкретно, существует оно объективно и может быть обозначено при помощи объективных характеристик. Преображенное в художественном произведении пространство становится условным, хотя и в меньшей степени, чем категория времени. Условность пространственно-временных значений в литературе свидетельствует о духовной природе искусства.

119

Универсальность физических пространства и времени проецирует универсальность их как поэтологических категорий и обусловливает широкое привлечение к литературоведческому анализу. В нашем же случае обращение к пространственно-временному континууму объясняется его органичной связью с центральными понятиями исследования – пейзажем, картиной мира, субъектом в лирическом тексте. Как отмечалось выше, пейзаж в литературе современные исследователи трактуют как «изображение природного окружения человека и образ любого незамкнутого пространства в словеснохудожественном произведении, выражающее эстетическое отношение к воспроизводимому [189, с. 8].

Нас в первую очередь интересует в данном определении «природное окружение» и «человек». В исследовании уже показано, как в Новое время меняется содержание понятий «мир» и «человек» [369]: «мир» становится «картиной» в пред-ставлении человека- «субъекта». Другими словами, мир природы или природный мир становится «картиной» в глазах воспринимающего его «субъекта». Таким образом, пространство как один из «аспектов природы» [509, с. 230] будет представлено в картине мира субъектом восприятия. Именно пространство является первым элементом мира, с которым сталкивается человек при рождении. Более того, в науке не поставлена окончательная точка в споре, что является первичным – трехмерность пространства или троичная структура человеческого тела: «Не исключено, что самой фундаментальной основой связи пространства и тела (зависимости первого от последнего или наоборот) является проблема трехмерности пространства. При том, что решение этой проблемы остается неясным, – бесспорным (а в свете сказанного выше о зависимости образа пространства от структуры тела – и перспективным) является соответствие между трехмерностью пространства и тремя основными координатами, «разыгрываемыми» телом – верх : низ, правая сторона : левая сторона, передняя часть : задняя часть (или близкое : далекое). При этом характерно, что верх и низ, передняя часть и задняя часть отличаются внешне (т. е. они соответственно несимметричны), а правая сторона и левая сторона, будучи симметричными, принципиально отличны друг от друга внутренне (т. е. анатомически и физиологически)» [509, с. 253-255].

Время же как четвертое измерение формирует вместе с пространством континуум. «При обсуждении вопроса о природе континуума и особенно о природе времени как одномерного и необратимого континуума эта антитеза бытия и становления играет

120