Khrestomatia_po_istorii_Dalnego_Vostoka_Kniga_2

—Две. —Набатов произнес это твердо. — И очень прошу, товарищ адмирал, поддержать меня.

—А это я еще посмотрю, что за просьбы. Первая?

—Первая — разрешите мне сына забрать туда, на

Тихий?

— Постой, постой. А какие к тому причины? Валерия я знаю, парнишка серьезный. Мне он поправился.

— Вот то-то и худо, что он вам понравился,— без обиняков сказал Набатов. — Сам заместитель министра выделил! Курсант, а ему уже всяческие поблажки делают. Гляжу — не они им там командуют, а он ими. А я ему создам такие условия, чтоб... человек получился!

Заместитель министра хмыкнул:

— Дед-покойник говаривал: дуги гнуть тоже неспешно надобно. Не перегни. Спохватишься, да поздно. Нынешние — они... — Он не договорил.

— Отец все-таки, — покачал головой Набатов. — Его боль — моя боль. А здесь без меня — ох, боюсь, от рук отобьется.

-— Женится, что ли?

— Да если б в этом все дело...

— Красивый он у тебя,— почему-то вздохнул заместитель министра. — Татьянку бы нашу за него. Жаль, что ныне об этом у отцов не спрашивают, а уж про дедов и говорить нечего. — Вспомнил: — Да, а вторая просьба?

— А вторая такая.—Иван Иванович на мгновение хитренько и весело сощурился, отчего мужицкое в его чертах сделалось еще отчетливее. — Дайте мне начальником штаба Сергея Петровича, и тогда я вашего Борисова с богом отпущу.

Заместитель министра оторопело поглядел на Набатова, на как-то разом сникшего Рязанова. Гулко расхохотался:

—Н-ну ты хитер! Лучшего специалиста по морской стратегии! Всегда знал, что ты хитер. Но чтобы так на козе объехать...

—Сами же предупредили, товарищ адмирал: обстановка там сложная, — невозмутимо произнес Набатов.— Да вот и Сергей Петрович свидетельствует.

Он говорил, и лицо его было простовато-спокойно, так, будто человек повторяет чужие, не им самим высказанные мысли, и ни спроса с него за них, ни ответа.

— Как, Рязанов? — Заместитель министра повер-

590

нулся вполоборота в сторону Сергея Петровича: — Обо- шел-таки тебя этот хитрюга? И крыть нечем?

Рязанов поспешно распрямил плечи:

— Могу лишь повторить слова командующего Тихоокеанским флотом: паше дело военное. Не выбирать.

— Гляди-ка, — с откровеннойиронией заместитель министра окинул его неторопливым взглядом. —Все такие сознательные. Ну что ж, подумаю.

Из кабинета они вышли одновременно. В приемной поспешно поднялся дежурный адъютант.

— Насколько это серьезно? — сухо поинтересовался Сергей Петрович.

— Виноват, не понял.

— Ваше предложение...

— A-а... Не предложение — просьба. Вы вправе были и не согласиться, сколь я понимаю. А насчет серьез- ности...—-Он прощально кивнул адъютанту и в дверях отступил на шаг, пропуская Рязанова: — Разве о таких вещах можно говорить несерьезно?

— Трудно нам с вами будет,— с неожиданной откровенностью признался Рязанов.

— Трудно, — кивнул Набатов. — А вы, между прочим, заметили, что в жизни почти всегда так: когда трудно, тогда и дело прочно стоит.

БОРИС МАШУК

ТРУДНЫЕ КИЛОМЕТРЫ

(главы из повести)

Лютов включил настольную лампу, постоял, в задумчивости. Потом, так и не раздеваясь, присел к столу. Сняв трубку телефона, попросил дежурную соединить его с БАМом.

— Нет связи, Павел Захарович, — ответила телефонистка. — С тринадцати часов нет.

— А с Тындой?

591

—Да нет, — усмехнулся корреспондент. — Домой к празднику мне не успеть, а ваш выход к сто третьему стоит очерков и репортажей во всех газетах. Если, конечно, он состоится... По этому поводу у меня есть к вам несколько вопросов.

Корреспондент направился к столу, намереваясь, видно, поговорить с начальником поезда, которого удалось застать вот так — одного.

—Подождите, —- остановил его Лютов и, придвинув

ксебе лист бумаги, начал писать. Не отрываясь, спросил: — Вы еще не ужинали?

—Н-нет...

—Я так и думал. Столовая только что открылась. Идите на ужин и вот эту записку передайте заведующей.

Корреспондент взял бумажку, прочитал: «Ольга Федоровна! Очень прошу вас организовать завтра часам к 12 хороший обед на всю бригаду монтеров. Они ведут укладку. Сейчас, сегодня и завтра. Понимаете? Лютов».

—Это самое полезное, что можно пока сделать, — объяснил Лютов. — А разговор давайте отложим... Не обессудьте, но не могу и не хочу.

Еще, видно, надеясь на что-то, корреспондент постоял, глядя на устало-угрюмое, темное за кругом света лицо начальника, потом направился к выходу. Лютов слышал его мягкие шаги, а когда проскрипела входная дверь, опустил голову на сжатые кулаки.

Определенно, он начинал грипповать. Голову наполняла тугая тяжесть, мысли тянулись медленно, вразнобой. Выбивались отдельные воспоминания о главном на сегодня — людях на трассе, рельсах, укладке и километрах. И вдруг вспомнилась виденная днем у дороги береза. Ее ударили ножом бульдозера. Рваная рана обнажала бледно-желтую сердцевину ствола. Кто же это сделал? Зачем? Не мог, что ли, объехать, осторожнее развернуть машину сидящий за рычагами человек?

«Создавая большое, значительное, люди непременно теряют в малом...» Наверняка кто-то из управленцев породил этот оправдательный афоризм. И тут же вспомнилось бородатое, с глубокими морщинами лицо старого охотника, в зимовьюшке которого Лютову пришлось заночевать.

— Ты, паря, строй свою магистралю, веди дорогу,— стругая лучинки на растопку, со сдержанной обидой го-

592

ворил старик.— Да под ноги смотри. Не засекай, береги живое... Тайга велика, но не бесконечна. Валить ее легко, а поднимать-то трудно. И некому будет. Разъедетесь вы по другим местам...

Лютов вырос на небольшой станции, окруженной тайгой. Она кормила и согревала людей, и с той детской поры лес представлялся ему добрым живым существом, ничего не жалевшим для человека. Бережное отношение к нему было в крови всех живущих на том полустанке. И взрослого Лютова печалили страдания леса. С особенной болью смотрел он на пепелища таежных пожаров. Его угнетали и подточенные водой берега с упавшими в воду деревьями. Поверженные великаны казались ему ратниками, павшими от предательства. Вода их поила, она же и убила их. И, сожалея о содеянном, моет их ветки, глухо журчит, расчесывая зеленые кудри.

Но и буйствуя, природа умеет сохранять равновесие, пока в ее законы не вмешивается человеческая жестокость. Особенно страшно, обидно, что она ничем не оправданна, не нужна. Лютов понимал, что лес валить нужно, и по его же приказам в тайге прорубали широкие полосы просек. Но его бесили излишняя размашистость, бездумность и бессердечие. Наикрепчайшими словами говорил он с одним из прорабов, решившим поголовно вырубить деревья и кустарник здесь, на Янканском косогоре —на месте будущего поселка. А что — один, что ли, такой прораб? Людей вокруг тысячи, среди них каких только нет. Есть и такой вот, который прикалечил никому не мешавшую березу.

Ветер раскачивал форточку, но, чтобы прикрыть ее, нужно было подниматься, а Лютову и шевелиться-то не хотелось. Он так и сидел, в полушубке, склонясь, напоминая большую, уставшую в долгом полете, птицу.

Может, и невпопад, но для него это был тот самый час, когда человек оглядывается на пройденное, сожалеет о несделанном или сделанном неладно... Может, от этого и было Лютову горьковато, как-то грустно, одиноко. Да, рядом, за стеной, жил поселок, светились окна домов. Но бывает, что и среди множества людей чело-век почувствует одиночество и в веселой пирушке загрустит. Острым костылем торчит в душе забота о выходе на сто третий, а за окном ветер и ночь. И в темноте, за молчащими сопками, в холодном свете прожекторных лучей работают люди.

И тут ни пирушки, ни компании. Даже самого близ-

593

кого среди всех — главного инженера поезда — тоже нет рядом. Вторую неделю лежит в Тынде с воспалением легких.

Лютов перебрал в памяти лица однокашников по институту, вспоминая голоса, характеры. О многих он так ничего и не знает. Сам уж два года сидит на БАМе безвыездно, и ребят разбросало по стройкам. Некоторые, правда, крепко осели в городах. Больших и малых...

Наверно, в эти часы толкаются по магазинам, ворчат на многолюдье, перезваниваются, уточняя, кто у кого собирается, кто с кем придет.

Что ж... Все правильно. Праздник. Но вот ведь горчит оттого, что в приятных хлопотах там, на освещенных, празднично-беззаботных улицах, вряд ли кто вспомнит про Пашку Лютова. Хотя и расстались — пустяк годов. Пять лет прошло после последних экзаменов... А вот уж и ему не пишут, да и он тоже.

Подняв голову, Лютов уставился на тускло освещенную схему местности, известной до мельчайших подробностей. Вон разрезает леса и горы знаменитая Транссибирская магистраль. И вот точка, где от нее поднимается к северу тонкая красная ниточка. На ней узелки с названиями станций, разъездов. Штурм, Муртыгит, Силин, Аносовская... По еще дальше тянется красная линия, в сторону станции Беленькой. Пересекает квадраты на схеме. Девяностый километр, девяносто пятый, восьмой... Сегодня утром она упиралась в девяносто девятый. Теперь ее можно продолжить до сотого. Но впереди — до границы участка — еще два километра. Пока они обозначены только пунктиром. И кто бы знал, как важно, как нужно закрыть пунктиры красной чертой и довести ее до отметки «103»!

Лютов откинулся на спинку стула, вздохнул, прикрыв глаза. Ч-черт, вот еще... Представились таблетки, которые нужно будет глотать, и холодок подушки, до которой ему пока — как до сто третьего... И тут же память приблизила лицо сынишки. «Чем занимается человечек? — подумал он и, глянув на часы, грустно качнул головой. — По владивостокскому времени детям пора быть в постели... Да, завтра же праздник, у жены будут гости, и, наверно, она отправила его к своей маме. Она никогда не говорит — «к бабушке». Эх, конопушка, рос бы ты поскорее...».

Вспыхнула дерзкая мысль: «А завалиться бы сейчас в их приморскую золотую осень, в компанию ее прия-

594

молчала, не зная, как говорить с этим молодым и сердитым дядькой. Но от резкости собственного тона смутился и Лютов.

— Что вы хотели? — уже мягче спросил он.

— Я приехала сюда на работу. А ночевать негде...

- Вы проходите. Через порог не разговаривают. Девушка шагнула в кабинет. Теперь Лютов видел ее

лицо и большие темные глаза, усталые и озабоченные. он.— Когда вы приехали и на чем? — поинтересовался

— Да недавно совсем... На попутной, из БАМа.

Большая такая машина. Она пошла дальше...

— Повезло вам, — удивился Лютов. Он сразу вспомнил корреспондента, который, ожидая попутку, два часа мерз у автодороги. — И где бы вы хотели работать? Что вы можете?

— Вообще-то я парикмахер, — начала девушка, но осеклась, увидев неприязненное удивление в глазах начальника.

— Та-ак, — растерянно проговорил Лютов. — Честно говоря, только парикмахера мне и недоставало. Мы же дорогу делаем, а не шиньоны.

— Да нет, вы не думайте, что я приехала прически делать, — заторопилась девушка. — И не шиньоны... Я ведь мужской мастер, специальные курсы кончала. Я буду и на другой работе, выучусь... Только обратно не поеду. Обратно ехать у меня и денег-то нет...

Неожиданно вспомнив Корзинкина с его бакенбардами, чубы монтеров, не влезавшие под шапки, Лютов негромко сказал:

— Между прочим, красивые прически нашим строителям тоже нужны...

Теперь, присмотревшись, он увидел у девчоночьего

595

рта грустную складку, а в глазах — скрытую печаль. И вздохнул, подумав, что вот опять работа сталкивает его с чужой судьбой, и от его решения многое зависит в жизни случайно встреченного человека. Но он знал положение с кадрами, с жильем и, нахмурясь, спросил:

— Приехали вы, конечно, без путевки и без вызова управления?

— Я ходила в горком комсомола, — объяснила девушка.— Там сказали, что из нашей области отряд отправят позднее...

— А родители как? Отпустили?

Девушка посмотрела удивленно, и в глазах ее промелькнула смешинка.

—Да я уж третий год самостоятельно живу.

—Понятно, — буркнул Лютов и пододвинул лист бумаги. Черкнул на нем несколько слов. —Эту записку отдадите комендантше общежития. Оно тут недалеко, по дорожке вправо от клуба. Там вас пока устроят. А что дальше — решим после праздника. Сейчас-то есть на что жить?

Девушка взяла листок, улыбнулась.

— Спасибо. Проживу, товарищ... Лютый. Это ведь вы?

— Ну вот... Я к вам с добром, а вы меня лютым...

Лютов моя фамилия.

Совсем смутившись, девушка пошла к двери, но у порога обернулась:

— Желаю вам хорошо встретить праздник!

Когда хлопнула входная дверь, Лютов, все еще. стоя у стола, с горьким вздохом доставая папиросу, проговорил вслух:

— Спасибо, праздник я уж встречаю...

Раздался резкий, по-хозяйски требовательный звонок телефона. «Дождался, — снимая трубку, хмуро подумал Лютов. — Наверняка Сам звонит...»

— Чего молчишь? — со знакомой хрипотцой спросил начальник управления строительством. Говори, как дела...

— Идут.

— Я знаю, что не лежат. — В голосе Самого пробилось раздражение. — А как идут?

— Перед сменой укладывали восьмой пикет сотого километра. Бурьянову остается два с сотней. Будут работать всю ночь, до выхода на сто третий.

596

—Это другое дело, — голос начальника стал мяг- че.—А то, понимаешь, по-сиротски заговорил. Поди думаешь, что ты один на всем БАМе страдалец, а остальные сидят за праздничными столами...

—Из Москвы есть что-нибудь?

—Ты сейчас не за Москву, за себя думай. За километры свои. За них нам пиджаки заворачивать будут. Не забывай, сколько маневр этот стоит...

—Думаю, обойдется.

—Надейся, Лютов, надейся! — Помолчав, Сам вздохнул. — Две тысячи сто метров, говоришь, осталось?.. Многовато. Да, как с поставкой пакетов? Я пробовал дозвониться до комплектовки, но...

—С БАМом пока нет связи.

—Вот-вот, всегда так. Наша связь день молчит, день совсем не говорит.

—Со звеньями остается одна вертушка. Я думаю проехать вдоль линии, посмотреть, где застряла другая. Заодно проскочу и на сборку...

—Тогда не тяни. Если комплектовка остановится — всему делу петля будет.

—Понятно.

—Вот и молодец. Понятливый. Празднуй, Лютов! Да держи меня в курсе. Звони в любой час...

Раскурив, наконец папиросу, Лютов тут же позвонил в гараж. Не дожидаясь, пока подойдет машина, вышел на улицу — на тугой, напористый ветер.

По-настоящему зимний, холодный вечер скрыл дома, поставленные вразброс, временные базы раскиданных по косогору мехколонн мостостроителей, взрывников — всех собравшихся в этом поселке, на самой высокой точке перевала Янкан. Загустев, темнота приблизила к земле стывшие наверху звезды, вкрапленные в надраенную ветром чистоту. Но ни холод, ни поздний час не могли остановить жизнь поселка. На окраине монотонно постукивал дизель электростанции. Из клуба слышалась музыка, таращились на улицу мерзлые окна малых домов и общежитий. За стеклами одного из них устроилась, наверно, новая жительница поселка — молодая парикмахерша.

Шагая, Лютов усмехнулся, внезапно подумав, что, может быть, год назад, в такой же вечер, девушка не смогла достать билет на концерт или на праздничное торжество и, огорченная, жаловалась на судьбу. А вот сегодня, получив койку в многоместном общежитии,

597

считает себя счастливицей. Хотя, разобраться, здесь это совсем немало — койка и свой угол. Сегодня, после нескольких ночей дороги в неизвестное, она будет спать спокойно. Теперь пусть трещит за стеной мороз, постанывают рядом деревья и ветер бросает в окна снегом. Главное, она среди своих, устроена, принята.

Ослепив Лютова, из проулка вывернула машина. Прикрывая глаза, он отступил к краю дороги, но машина резко остановилась рядом. Он узнал голубой «рафик» со скошенным передом — микроавтобус управления. Дверца машины открылась, и Лютов услышал веселый голос шофера Гафурова:

—Прошу, Пал Захарыч! Карета подана!

—Ты, Гафуров, видать, совсем детективами зачитался,— беззлобно проворчал Лютов, открывая дверцу со своей стороны.— Все у тебя с вывертом.

Забравшись на сиденье рядом с шофером, он захлопнул дверцу, отгораживаясь от непогоды. Устроив ноги, неуклюжие в толстых унтах, спросил:

—Как у тебя с горючкой?

—Под завязку, — улыбнулся Гафуров. — Далеко ехать будем?

—Считай — ерунда. Прокатимся до БАМа и обратно. Присвистнув, Гафуров сбил на затылок шапку.

—Это ж ясное море... Туда-сюда-—почти двести кэмэ. Назад будем утречком...

—К праздничным пирогам успеешь, — утешил Лютов шофера. — А сейчас пока давай в другую сторону, на укладку смотаемся.

—Приказ начальника — закон для подчиненного...

Раз уж так повезло, можно и на укладку. Терять-то нечего.

—Да не стони ты, не стони.

Гафуров развернул машину на кособокой.укатанной улице и осторожно вывел ее на дорогу, ведущую из поселка. Лицо шофера стало напряженным, руки то быстро вертели черный круг руля, то замирали, держа его неподвижно, чувствуя через баранку каждое колесо и выбоину па дороге.

С Гафуровым Лютов ездил еще до приема поезда. А перебравшись в поселок, и его прихватил с собой. Он привык к этому простецкому парню. Они хорошо подходили друг к другу. Иногда необидно молчали, говорили чаще по делу или о том, отчего, по словам Гафурова, «щикотно» в жизни. Иногда спорили, потом надолго за-

598

тихали в раздумьях. Может, на их отношениях сказывалась небольшая разница в годах, а может, то обстоятельство, что в свои двадцать шесть лет парень из поселка под Казанью успел помотаться по свету, поднабраться житейской мудрости.

Но в долгой дороге настроение меняется, как картины за ветровым стеклом. Молчать долго Гафуров не мог и уже знал, как незаметно втянуть в разговор Лютова. Вот и теперь, проехав дамбу, несколько поворотов между сопками, он повернулся к начальнику, в улыбке показывая белые зубы.

— Не слыхал, Пал Захарыч, какая хохма тут вчера приключилась?

— Ну, давай...

— Подготовили наши хлопушники взрыв. На выброс, из выемки. Как положено, остановили движение. Шоферня по кабинам собралась, треп разводит... Ну, скоро и ахнуло! Да так, что у лесовоза, который поближе других стоял, прицеп вверх подпрыгнул, а на землю вернулся без пары колес... Улетел скат!

— За такие хохмы голову отворачивать нужно, — заметил Лютов.

— И как это у них получилось — черт его знает... То ли на мешках со взрывчаткой обсчитались, то ли волна не туда пошла. Факт, что прицеп теперь под кустами валяется. А колеса за полсотню шагов унесло...

Круто сворачивая, дорога спустилась в узкое, но глубокое урочище с переброшенным через него мостом и вывела на широкую марь с едва приметной насыпью. Совсем рядом потянулись рельсы, и скоро в темноте показалась кучка огней. Они надвигались островом света, и Лютов начал различать лампочки над укладчиком, фары тепловоза, стоящего в конце состава со звеньями. На насыпь, где еще не было рельсов, ложился плотный свет прожектора, в луче которого двигались люди.

— Упираются ерики! —посочувствовал Гафуров, останавливая машину рядом с укладчиком.

Выйдя к полотну, Лютов прежде всех узнал Бурьянова. Залитый светом, бригадир стоял в центре луча с поднятой рукой. Перед ним раскачивалось, медленно опускаясь, изогнутое собственной тяжестью звено. Чуть помахивая рукавицей, Бурьянов сигналил оператору на лебедке и, уловив момент, рявкнул:

— Майна!

Звено грохнулось на насыпь, и сразу же к нему под-

599