Khrestomatia_po_istorii_Dalnego_Vostoka_Kniga_2

— Может, вам нельзя?— дерзко спросил он.— Не разрешают?

Девушка с вызовом взглянула ему в глаза и молча положила руку ему на плечо. Александр с некоторым испугом прислушивался сам к себе. Что это сделалось вдруг с сердцем? Оно по-сумасшедшему рвалось из груди. И уже совсем не чувствуется тяжести тела. Он лишь ощущает, как горячеют ладони и горит лицо.

Его скрытая взволнованность передалась Анне. Она чуть откинула голову и взглянула ему в глаза. Он успел заметить, как в глазах девушки что-то испуганно дрогнуло, и она поспешила прикрыть их ресницами. Ресницы у нее были длинные, пушистые... И ее губы вдруг стали такими желанными и родными. И они были совсем рядом.

— Простите,— неожиданно остановившись, произнес он каким-то странным, неестественным голосом.— Простите... я должен уйти.

И пошел к двери, оставив ее на кругу.

На другой день, когда Анна возвращалась с работы, он неожиданно вынырнул из проулка и пошел рядом с нею. Не сразу сказал:

— Анна, мне нужно поговорить с вами. Она продолжала идти молча.

— Я понимаю, что поступил вчера нехорошо. Но я не мог иначе. Если бы я не ушел, было б хуже. Я бы вас поцеловал прямо на кругу при всех.

Анна невольно приостановилась и удивленно поглядела на него. И почувствовала, что не может сердиться. В его красивых и совсем не дерзких теперь глазах было чтото умоляющее, теплое... и такое родное... такое...

— Не смейтесь. Я знаю, что вы другого любите, но я должен был сказать вам. До свидания.

Александр поднял голову, и глаза их встретились. «Боже мой... Да что это со мной на самом деле?»—

опять подумала Анна. Кто-то словно со стороны шептал ей о том, что всё прошлое было ненастоящим, а настоящее — вот оно. Пришло, встало рядом в виде этого горячего сероглазого парня. Пришло — и не оттолкнуть, не оторваться...

— До свидания,— торопливо сказала она и быстро пошла прочь. «Настоящее? А если случайное, временное? Как же это так? Ни с того, ни с сего...»

Дома мать некоторое время внимательно приглядывалась к ней и наконец напрямик спросила:

— С Володей поспорили?

580

— Оставь ты, пожалуйста, меня в покое со своим Володей,— ответила Лина в сердцах.— Не пойду я за него. И не думай даже!

Всхлипнув, не обращая внимания на всплеснувшую руками мать, она ушла в свою комнату.

С того времени и Александра будто подменили. К Анне он больше не подходил. Гордый был парень, с характером. Да и зачем навязываться, если другого любит...

Чтоб посмеялась? Надеялся, что остынет со временем: не знал еще сам себя как следует. А узнав, решил, как известно, уезжать.

В это засушливое лето в тайге то и дело вспыхивали пожары. Пройдет трактор, обронит искру — пожар. Вылетит из охотничьего ружья вместе с дробью тлеющий пыж — и через несколько минут бушует на этом, месте страшное таежное пламя. Бросит неосторожный лесоруб незатушенный окурок — опять пожар. Часто загоралось неизвестно и отчего.

Кроме вывозки, все работы были приостановлены. Около двух недель люди метались по тайге из конца в конец, борясь с огнем. Прорубали просеки, рыли канавы, давали встречный пал. Наконец, когда люди стали падать с ног и спать на. ходу, природа словно сжалилась над ними. Ветер переменился. Стал дуть с той стороны, откуда в эту местность всегда приходили дожди. Правда, дождей пока не было, но ветер приостановил пламя, повернул его в обратную сторону — на выжженные уже пространства. Пожары стали стихать.

Впервые за две недели появился в конторе леспромхоза директор. Он густо зарос щетиной, был весь в копоти, в прожженной местами одежде. Нарядная беленькая секретарь-машинистка, увидев его, испуганно приподнялась. Директор устало махнул ей рукой и прошел в свой кабинет. Здесь он опустился в кресло, выпил стакан воды и, засыпая, подумал: «Лесу-то сколько пропало! Преступление...» Он уже не слышал вначале сдержанного разговора, затем спора в приемной. Это Александр Бесфамильных настойчиво пытался пройти к директору с заявлением о расчете. Не слышал директор и бешеного стрекота мотоцикла, потом замершего под окнами конторы.

Затем в приемную не вошел, а влетел начальник самого дальнего, сорокового, лесоучастка. Секретарша успела загородить собой дверь в директорский кабинет. Но в следующую минуту она взглянула в глаза началь-

581

ника с расширенными от ужаса зрачками. Вскрикнула и отскочила от двери.

Дверь в кабинет директора осталась открытой. Секретарша увидела невероятное. Матерясь, начальник участка тряс директора за плечи, тер ему уши и наконец, чуть не плача, вылил на директорскую голову воду из графина. И только после этого директор проснулся. Взглянув на начальника участка, мгновенно вскочил на ноги.

— Петров? Что случилось?

— Огонь... Андрей Степанович... беда... огонь отрезал рабочих на Чертовом языке... у Гнилой тундры.

Руки директора клещами сжали прогоревший комбинезон начальника участка. Послышался треск. У директора через грязь и копоть медленно проступала меловая бледность. Секретарша услышала впервые за всю свою работу такое невероятное и грубое ругательство, что у нее загорелись уши. Она отодвинулась за спину Александра, тоже подошедшего к двери в кабинет.

Но если секретарша не знала ни Чертова языка, ни Гнилой тундры, то директор со всей отчетливостью видел перед собой узкий и длинный кусок тайги, глубоко вклинившийся в Гнилую тундру. И людей, которым некуда было деться от огня, которые должны были сгореть заживо.

— Андрей Степанович,— опять заговорил начальник участка.— Андрей Степанович, ветер к тундре. Огонь идет во всю ширину языка... Фролов пытался проскочить на машине, но еле выбрался задним ходом. Там ведь один-единственный ус...1. Заготовок еще не было — всё в огне. Скоро начнут падать деревья... Андрей Степанович!

Сжав голову, директор опустился в кресло.

Ветер к тундре... Встречного огня не дашь — ветер к тундре. Кругом гибкая трясина, покрытая слоем сухого мха и травы... Спастись негде. Ветер... Огонь... Тундра, о черт!

— Сколько человек? — глухо спросил он.

— Человек двадцать...

Секретарша за спиной Александра испуганно пискнула, а у него вдруг зашлось сердце. Он помедлил и решительно шагнул в кабинет директора.

— Бесфамильных?— спросил директор, медленно приподнимаясь ему навстречу, и в глазах у директора

_________

1 Ус —временная лесоэксплуатационная дорога.

582

что-то дрогнуло. Он без слов понял, зачем вошел к нему молодой шофер, прозванный за любовь к быстрой езде «четвертой скоростью». Несколько мгновений они глядели друг другу в глаза. Затем директор схватил трубку телефона, соединился с гаражом.

— Диспетчер? Слушайте внимательно. Приготовьте лучшую кузовную машину. В кузов мокрый брезент. Бензобак оберните войлоком... мокрым. На все — пять минут. Никаких но! Сейчас буду.

Через минуту в кабинете осталась одна секретарша. Она увидела на полу смятую бумажку и подняла ее Расправила. Это было заявление А. М. Бесфамильных с просьбой о расчете.

Глаза секретарши странно округлились, и она прижала ладоник щекам. Только тут она поняла полностью, что произошло у нее на глазах в директорском кабинете.

Как гнал в этот день машину Александр! Так ездить еще не приходилось ни ему, ни директору.

Таежная, узкая, со смертельными поворотами дорога стремительно летела навстречу. Побелевшие в суставах пальцы рук намертво вросли в баранку. Александр словно слился с машиной. На лбу у него выступил крупными каплями пот, но его не смахнуть рукавом. Малейшее неверное движение, малейший просчет, и всё будет кончено.

А рядом, у самого уха, хриплый голос директора:

— Скорее, скорее! Гони!

Александра радует, что директор не трусит, но всему есть свой предел. Хочется сказать директору, что они не на Минском шоссе, но Александр, сжав зубы, молчит.

Через четверть часа сумасшедшей гонки они подъехали к месту пожара. К машине со всех сторон побежали люди. Их было много, но они, предприняв всё возможное, не смогли пробить брешь в стене уходящего пламени. Многие из них были обожжены и спрашивали, не за пострадавшими ли машина.

Высунувшись из машины, Александр попросил когото принести ведро воды. Его не поняли. Тогда он выскочил из машины, зачерпнул из бочки, стоявшей неподалеку от дороги, воды и выплеснул на обернутый войлоком бензобак. И галдевшие, спорившие вокруг люди, умолкли.

Александр сел за руль и несколько мгновений глядел

583

туда же, куда и директор. На удалявшийся огненный

вал.— Решай сам,— услышал он хриплый голос директора.

Чувствуя шершавую сухость во рту и в горле, Александр сказал, не отрывая глаз от огненного вала:

— Что решать... там люди. Выходите.

— Я с тобой...

— С вами не поеду. Где хватит одного... Ну!—закри- чал вдруг он.— Время... время уходит!

Некоторое время, как и в конторе, они глядели друг другу в глаза. Затем, дрожа, директор выскочил из кабины. А Александр почувствовал, что не может двинуть ни рукой, ни ногой.

Наконец огромным усилием воли он выжал сцепле - ние и включил скорость. Над толпой людей, провожавших машину глазами, повис общий единодушный вздох.

Поднимая за собой тучи пепла, автомашина всё убыстряла и убыстряла ход: вот она подпрыгнула на пеньке, нырнула в клубы дыма и исчезла из глаз.

— О господи,— послышался в толпе чей-то сдавленный голос.

Туда Александру удалось проскочить сравнительно легко. Пробив броском полосу ревущего пламени, он сбавил ход, открыл жалюзи. Двигаться приходилось медленно, всё вокруг застилал едкий белесый дым. Двигатель работал с перебоями, захлебывался. На петле, у самого края тундры, он подобрал задыхавшихся в дыму, отчаявшихся людей. Приказал им накрыться брезентом и двинулся в обратный путь.

В вершинах грозно ревело пламя - шел верховой пал. Огонь перелетал по воздуху громадными шапками.Лиственницы по сторонам уса превратились в яркие факелы. Было душно и жарко. Александр слышал, как потрескивает на кабине краска. А впереди начиналось самое страшное. Сплошная полоса дыма и огня."Не заглох бы мо- тор...тогда-конец",- подумал Александр, глядя на огненные языки, несущиеся навстречу. Вот они уже лижут стекла кабины. И тогда вслепую, ничего не видя в дыму, полагаясь лишь на память,он включил четвертую скорость. Он не заметил,что ветровой щиток чем-то выбило. Осколки стекла посекли ему лицо. Но и боли он не чувствовал. Чувствовалась лишь невыносимая резь в глазах. Слезы, бегущие ручьями, мешали видеть. Душил дым.

584

Прошло несколько жутких минут. Почти теряя сознание, он вдруг увидел: впереди покачнулась охваченная пламенем большая лиственница и стала падать поперек дороги.

Сердце замерло и оборвалось. «Анна... конец, Анна...» Но ноги и рука сработали автоматически. Невероятный, сумасшедший рывок мелко задрожавшей машины вдавил его в спинку сиденья. Он с облегчением вздох-

нул: успел проскочить.

Он как-то не заметил, что дыму стало меньше. Увидев бегущих навстречу машине людей, не понял, что произошло. Потом губы его мучительно задрожали.

Остановив машину, он с трудом разжал пальцы на баранке и, пошатываясь, вылез из кабины. В то же мгновение сзади что-то громко хлопнуло. Его тяжело толкнуло в голову и спину. Закрыв глаза руками и проваливаясь в беспросветную темноту беспамятства, он успел подумать:

«Бак... взорвался бак...»

Прошла неделя.

Операция, сделанная прилетевшим из областного города хирургом, была удачной. Небольшой кусок железа, проникший при взрыве в полость грудной клетки, был извлечен. Рана хорошо зарубцевалась.

Хирург, оставшийся на некоторое время для личного наблюдения за оперированным, разрешил пускать к Александру посетителей. Первой к нему в палату вошла Анна. Перешагнув порог, она сразу увидела его глаза и, обессилев на мгновение, прислонилась спиной к стене. А в его глазах, ставших еще больше за эти дни, тревожное изумление исчезло. Его глаза засияли тихой и светлой радостью. Он по выражению лица девушки всё понял.

Заметив, что он силится приподнять голову, Анна быстро подошла к его койке и опустилась на колени у его изголовья. Глядя друг на друга, они долго молчали. Потом Александр, слабо шевеля пересохшими внезапно губами, шепотом попросил:

— Поцелуй меня, Анна...

Она поцеловала его в губы, осторожно и нежно, будто прикасалась к чему-нибудь очень хрупкому. Александр лежал боком, и поцелуй получился неловким. Но он тихо и счастливо засмеялся. Засмеялся, привлек ее голову к себе. Этот второй поцелуй был долог и крепок. От него у обоих перехватило дыхание.

Анна отстранилась, испугавшись за него.

585

—Родная моя... что у меня на душе сейчас...— сказал Александр, прижимая руку девушки к своей щеке.

—Не волнуйся, не надо...— ответила она еле слышно.— Не надо... Про это нельзя сказать...

Безмерная нежность охватила ее, и ей стало страшно. Страшно, что всё это вдруг рассеется как туман или исчезнет, словно радостный, но мимолетный сон. Но ей сейчас же вспомнилось всё пережитое, прочувствованное за последние дни. Нет, это не могло быть ненастоящим. Эти серые глаза, с любовью глядевшие на нее, никогда не отвернутся. Это горячее сердце никогда не остынет. Она успокоилась и больше ни о чем не думала. Лишь глядела на Александра и теребила его густые светлые волосы.

Аза окнами слегка шумела тайга. Еще дальше виднелись сопки, покрытые зеленью до самых вершин, и сопки, никогда не снимавшие снеговых папах. Они четко вырисовывались в стеклянной голубизне неба, и казалось, что они настороженно прислушиваются к шуму тайги, напоминающему тихую нескончаемую песню. Застывшие в вековечном покое, они, казалось, осуждающе взирали на бескрайне раскинувшуюся, неумолчно поющую тайгу. Мертвые каменные громады — они не могли понять, что жизнь — это песня.

ГЕОРГИЙ ХАЛИЛЕЦКИЙ

ОКЕАНСКИЙ ПРОСПЕКТ

(главы из книги)

У него оказалась звучная, почти театральная фамилия — Набатов. И лицо хитроватого крестьянина, из тех, что все видят, все понимают, да не обо всем торопятся говорить вслух. Есть на Руси и поныне такие мудрые мужички-молчальники.

Все у него было крупное, сильное, по-мужицки надежное: руки, которым ничего не стоило играючи разогнуть подкову. Шея из тех, на которых не сходятся стандартные военторговские воротнички. Массивный боксерский подбородок. Внимательные, чуть навыкате коршуньи глаза под тяжелыми веками.

Говорил он медленно, бесстрастно, и попервости слушателям не верилось, что это тот самый человек, который столько лет читал лекции в академиях — и какие лекции! Попасть на них считалось счастьем, о них по-

586

том взахлеб рассказывали в «курилках», спорили, вспоминали при каждом подходящем случае.

По его учебникам учился не один выпуск штабных специалистов военно-морских сил страны. Пожалуй, самым ценным в этих учебниках была стройность логики, которая не преподносила готовых аксиом, но как бы исподволь подводила к ним. За границей — в Западной Европе и за океаном — его цитировали в специальных трудах и исследованиях, и это был один из тех немногих случаев, когда цитировали, опасаясь вступать с ним в открытую полемику.

Он не признавал общепризнанных авторитетов. Вернее, он их, конечно, признавал и сердился, когда друзья в шутку называли его Ниспровергателем богов. Одни только дураки и невежды, говорил он, способны отрицать достоинства, чужой мысли, даже если это мысль врага. Нет, он не признавал другого: иконописной непререкаемости авторитетов. Нет такой догмы, любил повторять он на лекциях, которую можно было бы принять в ее неизменном виде, единожды и навсегда. Даже самые краеугольные камни человеческих знаний ветер времени превращал в песок. Курс своих лекций он начинал словами древнего философа: истина едва ли истина, если в ней никто ни разу не усомнился.

Ему было сорок с небольшим, и у него, естественно, не было за плечами ни фронтового опыта, ни долгих плаваний по морям-океанам, но даже самые старые и уважаемые генштабисты, у которых все это имелось давно и с избытком: и долгая жизнь, и война, и взлеты-падения, без которых невозможна длительная служба,— даже они не считали зазорным для себя в особо трудную минуту остановиться у двери его кабинета.

О нем рассказывали: он и министру не стеснялся указывать на промахи, и тот слушал с каменным лицом, но внимательно.

Вот таков был новый командующий флотом вице-ад- мирал Иван Иванович Набатов.

Это назначение оказалось неожиданностью для всех и для него тоже. До этого он знал, что ему предстоит занять видный пост в штабе Объединенных сил стран Варшавского Договора. С ним уже велись переговоры, и поначалу он отказывался, колебался. Потом дал согласие. И вдруг перед самыми майскими праздниками, в пятницу, уже после рабочего дня его вызвал к себе заместитель министра. Кроме него в кабинете находился еще вице-адмирал Рязанов. Они поздоровались сдержанно:

587

Сергей Петрович и Набатов были антиподами, и оба это понимали.

— Сергей Петрович возвратился с похорон Фатеева,— сказал заместитель министра, массируя левую сторону груди. — Там, Иван Иванович, складывается довольнотаки сложная обстановка.

— А именно?— насторожился Набатов.

— Ну ты же сам знаешь. Вице-адмирал Борисов уже давно просится со штабной работы. В ЦК полагают, он пригодился бы в качестве военно-морского атташе.— Заместитель министра назвал одно из крупных капиталистических государств, с которым у Советского Союза последнее время налаживались широкие и довольно разносторонние отношения.

Помолчали.

— Между нами: в принципе я дал согласие. — Заместитель министра достал таблетку, положил ее под язык, чуть поморщился и выждал.— Белоусов, не спорю, отличный член Военного совета,— продолжал он,— школа комсомольской работы пошла ему на пользу. Но молод! Удручающе молод. Горяч, неопытен... Рядом с сильным командующим ему цены не было бы. Но именно так: рядом. Я правильно говорю, Сергей Петрович?

Рязанов молча наклонил крупную бальзаковскую голову.

Заместитель министра перевел дыхание, помолчал. Набатов глядел на него и думал, что ведь, в сущности, это уже очень старый и вымотанный жизнью человек и что держать ему себя в форме, вероятно, стоит огромных усилий. Рядом с ним Иван Иванович казался себе совсем молодым, почти мальчишкой. И, как ни странно, это рождало в нем чувство беспричинной виноватости.

— Я вот часто думаю,— снова заговорил через минуту заместитель министра, глядя не на Набатова, не на Рязанова, а куда-то поверх их голов, в пространство.— Пока жив человек, мы его не ценим по настоящей цене и не щадим. Иной раз вроде спохватишься, а потом тут же этакая подленькая мыслишка: не он, так другой, свято место пусто не бывает. А умрет — и вдруг ахнешь: так ведь на нем же все держалось!— Он шумно выдохнул. Закрыл глаза. Помедлил.— Вот так и с Фатеевым... Ты как, Иван Иванович: еще не подумываешь о бренности земной юдоли?

Набатов усмехнулся и не ответил, а заместитель министра глянул на него зорко из-под полуопущенных век.

— А я что-то все чаще... Н-да.

588

Набатов слушал, а сам все пытался сообразить: собственно, к чему весь этот несколько неожиданный и пока беспредметный разговор? А заместитель министра открыл глаза и с зоркой стариковской насмешливостью поглядел на вице-адмирала:

— Небось ломаешь голову: куда клоню? — И без перехода:— Слушай: министр просит—-принимай флот! Не приказывает, а именно просит. Пойми.

Набатов хотел спросить: а как же то назначение, о котором велись такие длительные переговоры? Но не спросил — заместитель министра и тут опередил его:

— А насчет того плана... Будем кого-то подыскивать, думать. Кто же спорит: там ты был бы, конечно, больше на месте. Должность, можно сказать, словно бы для тебя специально придуманная... Но, как говорит моя внучка: из чего выбирать? Да и обстановка на Тихом — лучше моего поди знаешь... — Он повернулся в сторону Рязанова: — Твое мнение, Сергей Петрович?

Рязанов подбирал слова осмотрительно.

— Будь в моей власти, я бы, конечно, предпочел видеть вице-адмирала Набатова на дипломатическом поприще. Но вы же сами говорите, товарищ адмирал... Тут ваша внучка, — он мягко усмехнулся, — дальновиднее любого из нас. — Затем он перевел взгляд на Набатова:— А обстановка на театре, как я убедился, оченьочень сложна. При всем внешнем спокойствии.

Заместитель министра пододвинул к себе какую-то бумагу:

—Ну так как, Иван Иванович, пишу — согласен? — Набатов молча кивнул. — Добро, — заместитель министра сделал широкий росчерк на уголке листа. Только после этого вдруг хитренько улыбнулся.— Заартачься ты сейчас, никакой моей власти не хватило бы. — Он поднялся, вышел из-за стола — очень высокий, плечистый, с легкой стариковской сутулостью. — Сколько тебе на сборы: неделю хватит?

—Дело военное, товарищ адмирал. Не привыкать. Неделю так неделю.

—Товарищ адмирал, товарищ адмирал, — передразнил заместитель министра. -— А в душе небось думаешь: «Нет справедливости на свете. С Тихого начинал — к Тихому пришел». Или не так?

—Так, — кивнул Набатов.

—Просьбы-пожелания будут?

589