Khrestomatia_po_istorii_Dalnego_Vostoka_Kniga_2

столь мал, что его рисуют только на штурманских картах. А на обычных — два. Называются: Командорские острова.

Командорские... Чувствуете старинную силу этого слова? Значит, был командор... Да, так и есть. И могила его на острове. Именем командора названы море, пролив и острова, дальше которых нашей земли уже нет.

На дорожной карте я обвел кружком Командорские острова. Лучше бы идти пароходом, но решил «экономить» время, и пятый день гляжу, как поднимаются и в разные концы Камчатки разлетаются самолеты.

— На Командорах туман. Рейс задерживается!.. Туман, рейс отменяется. — Много раз я слышу милый голос из репродуктора. Успел придумать заголовок для репортажа: «Туманные острова»... И, наконец, нет тумана...

Сидим у груды посылок с яблоками. Из ящиков текут ручейки. В самолете пахнет вином — далекой была дорога антоновки на туманные острова. Плывет Камчатка под крыльями. Справа - вода, игрушки рыболовных судов. Бумагой, брошенной с самолета, кружатся чайки. Слева — обрывистый, нелюдимый берег и вулканы на бурой земле — белые высокие сторожа. Облака им только по пояс...

Нет, на остров мы в этот день не попали. Туман, низкие облака. Самолет кружил, чесал колесами туманную пряжу. Остров был где-то под нами, но мы его не видели. Летчик вышел, виновато пожал плечами, и мы повернули.

Остров увидели через два дня. Буровато-зеленый лоскут земли с кружевом пены. У посадочной полосы уснувшей рыбой лежит самолет без крыльев, точно такой же, как наш, — садился в тумане...

Единственный поселок на острове. Мы едем к нему на вездеходе по холмам, по волнам высокой полеглой травы. Вездеход делает остановку, водитель бежит на холм и кладет в узел из пестрой шали грибы.

— Подосиновик, подберезовик...

Ни осин, ни берез на острове нет. Ни одного дерева нет. Тундра — кочки и застывшие волны зелено-бурой травы.

— Ну, как земля? — Водитель не дает газ, ожидает ответа.

Я не отрываю глаз от окошка. Ничего похожего ви-

деть не приходилось...

530

В деревянном поселке на доме детского сада большими буквами надпись: «Пусть всегда будет солнце!» Смеется:

— Сколько дней солнце и сколько туман?

— За год в среднем семнадцать дней солнце, остальные— туман.

1 сентября. Первый урок географии в седьмом классе.

— Можно мне пойти на урок?

— Урока не будет. Не прилетел с материка новый учитель.

— Может быть, я проведу?..

Директор школы размышляет четверть минуты.

— Ну что же...

Интересно поглядеть на остров глазами мальчишек, которые тут живут. Делаю перекличку. Прошу дежурного повесить карту.

— Кто хочет рассказать об острове Беринга?

— О нашем острове? И отметки?..

Двенадцать девчонок и восемь мальчишек с любопытством глядят на странного педагога... Два века назад русский корабль высадил на остров алеутов: «Живите, бейте морского зверя, ловите рыбу. Подданства будете русского». На острове селились и русские, и теперь в ребятишках не сразу разглядишь алеутскую кровь, хотя есть еще на острове десятка четыре чистокровных потомков индейцев, носивших когда-то куртки из птичьих шкурок с перьями. Этот район на Камчатке называется Алеутским.

— Кто расскажет об острове?..

Приходится вызывать по журналу. Общими силами определяем: земля советская начинается тут, вот где стоит эта парта.И день начинается тут. В Москве сейчас, в эту минуту, полночь, бьют часы над Красной площадью. Москва и остров — на одной широте. «Вот, смотрите, — расстояние от полюса». Больше всего удивляюсь этому сам: действительно, широта Москвы, а тундра — и ни единого деревца...

— А название? Почему «остров Беринга»?.. Должен признаться: дисциплины не было на уроке.

Один «историк» опровергал другого, спорили и шумели. Но вот пошел разговор о пушках, и все притихли. Пушек никто из мальчишек не видел, да и на всем острове найдутся два-три человека, кто мог бы сказать: видел. Корабельные пушки появляются редко, когда

531

океан, отступая, смывает песок. В эти часы можно подбежать и потрогать черный чугун. Более двух столетий лежат пушки в песке. Еще при Петре I командор Беринг искал северный путь в Индию, «хорошо оглядел Камчатку», увидел пролив, разделяющий Азию и Америку, вернулся благополучно в Россию и потом второй раз поплыл в те же края, и уже не вернулся. Корабль командора Беринга одолела цинга, а потом настигли штормы, и корабль швырнуло на берег. Моряки думали, что Камчатка, но это был остров, никому не известный. Драные песцы бегали по пустынному берегу и нападали на умирающих. Командор умер на третий день, а кто остался в живых, бил морских зверей, тем и спасался. Из корабельных обломков люди построили бот и через год достигли Камчатки. На острове же остались могила с крестом и пушки. И назвали новую неизвестную землю островом Беринга, а все острова вместе — Командорскими, а воду к северу — Беринговым морем и пролив, разделяющий Азию и Америку, назвали тем же именем.

На острове, в самом центре села Никольского, поставили памятник. Полный человек в парике глядит из поселка на север. На земле у постамента лежат цепи и якоря.

Матросы, когда бывают на острове, обязательно приходят сюда и стоят молча. И все, кто бывает на острове, увозят на память крупинки бисера. Корабль Беринга вез подарки людям новых земель. Во время крушения корабля бисер рассыпался, смешался с песком. Мелкий, как пшено, бисер: желтый, голубой, красный. Двести лет прошло. Но вода обнажает в песке все новые крупинки

— голубые, красные, желтые...

Звонок. А нам не хочется расходиться.

На уроке мне приглянулись двое мальчишек. И мы потом несколько дней собирались вместе, бродили по острову, по поселку, по океанской лайде, похожей после отлива на лунную дорогу.

В маленьком поселковом музее лежит старинная, позеленевшая, длинная, как палка, зрительная труба. Если хорошо попросить, старый алеут, хранитель музея, разрешает уйти с трубою на берег. Можно сесть на большие черные камни и долго глядеть на море. При отливе океан тихо уйдет из-под ног. Если прилив — камни потонут и будут похожи на гладкие лбы плывущих зверей. В трубу что видно — кругом только вода.

532

В воде изредка проплывает сивуч или китовый фонтан обнаружится. Но киты стали редкими и осторожными. И только мертвых китов иногда океан отдает острову. Китовое мясо уносят песцы и чайки, а кости лежат долго. Мы находили китовые позвонки и сидели на них, как на больших табуретках.

Много любопытного можно увидеть на лайде. Можно весь остров обойти при отливе по твердой полосе песка и гальки. Под ногами чуть сочится вода. По лайде может ехать даже автомобиль, и когда едешь, кажется — едешь по морю. В стекла бьют прибойные брызги, пахнет солью и морской травой. Но лучше идти по лайде пешком. В трубу по-прежнему видны только барашки волн. Но чтото каждый день происходит за горизонтом. Океан приносит на лайду стеклянные кухтыли и рыбацкие сети. Жители острова не покупают рыболовных снастей. Даже заборы в поселке и загоны для кур сделаны из сетей. На лайде сколько хочешь найдешь всякой посуды

— бутылки, бидоны, разные фляги и даже бочонки, иногда с бензином и даже с вином. Океан приносит на лайду бревна разбитых где-то плотов, мертвых крабов, бамбук, ящики с иностранными надписями, башмаки, пластмассовые игрушки, пузырьки из-под вина и лекарства, бутылки с записками— ученые разных стран хотят узнать, куда течет морская вода. Иногда на лайду волны приносят матросские бушлаты и шапки...

Сколько надо дней, чтобы обойти остров? Мальчишки считают: «В длину около ста километров, в среднем пятьдесят в ширину — недели мало». Решаем делать вылазки в глубину острова. Первая вылазка — за грибами. В сентябре в воскресенье весь поселок идет за грибами, люди поднимаются вверх по холмам, туда, где виднеются сопки со странными вершинами, похожими на стволы. Тут под ногами пружинит тундра, тут и надо искать. Вернее, искать как раз и не надо. Грибы стоят на виду. Их замечаешь за сотню шагов. Такие же красношляпые, как в Подмосковье, но число их... Слишком легка добыча! Десять минут азарта, а потом уже равнодушно проходишь мимо, хватаешь горстями водянистую шикшу, а грибы остаются неизвестно кому. Раньше их подбирали олени. Но с тех пор, как убежавшие из поселка собаки одичали и расплодились, диким оленям приходит конец. Было пять тысяч, осталось сотни четыре. Хитрые, одичавшие псы умело гонят оленей к обрывам или сворой валят на ровном месте. Пытались

533

делать облавы, травить. Но собаки оказались смышлеными — держатся в дальней стороне острова, куда люди не появляются. И только изредка, по старой собачьей памяти, прибегают послушать, как воют привязанные поселковые псы,

Собак на острове держат для езды зимою и летом. Я удивился сначала: как же так — летом? Мальчишки взялись показать. Пока у нарты разбирались ремни и веревки, собаки выли, становились от возбуждения на дыбы — работа хоть и тяжелая, все-таки лучше безделья, несытого и тоскливого. Удивительно было видеть бегущих собак в траве. Двое моих друзей искусно тормозили нарты остолом с металлическим наконечником и таким забористым словом величали собак, что мне пришлось слегка охладить завзятых каюров.

На собаках летом привозят в поселок сено, если сломается трактор, привозят шкуры убитых котиков. На собаках можно доехать на другую сторону острова, к могиле Беринга. На собаках можно куда хочешь уехать рыбачить, бить из ружья пролетных гусей и почти с палкой охотиться на куропаток, которые за двести лет не научились бояться людей. На собаках можно поехать к самому главному на острове — Сарайному озеру. Ребятишки вздыхают, из чего я должен понять, что такой красоты озера больше нет на земле. На озере во время прошлой войны приводнился американский бомбардировщик. Американцы над Командорами пролетели бомбить японские базы. Подбитый самолет сел на Саранном, другой приводнился рядом, забрал летчиков, поднялся и расстрелял самолет из пушек.

— Самолет и теперь на дне. Мы с Валькой когда-

нибудь попытаемся...

Ребятишки на всей земле одинаковы, и я, бывая в новых местах, не ищу провожатых, кроме мальчишек. Моих друзей на острове зовут Валя и Витя. Валя Тютерев и Витя Солонин. Первый родился на Командорах и другую землю видел только в кино. Витя родился в Ульяновске. Три года назад отец его решил поехать на дальние земли. Мне не пришлось говорить с отцом, но сыну остров понравился. Мне показалось, что он знает остров лучше, чем старожилы.

Валя родился по соседству на острове Медном, а год назад семья поселилась на Беринге.

— Все живы-здоровы?

Скуластое смуглое лицо Вальки от улыбки становится совсем круглым.

534

— А что нам станется?!

Отец в этой семье — потомственный русский плотник. Мать — алеутка. Детьми плотника бог не обидел. Первая — дочь. А потом пошли сыновья —десять сыновей! Валька начинает перечислять всех по порядку:

— Мария — поваром в интернате, Юрка отцу помогает, Мишка котов бьет, Колька котов бьет, Борис — музыкант, учится в Петропавловске, Василий — радиотехник, ну, я, а потом идут—Генка — в шестом классе, Пашка — в пятом, Ванюшка в первый пошел, Вовке — четыре года.

На острове живет восемьсот человек. Из них пятьсот

— дети. Взрослых я видел на рыбной ловле, на сенокосе, на огородах, где растет картошка и репа, видел около моря, и на собрании в деревянной церкви, переделанной в клуб. На острове есть коровы и большая ферма песцов. Но основная работа островитян — зверобойное дело. На острове проводит лето и осень большое стадо морских котиков. За это «курортное» и тихое на земле место коты платят своими шкурами. Работа зверобоя нужная, но вряд ли можно найти в ней поэзию, и я не жалею, что не увидел главной работы островитян. Котики стоят особого разговора, их шкурами живет поселок на острове. Если бы котики вдруг исчезли, исчез бы и человеческий след на этой земле. О котиках и всей экономике острова мне рассказывал главный покровитель стада, сухой и высокий, как жердь, неизменно вежливый, зоотехник Игорь Константинович Кисельман. Я видел его каждое утро возле конторы. Один раз он был очень обеспокоен.

— Понимаете, у песцов на ферме болезнь: грызут

хвосты...

Второй раз я увидел его веселым, с кипой маленьких книжек.

— Нет, вы подумайте: «Устав железных дорог»!.. На остров «Устав железных дорог»!

В третий раз пошел разговор о шкурах.

— Когда появляюсь в Москве, мои друзья идут к вешалке — поглядеть, какая у моей жены шуба, и пожимают плечами: думают, что мы тут все в котиках ходим... Да-а. Признаться, много раз собирался уехать. Что хорошего? Семнадцать дней солнца в году. И поче- му-то не уезжаю...

Не помню точно, сколько домов в поселке. Помню, все деревянные. В поселке все деревянное: дома, забо-

535

ры, маленький тротуар по главной улице и странные крутые лестницы из поселка на гору.

Я спросил: зачем лестницы, по которым не ходят?

Мальчишки взбежали кверху, потом так же резко скатились вниз, и я узнал, что лестницы эти построены после того, как на островах Тихого океана в одну минуту исчез целый город и пострадало много селений. В году много раз на острове бывает землетрясение. Не просто привыкнуть жить в доме, когда деревянные стены начинают двигаться и скрипеть, когда гаснет свет и посуда летит со стола на пол.

Но главная беда не в этом. После землетрясения люди ждут с океана большую волну. Японцы называют ее цунами. Она не всегда приходит, но ждать ее надо. В поселок большая волна не приходила еще ни разу, иначе поселка бы не было. Но десятиэтажная волна может прийти. И после каждого землетрясения матери хватают на руки малолетних, и все, кто может бежать, бегут на гору по лестницам. Тревожно звонит колокол. Хорошо, если днем...

Малые землетрясения часты. Мне, признаться, хотелось увидеть, как это происходит. Но пришел срок отбывать. Самолета мы не дождались, уходили рейсовым пароходом. Кое-как добрались до него катером, но долго не могли сблизиться из-за шторма. Наконец удалось. С парохода на канате спустили плоскую люльку. Мы с каким-то дедом, как обезьяны, повисли над океаном...

До Камчатки шли более суток. Качало, и по боку парохода океан бил чем-то неимоверно тяжелым. Какие баллы были у шторма, я не знал, но когда причалили в Усть-Камчатске, матрос, помогавший нести рюкзак, весело сказал: «Мы родились в рубашках...»

В порту узнал: в ночь, когда мы ушли, на Беринге случилось большое землетрясение.

ЮРИЙ РЫТХЭУ

МОРЖ РАЗДОРА

рассказ

Вельботы, словно белые чайки, неподвижно застыли на воде невдалеке друг от друга. Солнце высоко стоит в небе, и почти все, кто есть в нашем вельботе,

536

поснимали кухлянки. Но даже в одних тонких меховых брюках и в рубашке достаточно тепло.

На носу вельбота стоит Аканто, секретарь нашей школьной комсомольской организации. Он водит в разные стороны старинной подзорной трубой, откопанной где-то в ненужном, хламе.

У мотора копается наш моторист, славный Кайо, окончивший в этом году шестой класс. Тряпочкой в бензине он любовно протирает старенький руль-мотор, собранный им самим в колхозной мастерской из всяких ненужных частей. Правда, на первый взгляд мотор производит внушительное впечатление: над всеми его частями возвышается большой белый маховик с выпуклой надписью «Made in». Под маховиком стыдливо, как девичьи плечи, прячутся два цилиндра, выкрашенные в зеленую краску. Этому сооружению Авай присвоил гордое имя — «двигатель внутреннего сгорания».

Сам Авай сидит между Аканто и мотористом. Толстогубый шестнадцатилетний парень, он с трудом переваливает из класса в класс. Учебнику арифметики он предпочитает приключенческие книжки с диковинными картинками, с описаниями путешествий в дальние страны.

Авай пришел в ужас, когда услышал, что после арифметики ему придется изучать еще какую-то алгебру. Он откровенно говорил нам, что учится только потому, что боится отца. Авай любил помечтать о своей будущей счастливой жизни, которая наступит для него, как только он окончит седьмой класс. Первым делом он обязательно женится, постарается получить дом или, на худой конец, полдома. «Привык, — говорит он, — в интернате спать на кровати. Не хочется обратно лезть в ярангу». Работать он собирался обязательно в магазине...

А пока будущий жених надувает пыхпыхи1 и готовит гарпун.

Я смотрю на нашего бригадира, старика Кукы. Он бросает взоры на поверхность моря, на виднеющийся вдали остров Ратманова и медленно передвигает языком от одной щеки к другой табачную жвачку. Почувствовав мой взгляд, Кукы недовольно морщится, и я отвожу глаза в сторону. Вижу соседний вельбот. Ясно различаю

фигуру бригадира, тоже старика, по имени Паат.

___________

1 П ы х п ы х — пузырь из тюленьей кожи, применяющийся в

морской охоте в качестве поплавка.

537

Он восседает на кормовой площадке, и от его трубки поднимается еле видимый голубой дымок.

Две комсомольско-молодежные бригады, как мы сами себя громко называли, были организованы только в этом году. Обычно подростки после окончания школьных занятий растекались по разным бригадам и вместе с отцами и старшими братьями проводили все лето на морской охоте.

538

лось, что два старичка далеко не такие одинаковые, как представлялось нам раньше.

Во-первых, кто-то вспомнил, что Кукы жует табак, а Паат курит трубку. Во-вторых, Кукы происходил из коренных морских охотников, а какой-то дальний предок Паата занимался оленеводством. Решение как будто склонялось в пользу Кукы, как вдруг Аканто напомнил нам, что слава Паата как удачливого китобоя до сих пор не померкла. «Но зато Кукы, — возразил я, — на своем веку убил столько белых медведей, сколько не добыл китов за всю свою жизнь Паат».

Проще, конечно, было бросить жребий, Но мы не могли предоставить решение такого важного вопроса воле случая и снова и снова принимались сопоставлять достоинства и недостатки одного и другого. И вдруг этот сложный вопрос, над которым мы бились столько дней, был решен простым доводом Авая. Он сказал, что имя Кукы напоминает ему имя знаменитого английского мореплавателя Джемса Кука. И если в газете напечатают, что бригада Кукы добыла столько-то моржей, то никому из читателей других стойбищ и поселков Чукотки не придет в голову, что Кукы — это просто дряхлый старик, каркас из хрупких костей, обтянутый высохшей кожей.

Никто из нас не сомневался, что бригада в скором времени станет гордостью колхоза и что добытая слава найдет свое отражение если не в окружной, то хотя бы в районной печати. Итак, решено было пригласить бригадиром старого Кукы.

Кукы был очень доволен тем, что ему доверили вельбот. Зато Паат не знал, куда деваться от обиды. Он бросился в правление и потребовал, чтобы ему тоже дали вельбот. Но где его взять? Расстроенный, ушел он на берег, где просидел целый день, бездумно глядя на рыжую пену, засыхавшую на камнях.

А в это время Кукы носился от вельбота в правление, от правления обратно к вельботу. Он раздобыл краску, и вельбот заблестел, как новенький, словно только что полученный с моторно-зверобойной станции. По бортам носа, с правой и с левой стороны, Аканто черной краской нанес номер, полученный в отделении милиции. Кто-то предложил дать название вельботу. Даже стали перебирать различные варианты: «Косатка», «Комсомолец», «Чайка», «Пушкин». Тогда Авай сказал, что если уж быть до конца последовательным, вельбот надо назвать «Кук». Но Кайо выразил опасение,

539