Khrestomatia_po_istorii_Dalnego_Vostoka_Kniga_2

отце. Он понял, что никогда не прекращалась в нем эта работа — осмысление прошлого.

Выводя машину свою на заданный эшелон, где небо уже становилось почти черным, неподвижным, представало той самой засасывающей и томительной бездной, рядом с которой тревожно жить, Барышев понял, что его отец на самом деле был не сильным, а скорее слабым и неуверенным в себе человеком. Да, он был слабым и честным. Барышев впервые думал об отце, как старший о младшем. И что-то давнее-давнее, горькое и родное тронуло его душу.

Именно в это мгновение служба наведения предложила первой паре истребителей изменить курс и эшелон.

Они уходили с набором высоты, подъемная сила ударила в крыло, на мгновение перегрузка вдавила в кресло пилотов, потом машины выровнялись, и снова все стало на место. Бесконечная облачная планета внизу, черное небо с редкими интенсивно светящимися звездами там, куда устремлены острые носы истребителей. Это был последний поворот перед выходом к своему аэродрому...

...Она шла на хорошей скорости, черная транспортная машина, нарушившая государственную границу и шедшая теперь над внутренними водами СССР. Четыре ее турбины выбрасывали позади целое море раскаленных газов и взорванного воздуха. Барышев прошел так близко от нее, что мог сказать точно: за стеклами тупого носа пилотов не было. Самолет строго держался на курсе, словно бы не видел истребителя: по-прежнему он шел над грядой наших островов.

Небо было чистым. Только далеко на севере, откуда летела чужая машина, громоздились облака. Но внизу океан и первый по курсу цели островок в белой кайме прибоя, и рыбацкие сейнера, возвращавшиеся с ночного промысла, просматривались едва-едва из-за синевато-бе- лесой дымки. Такое бывает: снизу кажется небо чистым, а сверху не видно земли и моря — мгла.

Барышев развернулся вправо с набором высоты, несколько секунд истребитель летел на спине, потом он выпрямил его. И снова разворот: с земли его наводили точно. Закончив второй разворот, он опять увидел цель впереди — чуть ниже и правее себя. Для того, чтобы заставить нарушителя садиться на ближнем аэродроме, как теперь Барышев понял замысел наведения, он сейчас должен заставить его довернуть на десять градусов

560

вправо — посадка будет прямо по курсу. Только снижение должно быть интенсивнее.

Пилоты на чужой машине и Барышев в перехватчике оказывались в равном положении — не знали аэродрома. Барышев никогда там не был и только краем уха слышал о его существовании. А садиться ему предстояло первым, показывая полосу летчикам в транспортнике наглядно. Ни перелета, ни недолета он не имел права допустить.

Второй истребитель — Нортона — держался позади и немного выше: его задача не выпустить транспортник, когда Барышев пойдет на посадку. Косо нарастал тяжелый силуэт чужой машины. Барышев открыл крышку над гашеткой управления огнем и осторожно положил на нее палец.

Когда он нажал ее, прерывистые огненные трассы очередей прошли в стороне над правой плоскостью. Сигнал был понят. Барышеву показалось, что транспортник даже пошатнулся. Барышев снова прошел рядом с ним. Остекление кабины и фонарей солнечными зайчиками ударило его по глазам.

Барышев покачал крыльями, чуть убрал обороты, чтобы подравнять свою скорость к скорости чужой машины. Он вел истребитель, доворачивая курс на те самые нужные десять градусов.

Когда-то, стоя внизу у КП, он гадал, что испытывал Курашов, идя на опасное задание, что он думал, погибая в ледяном океане на тоненькой оранжевой лодочке. Теперь он знал: не было у Курашова никаких особенных мыслей — он верил в себя и работал. Вот так же верил в себя Барышев, садясь почти вслепую в молоко туманного выноса, закрывшего аэродром. Он не видел полосы до последнего мгновения, на ней зажгли по-ночному посадочные огни.

Кто-то вел его к полосе уверенно и спокойно. Кто-то из опытных военных — он догадался об этом по стилю. Скованность, которая все еще была в нем, исчезла, словно что-то отпустило под горлом. За несколько мгновений до этого он не видел приборов, а видел один туман, только туман. Теперь он опять увидел приборы и верил им.

«А черт с ней, с землей! —подумал Барышев об операторе внизу.— Он за нее отвечает, пусть он и ведет». И в ту же секунду открылась полоса, высоты больше не было. Его вели точно, и по полосе, истребитель катился

561

сквозь туман, и капли, не сдуваемые более встречным воздушным потоком, стекали по фонарю.

Турбина смолкла, умерли стрелки приборов, но в могучем теле самолета еще жил трепет. Истребитель нехотя привыкал к земле. Барышев чувствовал каждой клеткой, как и его тело обретает покой и усталость.

Подъехал аэродромный газик с тремя разноцветными фонарями над кабиной. Из него вышли люди, помогли Барышеву выбраться из истребителя. И кто-то из них сказал,-что чужая машина села вслед за ним.

Барышев спросил:

— Кто вел меня?

— А что, неплохо получилось? — спросили его.

— Высший класс. Даже при видимости миллион на миллион трудно сесть точнее.

Газик тем временем осторожно катился по бетону, шурша двигателем и шинами. Туман рассеивался, впереди замаячила тень невысокого аэровокзала с крохотной застекленной башенкой. Истребитель, оказывается, остановился всего метрах в двухстах от здания.

А Нортон, проводив до нижней кромки тумана Барышева и чужую машину, прошел над аэродромом, оставляя позади себя гром турбины. Он знал, что никто не увидит этого, но все же качнул машину с крыла на крыло.

Трудно было бы поверить, что на такой прекрасно оснащенной аэронавигационными приборами, битком набитой электронной автоматикой машине можно заблудиться. И тем более странно, что в металлическом чреве ее оказалось немало молодых, один к одному парней в военной форме, но без погон. Машина выполняла обычный рейс на Токио, трасса которого проходила на сотни километров южнее, и экипаж ее — пять летчиков и три хорошеньких стюардессы — были служащие частной авиакомпании.

И тем не менее — они заблудились.

Автопилот вел машину в то время, как летчики пили кофе в отдельном салоне. На месте был только радист. Кофе затянулся на полтора часа. От пилота — огромного, небрежно одетого парня с горячими глазами итальянца — пахло спиртным.

Пассажиры и члены экипажа, кроме двух пилотов, остались в самолете, возле него пограничники выставили охрану.

Аэродром, куда изредка садились самолетыместной

562

авиации, наполнился людьми, машинами. Не дожидаясь конца тумана, приземлился рейсовый Ил-14.

Командира корабля и его второго пилота провели в крохотный кабинетик Поплавского. Сотрудники аэродрома по-английски не знали ничего, кроме таких обиходных слов, как «гудбай», «ол райт», «вери вел». Люди, знающие язык, еще не прибыли, хотя самолет с ними уже стартовал сюда из глубины страны.

Поплавскому предстояла нелегкая работа. За многие годы службы в авиации он не знал случая, чтобы его машина, какой-либо иной советский патрульный самолет, облетающий собственные границы, или рейсовые лайнеры Аэрофлота с красным флажком на стабилизаторе заблудились так, как заблудились эти чужие пилоты. Он не знал случая, чтобы наш самолет своим появлением в чужом небе вызвал бы там взлет перехватчиков. Но он помнил Рыбочкина, помнил Курашова. И сейчас думал о летчике-истребителе, который по его указаниям посадил этот неизвестный самолет — летчик со знакомыми до тоски позывными. Этого летчика сейчас приведут. За ним пошел стартовый газик.

Мастерство пилотов самолета-нарушителя не вызвало у него сомнения — они сажали свою четырехтурбинную громадину сами, по своим приборам на незнакомую площадку вслед за нашим истребителем. Поплавский не испытывал к этим людям ничего, кроме любопытства и настороженности. Они несколько смущены своей оплошностью (а может быть, и не оплошностью), держатся с бравадой.

Услышав шум автомобильного мотора, Поплавский пошел вниз, натягивая на ходу фуражку и проверяя ребром ладони, правильно ли сидит она.

Туман рассеивался, вернее, уходил «вынос», из-за которого страдают все посадочные площадки на высоких широтах вдоль океана. Ясное небо, ни облачка. И вдруг вползает на летное поле по распадку язык тумана. Потом он так же неожиданно исчезнет — и, кроме мокрых стекол, влажного бетона да горьковато-соленого привкуса на губах, от него не остается никаких следов.

Туман рассеивался. Уже видны были посадочные огни вдоль взлетно-посадочной полосы, была видна вблизи и сама полоса. И виден был темный силуэт непривычной чужой машины.

Газик уже стоял у крохотного палисадника, в котором, кроме оглушительно сочной травы да двух тонконогих березок, ничего не росло. Из газика неловко (оттого,

563

что противоперегрузочный костюм и шлем мешали ему) выбирался летчик. Хотя экран шлема был поднят и видно было лицо, Поплавский не узнавал его. Но летчик шагнул раз-другой, и вдруг что-то знакомое проступило в его лице с глубоко посаженными глазами, с резкими морщинами от крыльев носа к углам рта. Это был капитан, которого Поплавский так и не успел тогда принять в строй.

И Барышев узнал низенького и плотного человека в синей тужурке, в фуражке — только Поплавский носил ее так, по-курсантски. Он подосадовал на себя за то, что в воздухе не догадался по голосу, кто ведет его на посадку.

Он нерешительно поднес руку к гермошлему. Поплавский не сделал ответного военного приветствия, он только кивнул и не вынул рук из-за спины, где он держал их. Он сказал:

— Здравствуйте, капитан.

— Я должен был узнать вас по голосу, товарищ пол-

ковник. Если бы не вы...

Поплавский нетерпеливо дернул головой. И только тут Барышева осенило: тяжело ему, боевому истребителю, обретаться сейчас на гражданке — на этом забытом богом аэродроме. Ничего другого, кроме авиации, у Поплавского не было. И, должно быть, ему зверски одиноко здесь. Такие люди трудно обретают себе новых друзей.

— Вы мой гость, капитан. Я хозяин этого поселка. Начальник аэропорта. Сам в управлении Аэрофлота сюда просился. Океан — рядом. Не могу без него.

ОЛЕГ ЩЕРБАНОВСКИЙ

ЛОВЦЫ ТРЕПАНГОВ

(главы из романа)

Отход на остров Панова пришелся на ясный день. Но уже шел одиннадцатый час, а капитана не было. Команда сидела на причале. Успели по три раза проститься со своими семьями. Жены устали наказывать своим мужьям, чтобы те потеплее одевались, а Сергей Павлович все не появлялся. Романенко сказал, что капитан пошел к директору.

Сергей Павлович думал пробыть на острове Панова до конца месяца и просил, чтобы через управление договорились с комбинатом острова о снабжении их продо-

564

вольствием и горючим. Директор вызвал главного инженера и Корякина. Ивахненке, видно, хотелось с кем-ни- будь разделить ответственность. Он всегда так заручался в трудных случаях. Месяц — это много, сказал он, ища поддержки у остальных.

Курлыкин в который уже раз стал доказывать, что на острове будет отличный улов. Первый раз он имеет возможность пользоваться картами промысловой плотности трепанга. Надо проверить прогнозы ученых.

— Все это так,— Ивахненко хмурился, морщил лоб,— Да сдавать-то улов будете не нам, а дяде. Продукция пойдет в их план.

— А большой улов — в наш! —перебил Курлыкин. Главный инженер пошутил:

— Жену отдай дяде, а сам иди в кино...

Они проспорили чуть не час. Корякин считал, что дорого обойдется горючее на такие перегоны. Сергей Павлович предложил подсчитать. Тогда Ивахненко как бы припечатал свои слова ударом ладони к столу:

— Так тому и быть! Если затраты будут выше средних, не перекроются добычей — отнесем за ваш счет. В случае аварии — тоже пеняйте на себя.

Когда было подписано требование на продовольствие, Курлыкин спросил, как с обещанным к концу путины сейнером. Директор ответил, что в этом году решать вопрос поздно. Сергей Павлович не выдержал:

—- То решать было рано, то поздно. А блюда из морепродуктов всем пришлись по вкусу. И на экспорт эта продукция пойдет. Япония возьмет сколько предложим! Это же валюта, рыболовное снаряжение! Не хотел я этим крыть, но вот бумажка.

Вчетверо сложенная, она давно уже хранилась в судоводительском дипломе Курлыкина. Заполучить распоряжение главка стоило труда и борьбы, споров, заверений.

Директор прочел, засмеялся, будто бы совсем невинно:

— Вы нас объегорили, Сергёй Павлович. А мы вас подкузьмим. Тут написано: «Выделить судно не в ущерб производственному плану». Не сейнер я выделю, а тра- лово-кошельковый бот, «ТКБ-17». Вон он, на берегу...

Берите, ремонтируйте, к весне одолеете. По рукам?..

Сергей Павлович пришел на судно расстроенный. Шагнул на шаткую палубу мотобота, сунул Юрке Рыкалину и сыну бумажку.

565

— В ловецкий магазин. Живо. Чтобы одна нога здесь — другая там.

И закурил, насупившись. Все переглянулись. Не в настроении капитан. Но молчали. Придет пора — сам расскажет.

Не всем хотелось идти в дальний рейс. Здесь места проверены, а там — вилами на воде писано. Останешься в пролове.

Бражников весело гоготал:

— Да бросьте вы! Засиделись на месте — зады мохом обросли. Рискнем, испытаем! Это же приключение— ух, до чего интересно! А придем с успехом, хорошо! Я, братцы, люблю рискнуть.

Толя так красочно, заманчиво расписывал новый рейс, что убедил едва ли не всех.

— Батя у нас — что надо,— заметил Юрка.— Он, можно сказать, из глотки вырвал разрешение.

Евгению не по душе, что при нем хвалят его отца. Ему казалось, что он угодит всем, если ругнет капитана.

— Да уж нашему капитану больше всех надо — идти туда, куда никто не идет. Воевать по пустякам и делать из этого подвиг. Не был бы депутатом — ничего бы не вышло.

Сначала ответом Евгению было недружелюбное молчание. Потом Бражников сказал:

— Ты бы, мальчик, не брался судить о том, в чем не соображаешь, понял?

Романенко добавил:

— Ты отца своего не знаешь. И не признаешь. А я его уже сколько лет знаю. Плохо ли, хорошо ли он делает — не сразу увидишь. Но душу свою всю в дело кладет. Уж за одно это — спасибо ему. Он ведь не раз страдал за других. А тебе приходилось?

— А мне незачем лебезить, я не здешний. Вы, как видно, привыкли выслуживаться,— запальчиво и необдуманно брякнул Евгений.

Наум выпятил губу, враскачку подошел к Евгению и взял своей коричневой лапой его за ворот рубашки:

— Швырну за борт как щенка! Кто выслуживается? Бражников оттащил Наума. Шкворень покрутил го-

ловой:

— А Линка его любила, гуся лапчатого,— сказал Юрка. Достал из кармана губную гармошку и заиграл «Травушку-муравушку».

И у всех сразу нашлось неотложное дело. Кто при-

566

нялся койлать тросы и концы, кто чистить водолазный шлем либо драить палубу.

Мотобот вышел в открытое море. Оно было тихим, только чуть пробегала по поверхности рябь. Мотор работал четко. «Семь миль выжимаем»,— сказал Наум. Женька и Юрка уселись на рубке, и Юрка крикнул:

— Ну, мариманы, в дальний рейс. Шарик греет, савурьяна нет. Красота!

Но так продолжалось лишь часа два. Потом подул при чистом небе встречный северо-западный ветер, на море заиграли белые барашки. От брызг и ветра все ушли в кубрик, кроме капитана и моториста. До острова Панова добрались уже в сумерках. Сергей Павлович досадовал: нужно было устроить людей в общежитие комбината, договориться о причале, о сдаче улова. Он отрядил на берег Калинкина, чтобы занялся утряской этих вопросов.

Вышли на лов рано утром.Погода была на славу, и солнце, масляно-жирное, расплывшееся, чуть покачивалось на голубой глади воды. Слева от выхода из бухты торчал камень-кекур с маяком-мигалкой, а дальше вздымался скалистый островок, и макушка его была обрызгана зеленью. Свернули за мыс и через час в узкой с крутыми берегами бухточке бросили якорь. Сергей Павлович сказал:

-— Первым на разведку спущусь я. — И к Романенке: — Нас двое, придется часа по четыре отмолотить.

— Достаньте мидии, Палыч, я вам форшмак приготовлю по своему рецепту,— сказал Шкворень и прищурил один глаз, изображая, как это будет вкусно:— С селедкой и мидией!

Скафандр блеснул смотровым стеклом, запузырилось море. Капитан пошел ко дну, обозначая свой след кипением воздушных пузырей. Женя крутил помпу уже привычно и думал о своих школьных годах и о мечтах, об Альке Железнове и о том, что товарищ Курлыкин сейчас ходит по дну, доверив свою жизнь ему, Евгению.

Теперь Женя почти не уставал, он ощущал, как затвердели его мускулы, как углубилось дыхание, словно раздалась грудная клетка. Но как бы там ни было, давай, Паша, принимай маховик, а я посижу на телефоне.

Через каждые полчаса в телефоне раздавалось: «Тащите!» Женя с Юркой брались за линь и вытаскивали полную питомзу трепангов. Тут же все садились на корточки разделывать улов. Порой слышно было в трубке тяжелое дыхание водолаза. Несколько раз он чертыхал-

567

ся. Наконец тихо сказал: «Тащите подарок на обед!» Вместе с трепангами вытащили упитанного палтуса

килограммов на пять. Пашка подхватил его.

Через полтора часа капитан попросил поднять его. Свинтили шлем. Лицо Курлыкина-старшего было красно. Он обтерся носовым платком. Трепанга здесь очень много, не меньше десяти штук на квадратный метр. Дно паршивое, сплошь острые камни, и ходить тяжело,

— Смотри, Никола, — предупредил он. — Далеко не уходи. Запутаешься шлангом за выступы — спускать за тобой некого.

Романенко пробыл под водой с полчаса, как ударил упругий порыв ветра. Капитан взглянул на небо. Хмыкнул: «Уходить надо».

Женя удивился. Ничего страшного. Тучка на северозападе. Пока вытаскивали Романенку, прошло каких-ни- будь десять минут, и море уже закипело пенными бурунами. Полнеба оставалось безмятежно чистым, голубым. Другая половина налилась серо-синим дымом, вниз космато обвисли тучи, их мрачная лиловая тень легла на взбудораженное море. «Шквал нам даст прикурить»,— выдохнул Романенко. Сергей Павлович велел Рыкалину и Евгению крутить брашпиль изо всех сил, быстрее выбирать якорь.

Все надели клеенчатые куртки, ветер полоскал их. В узкую бухту он дул, как в трубу, срывая верхушки волн. Женя увидел, как на склонах крутых волн бегут ветровые узоры. Его осенило: такие тучи, темные, лохматые, такое белокипящее море, такой голубой и солнечный осколок истерзанного неба он видел на одной из картин Зары. Значит, она пережила что-то похожее, значит, через ее чувство прошло то, что творится сейчас в его душе.

Брашпиль вращать вручную — не мед. Когда якорю настала пора оторваться от дна, Юрка и Женя выбились из сил и ничего не могли сделать. Волны теперь разбивались о мотобот, обдавая брызгами всех на палубе. Нос мотобота зарывался в воду.

— Выбросит нас на скалы,— сказал флегматично Наум.

— Что ж, терять якорь? Обрубить канат? — спросил капитан.— Попробуем выручить его. Заводи мотор, вытравим якорный канат, зайдем с наветренной стороны и дернем полным.

С полчаса вертелись вокруг якоря, как пришитые. Дергали с полного хода. Застопорили мотор. Скалы

568

приблизились. Значит, дрейфовало, якорь сошел. Его можно было выбрать.

Пришли к причалу и подвели итоги. За два часа лова две дневные нормы. А могли бы взять втрое-вчетверо больше. Через пару часов шквал прошел и море почти успокоилось. Но выходить на лов было поздно. Да и все промокли насквозь.

На другой день с утра опять была тишина и море — просто акварельная картинка. В той же скалистой бухточке первым под воду пошел Калинкин. Сначала он был весел. Балагурил по телефону. Трепангов навалом. Живем, ребята! Но трепанг между камней, его не так просто вытащить.

Потом он крикнул: «Женька, слышишь! Привязался ко мне скат. Хочет напасть. Я его, гада, пикой отгоняю. А ну, пошел вон! Ага, укол. Ушел, подлюка!»

Но случилось то, чего опасался капитан. Радик запутался шлангом и сигнальным концом за камни и не мог распутать, потому что канат и шланг застряли в разных местах. Сергей Павлович взял телефонную трубку, стал давать советы. Глубина небольшая, одиннадцать метров. Особенного беспокойства у него это не вызвало. Он сказал Радику, чтобы тот в крайнем случае обрезал подъемный канат и распутал шланг, а мотобот подойдет и спустит ему для подъема новый кончик.

Но, как говорится, море шутить не любит. Не успели на палубе перекурить, подул все тот же северо-запад- ный, прямо со стороны входа в бухту. Женя посмотрел на отца, увидел, что его лицо напряглось, морщины углубились на лбу. На обветренном, почти кирпичного цвета лице проступили капельки пота.

Он сказал Романенке:

— Начнет крутить на якоре. Радиус нашей циркуляции сто с гаком метров. А шланг всего восемьдесят.

Бросил недокуренную папиросу за борт и взял телефон из рук Жени :

- Алло, Радик! Ты не теряйся и не спеши . Не распутаешь - руби конец, разматывай шланг и шагай к якорю. Мы подтянемся туда.

Калинкин упорно отказывался рубить конец, ему было невдомек, что делвется наверху. А ветер скоро развел волну, и она становилась все крупнее.

Капитан сказал:

— Заводи мотор! К лебедке, Павел и Юра! Евгений — на помпе,— и крикнул в трубку:— Приказываю,

569