Khrestomatia_po_istorii_Dalnego_Vostoka_Kniga_1

пуста. Когда двигалась шествие, позади меня были сотни людей, а теперь ни души. Впрочем, вон там, на Алеутской улице кто-то прячется за телеграфным стол­ бом. Всматриваюсь — матрос. Он без винтовки. При­ жался к столбу: наверное, над ним свистят пули. Вот он отскочил от столба и, шатаясь, бежит по улице. Но точ­ но подкошенный падает на колени и ползет.

«Тра-та-та» — трещит пулемет.

Голова матроса опустилась, и тело его грузно при­ жимается к земле.

К матросу бежит санитар с белой повязкой на руке. «Тра-та-та»— бьет пулемет, и санитар, схватившись

рукой за бок, падает возле матроса. Я вскакиваю и бегу дальше.

Добежав до угла Посьетской, останавливаюсь, не решаясь пересечь улицу: на перекрестке лежит убитый солдат.

Перелезаю через забор в чей-то сад. Сажусь на за­ мерзшую траву, прислонившись спиной к забору. Пре­ до мною черные стволы деревьев, дом с террасой, в окне — лицо девушки. Пулеметы трещат. Девушка на­ блюдает за мной из окна. Я поднимаюсь с земли и ле­ зу на забор. Прыгаю на улицу. Одинокий, стою на прежнем месте, слушая треск пулеметов. И вдруг, не­ ожиданно для себя, бросаюсь, как в пропасть, через Посьетскую улицу.

«Тра-та-та» — затрещали пулеметы слева. «Дззз» — засвистели пули над головой. Перебежал улицу, бегу дальше.

В конце квартала, на углу Морской и Корейской улиц, прячась за угол деревянного дома, матрос в чер­ ной куртке, с башлыком за спиной, стреляет вдоль Ко­ рейской улицы, откуда со свистом, точно невидимые жуки, летят пули. На перекрестке, на бесснежной зем­ ле, — пятно густой крови.

Подхожу к матросу. Он повернул ко мне возбуж­ денное усатое лицо, посмотрел горячими глазами. На фуражке у него надпись «Жемчуг», на концах ленточек золотые якоря.

— Кажется, одного уложил, — говорит матрос, вкла­ дывая в магазин винтовки обойму с патронами.

«Ага, теперь я знаю, что надо делать», — подумал я и вынул из кармана револьвер. Он маленький, никели­ рованный, с барабаном в пять патрончиков. Выглянув

600

из-за угла и прицелившись в светлую шинель офицера, прятавшегося за зеленый щит пулемета, я выстрелил.

Матрос взглянул на меня. Один момент длился взгляд его, которым он будто спрашивал, откуда я взялся. Потом глаза его весело блеснули.

— Эх!—сказал он. — Тебе бы винтовку!.. Давайка я.

Он встал на мое место, прижался к углу дома, поднял винтовку, прицелился. Раздался выстрел.

В ответ застрочил пулемет, и мимо нас засвистели пули.

— Народу нет! Э-эх! — с горькой досадой сказал матрос, оглядываясь по сторонам.— Дворами бы подой­ ти к ним поближе.

Он опять высунул винтовку из-за угла дома. Пуле­ мет застрочил. Матрос стал стрелять по пулемету. Он расстрелял всю обойму.

— Патроны все! — Матрос выругался крепко и по­ смотрел на мой револьвер. — Стреляй ты!

Я прижался к дому, выглянул из-за угла. Пулеметы стояли молчаливо. Людей не было видно. Но вот из-за зеленого щита высунулась фигура в офицерской шине­ ли. Я выстрелил подряд три раза. Офицер спрятался за щит.

«Тра-та-та-та» — раздалась пулеметная очередь.

—Бежим! — Матрос тронул меня за руку.

—У меня еще один патрон, — сказал я.

—Оставь на всякий случай. Бежим!

Мы побежали на другую сторону улицы, где в гору подымались дворы с домами и сараями.

Под самой горой, возле двухэтажного дома, у ко­ торого стояла группа людей, мы остановились. Стихшие было пулеметы затрещали с прежней поспешностью: по горе бежал, спрятав голову в плечи, солдат. Пули свистели высоко над нашими головами. Слышно было, как они цокали о камни. Солдат вдруг будто споткнул­ ся и упал лицом в землю.

— Эх, бедняга! — сказал матрос и глубоко вздох­ нул, — Нет, браток, — обратился он ко мне, — через гору идти нельзя. Видишь, как чешут. Надо где-нибудь бросить якорь... до ночи.

Неподалеку, на Посьетской улице, жила семья Сибирцевых. «Не пробраться ли к ним?» — подумал я.

— Тут недалеко есть мои знакомые, — сказал я.

601

—А меня пустят? — недоверчиво спросил матрос.

—Пустят. Это люди такие...

—Ну, айда! — Матрос взглянул на свою винтовку, закинул ее на плечо, и мы пошли.

Чтобы добраться до дома Сибирцевых, надо было преодолеть несколько дворов, пролезть через несколь­

ко заборов. Прислушиваясь к коротким, раздававшим­ ся временами пулеметным очередям, мы осторожно, то припадая к земле, то прячась за дома, пробирались к Посьетской улице.

Каково же было мое удивление, когда, войдя в пе­ реднюю квартиры Сибирцевых, я увидел, что гостиная их переполнена солдатами, матросами, рабочими. В ру­ ках у некоторых из них были винтовки.

—Ты откуда? — изумленно спросила Мария Влади­ мировна Сибирцева, выйдя из гостиной. Вслед за ней выбежали и с любопытством смотрели на меня дети Сибирцевых Всеволод и Игорь.

Я ответил.

—Ну, проходи, — сказала Мария Владимировна.— Проходите, товарищ! — обратилась она к матросу.

В обширной, обставленной мягкой мебелью и за­ стланной большим ковром гостиной находилось человек двадцать солдат, матросов, рабочих, служащих города. Тяжко задумавшись, люди сидели в креслах, на стуль­ ях и просто на полу, прислонившись спиной к стене. В воздухе плавал слоистыми облаками сизый дым: крепко пахло табаком. По гостиной ходил не торопясь Михаил Яковлевич Сибирцев—известный всему горо­ ду податной инспектор, красивый, представительный, крепкого сложения мужчина лет сорока пяти. В левой руке он держал трубку, а правой сосредоточенно, углу­ бившись в свои мысли, поглаживал черные, с едва заметной проседью, торчавшие в стороны усы. На нем был форменный пиджак с петлицами и металлически­ ми пуговицами.

— Это сын Заречной... Серафимы Петровны, — ска­ зала Мария Владимировна, обращаясь к мужу.

Сибирцев равнодушно взглянул на меня и продол­ жал ходить по гостиной. Мария Владимировна, опра­ вив широкую, длинную черную юбку, уселась в глубо­ кое кресло у круглого столика, за которым в углу воз­ вышалась японская лакированная этажерка, уставлен­ ная множеством разных безделушек — вазочек и ста­

602

туэток. Она взяла со столика табак и стала набивать папиросу. Дети не отходили от нее.

Матрос поставил винтовку к стене и опустился на пол. Я сел рядом с ним. Меня колотила нервная дрожь.

—Как тебя звать? — спросил матрос.

—Я ответил.

—А вас?

—Да что ты меня все величаешь: вы да вы. Говори Павел Обручев. И все. Мы ведь теперь друзья-товари­ щи с тобой... А картину-то, должно быть, пулей проби­ ло, — заметил он, мотнув головой на большую, в позо­

лоченной раме, картину, изображавшую изгнание из рая Адама и Евы.—Неужто пулей? — заинтересовался Обручев.

Помолчав, он спросил меня.

—Как звать хозяина-то? Я ответил.

—Михаил Яковлевич! — обратился он к Сибирцеву. — А это не пулей пробило картину?

—Какую картину? — остановившись посреди гости­ ной и взглянув на Павла Обручева, спросил Сибир­ цев.

—А вот эту, где Адам и Ева.

Сибирцев уставился на картину.

—Не вижу, — сказал он.

—Повыше Адамовой головы... вон оно, отверстие, — сказал матрос.

Все повернули головы в сторону картины. Мария Владимировна, сидевшая спиной к картине, обернулась

итоже стала всматриваться в Адама и Еву.

—Действительно дырка,—сказала она, — ее не

было.

Михаил Яковлевич подошел к картине:

— Вижу... Неудивительно!.. Удивительно то, что пули не пронзили меня, тебя, детей.

Он пояснил, что во время расстрела демонстрации

го января в Петербурге, — отозвался солдат, сидевший с винтовкой в руках напротив Марии Владимировны, по другую сторону круглого столика.

603

—Убили ее,— оказала Мария Владимировна отры­ висто, и впалые щеки ее дрогнули.

—Убили? — глаза солдата испуганно метнулись на Марию Владимировну. — Да не может быть!

—Я видел, как ее убили, — заметил я. — В первом ряду шла... Упала и не встала.

Солдат с болью в глазах посмотрел на меня, завол­ новался, поднялся с кресла и снова сел, полез в кар­ ман, вынул пачку махорки. Мария Владимировна подо­ двинула к нему табак:

—Курите.

—Пошла ведь... — недоуменно, раздумчиво, будто

самому себе, сказал солдат.

— Эта женщина просидела тринадцать лет в Шлиссельбургской крепости,— с горечью сказала Мария Владимировна.— Да шесть лет пробыла на Сахалине в ссылке. Это известная революционерка Волкенштейн Людмила Александровна.

—А народ засвистал ее, говорить не дал, — заметил

кто-то.

—А кто же ее знал, — будто оправдываясь, ска­ зал солдат, сидевший в кресле у столика. — Я вот то­ же — чего, думаю, вылезла женщина.

—Я слышал ее недосказанную речь на митинге в цирке, — сказал Сибирцев, не переставая ходить по гостиной, — она была против того, чтобы идти мирной

демонстрацией, она предвидела, она предупреждала...

— Боже мой, — воскликнула Мария Владимиров­ на. На ее высоком лбу собрались морщины. — Какая смерть! Просидеть тринадцать лет в Шлиссельбургской крепости, отбыть ссылку на Сахалине, получить свобо­ ду, приехать в этот город и погибнуть.

— Да, — отозвался человек, с виду рабочий, — по­ шли на пулеметы, как бараны. «Мирная демонстра­ ция»!— иронически произнес он. — Говорили, будто Тигровая батарея в руках комитета, а на деле... — И он махнул рукой.

— Непонятно, — пожал плечами бритый человек в очках, в легком осеннем пальто, — как могло случить­ ся все это, когда почти весь гарнизон настроен рево­ люционно, когда в руках солдат пулеметы, склады оружия, батареи?

— Главнокомандующего нет, — сказал солдат, си­ девший против Сибирцевой. — Оно и получилось так.

604

—Но есть комитет нижних чинов, — возразил че­ ловек в очках, — в руках которого огромная сила.

—Сила-то большая, — ответил солдат, — да нет, стало быть, в комитете настоящих командиров. По мне, надо бы обложить штаб крепости, обойдя его со всех сторон... с пулеметами, с полевыми орудиями. А они — демонстрация! Вот тебе и получилась «демонстра­ ция».

—Революция терпит поражение, — опять загово­ рил человек в очках—Это ясно. Где бы ни возникло

восстание, везде оно подавляется. К броненосцу «По­ темкину», восставшему прошлым летом в Одессе, не присоединился ни один корабль. «Очаков» в Севасто­ поле потерпел крах. Грандиозное восстание рабочих в Москве месяц назад подавлено: у рабочих были вин­ товки, а у правительства — артиллерия. На Забайка­ лье двигается карательный отряд генерала Меллер-За- комельского. Красноярская республика пала. Очередь за Читой.

— Ты, друг милый, — сказал солдат, сидевший в кресле, — каркаешь, как ворон... Не знаю, как в Рос­ сии, должно быть, там у царя большая сила. А здесь, сила у нас, только командовать некому.

Помолчав, солдат добавил:

—Я вот думаю, был бы у нас командир хороший, завладели бы мы всей крепостью да двинулись выру­ чать Сибирь и Россию.

—Эк хватил, брат!—засмеялся один из солдат.

—Правильно он говорит. Правильно! — горячо всту­ пился за солдата рабочий. — Нет руководителей. Та­

кой силе да хорошего бы вождя!

— Ничего! —заговорил мой новый друг Павел Об­ ручев. Он расправил свои густые усы. Сдвинул на за­ тылок фуражку, золотая блеснула надпись: «Жем­ чуг». — Народ не победишь. Вон какие молодцы под­

росли!

Матрос повернул голову вмою сторону.И все разом посмотрели на меня. Я смутился.

— Мы с ним вместе били по пулеметам, я — из винтовки, он — из револьвера.

Двенадцатилетний сын Сибирцевых, Всеволод, стоявший возле матери, не сводил с меня своего изум­ ленного взгляда.

— Было бы нас человек пятнадцать, — продолжал

605

Павел Обручев, — ей-богу перебили бы всех пулемет­ чиков. Дворами бы подошли к ним... Верно ты, браток, сказал, — обратился он к солдату, сидевшему против Марии Владимировны, — не с музыкой надо было идти к Селиванову, а с пулеметами. — Глаза у матроса вспыхнули яростью. — Бабахнуть бы по штабу крепо­ сти с Тигровой батареи... Эх! — Он хотел выругаться, но, посмотрев на Марию Владимировну, только скрип­ нул зубами.

Наступило молчание.

— Вот тебе и свобода! — прервала молчание Мария Владимировна. — Вот тебе и конституция!

Она плотно сомкнула губы. В длинной, широкой юбке, в светлой кофте с галстуком бабочкой, она сиде­ ла в кресле маленькая, но вся какая-то подобранная, ясная.

—Цари всегда обманывали народ, — отозвался на

ееслова рабочий.

—А за что же была осуждена та женщина? — об­ ратился к Сибирцевой сидевший против нее солдат.

—Кто? — рассеянно переспросила Мария Влади­ мировна, затягиваясь папиросой. — А!.. Волкенштейн?.. За участие в убийстве харьковского губернатора князя Кропоткина. Она снимала тайную квартиру, где проис­

ходила подготовка к убийству.

— Подумайте — какая женщина!—воскликнул сол­ дат.

«Так вот кто была женщина в черной шапочке!» — взволнованный рассказом Марии Владимировны, ду­ мал я, вспоминая красивое лицо, большие темные гла­ за Людмилы Волкенштейн, ее труп на земле. Я не знал тогда, что Волкенштейн, вышедшая из русской аристократической семьи (девичья фамилия ее — Алек­ сандрова), была членом партии, оказавшейся бессиль­ ной в своей террористической борьбе с самодержа­ вием.

«А кто же такой Павел Обручев, вот этот матрос с горящими глазами? Кто этот хмурый рабочий? Этот солдат с ружьем, сидящий против Сибирцевой? Кто они?»

«Они — это и есть народ, восставший против ца­ ря», — ответил я самому себе...

Раздался одинокий выстрел. Ему ответила пулемет­ ная очередь. Потом все стихло.

606

На дворе стемнело.

—Ну, можно теперь идти, — сказал кто-то. И все поднялись со своих мест, прощаясь с гостеприимными хозяевами, благодаря их за приют.

Мария Владимировна вышла в переднюю.

—Ну, прощай, дружок, — сказал Павел Обручев, когда мы вышли на улицу, и протянул руку. — Про­ щай! — Он сильно сжал мою руку.

—До свидания, — сказал я.

—Прощай! Прощай! — повторил Обручев, и мы

расстались.

Я понял, что больше никогда не увижу Павла Об­ ручева. Никогда.

Я пошел по Посьетской улице к Светланской. Ото­ всюду, крадучись, ползли черные силуэты людей. Го­ род настороженно притих. Безлюдные лежали в мороз­ ном полумраке улицы. Горели кое-где костры, грелись у огня казаки, держа лошадей за поводья.

Выйдя на Светланскую, пошел к Набережной. Про­ ходя мимо булочной, вспомнил, что весь день не ел, зашел в булочную, купил бубликов.

...Мать бросилась ко мне со слезами: она была уве­ рена, что я убит.

—Федя Угрюмов тоже был на митинге, — говорила она. — Прибежал ни жив ни мертв. Такие ужасы рас­ сказывал. Столько, говорит, народу погибло. До вечера сидел у нас, все ждал, когда ты вернешься. А тебя все нет и нет! «Наверно, убит», — сказал он. Что я пере­ жила! Что передумала!

—Нашего гимназиста Зеренсдорфа убили.

На лице матери изобразился ужас.

—Боже мой — всплеснула она руками. — Каково теперь матери!

—Людмилу Волкенштейн убили... Вы ее не знаете...

Многих убили, мама, многих...

Мать заплакала.

А у меня не было слез. Я будто окостенел.

Среди ночи со мною случилось что-то странное: я скатился на пол и корчился от судорог, как больной холерой в предсмертной агонии.

Мать проснулась.

— Ранили тебя? Куда? Где ранили?

607

— Нет, — стонал я, катаясь по полу, — меня всего...

сводит...

Это был приступ от нервного и физического напря­ жения.

Проснулся от сильной боли во всем теле. Открыл глаза и не мог понять, отчего так болит тело. И вдруг вспомнил все: и зеленые пулеметы, и Зеренсдорфа — как он, схватившись за голову, упал, — и Людмилу Волкенштейн, присевшую на земле, и струйку крови у нее на виске, и матроса Обручева — горящие глаза его... Все, все вспомнил я.

Вскочил с кровати.

Мать подошла ко мне, пытливо посмотрела в гла­

за.

—Ты не ранен?

—Нет. — Я стал торопливо одеваться.

Мать поставила на стол сковородку с жареной рыбой.

—Садись.

—Не хочу.

По главной улице шли на работу чиновники, спе­ шили ученики с кожаными ранцами за спиной, с ба­ зара возвращались хозяйки. Корейцы-носильщики нес­ ли на рогульках пудовые мешочки с мукой, мясо, ры­ бу. В Успенском соборе звонил колокол. На военных кораблях отбивали склянки. Все было обычно, будто ничего и не случилось накануне. И мне это показалось странным.

«Как же так? Вчера произошло такое, после чего надо делать что-то особенное, а люди спокойно идут на работу, несут с базара продукты...».

И меня неудержимо повлекло туда, где произошло то, после чего, как мне казалось, уже нельзя было за­ ниматься обыкновенными делами.

Кровавые пятна, пропитавшие землю в разных мес­ тах на перекрестке Морской и Алеутской улиц, были засыпаны песком: убийцы хотели скрыть следы своего преступления. Люди останавливались и смотрели в сторону штаба крепости. Там, как и вчера, зеленели три пулемета. Повсюду стояли часовые и ходили воо­ руженные патрули.

Дорога была свободна, и я пошел на Эгершельд, где в часовне, как говорили, находились тела убитых. На батарею артиллеристы везли пулемет.

608

Почти в конце Эгершельда, у дороги стоял кир­ пичный дом в три окна — анатомический покой. Я во­ шел в коридор. Налево в небольшой комнате через полуоткрытую дверь была видна груда мертвых тел, брошенных на пол, одно тело на другое. Дверь направо была закрыта. Я открыл ее. Посредине комнаты, на столе, лежал Зеренсдорф в черных диагоналевых брюках, в светлой куртке. Смуглое лицо его потемнело еще больше, на виске синела маленькая дырочка. Такая же дырка на ноге и брюках. Посиневшие губы, спокойно закрытые глаза, большой нос с горбинкой напомнили мне отца, когда тот лежал в гробу. И впер­ вые я ощутил смерть. Я почувствовал ее всем своим существом. Она была почти осязаема. Она казалась чем-то материальным, невидимо присутствовавшим здесь, в этой холодной комнате. Она — не труп Зеренсдорфа. Нет. Смерть с ним покончила: вошла в него и вышла, сделав живое мертвым. Теперь она витает надо мною, разлилась в холодном воздухе, окутывает, как туманом, сжимает грудь...

Когда я вышел на улицу — в это время на Иннокентьевской батарее прогрохотало орудие, — у меня было такое состояние, будто я вернулся из другого мира, будто не я, а кто-то другой, с иными мыслями и чувствами, идет по скованной морозом каменистой до­ роге в город, раскинувшийся на склонах голой, холод­ ной, серой горы.

Оказывается, неспроста грянуло орудие на Иннокентьевской батарее и не зря артиллеристы везли пу­ леметы.

Как потом стало известно, после расстрела демон­ страции солдаты Иннокентьевской батареи подняли восстание. Взяли из склада пулеметы, ящики с лента­ ми, снаряды. Батарея превращалась в грозный рево­ люционный форт. Растерявшиеся командир батареи и офицеры отдали солдатам ключи от погребов.

— Уходите, ваше благородие! — сказали артилле­ ристы своим командирам.

Офицеры ушли. Может быть, они благодарили сол­ дат за милость, а может быть, удивлялись простоду­ шию восставших.

Справившийся легко с демонстрацией, генерал Се­ ливанов почувствовал свою беспомощность перед ору­ диями Иннокентьевской батареи. Верных ему частей

609