Глава V. Интуитивизм

Научный и философский пути познания дали человечеству очень много. Но все же ни наука, ни философия не могут дать окончательно­го и полного знания реальности.

Вспомним в связи с этим, как видел соотношение между отвлечен­ными конструкциями и живым мироощущением толстовский Левин. Едва только он улавливал, в чем состоит смысл жизни, как теории теряли над ним власть. «Мысли философов, ― пишет Лев Толстой, ― казались ему плодотворными, когда он или читал, или сам придумывал опровер­жения против другим учений... Но стоило только забыть искусственный ход мысли и вернуться к тому, что его удовлетворяло... и вдруг вся эта искусственная постройка заваливалась как карточный домик, и бы­ло ясно, что постройка сделана из тех же переставленных слов, неза­висимо от чего-то более важного, чем разум». Эта особенность человеческого познания подтверждает мысль, что наше мировоззрение зависит от теорий куда меньше, чем мы полагаем. Жизненная полнота познания уходит корнями в глубин­ное, загадочное «нечто».

Если обратиться к тому, что мы называли самопознанием, то со­вершенно очевидно, что о себе мы узнаем вовсе не через органы чувств и не через логические операции. Наше «Я» заявляет нам о себе без помощи звука, запаха, цвета или других свойств, которые говорят о существовании внешнего мира; однако реальность его настолько бесспорна для нас, что мы можем счесть фикцией все, что угодно, кроме нашего «Я». Поэтому не случайно Декарт начинал свое размышление о бытии формулой «Cogito, ergo sum» ― «Я мыслю, следовательно, су­ществую».

«Это, ― по словам Сартра, ― абсолютная истина сознания, позна­ющего самого себя». Отвлеченное мышление в этом так же бессильно, как и органы чувств. Оно разбивает личность на тысячи аспектов и состояний, будучи неспособным, объединить их в живое целое, в то время как внутренне единство «Я» безнадежно ускользает от анализа. Более того, по верному замечанию одного философа, такое сознание нельзя определить логически. Природа сознания, его свойства не мо­гут быть описаны; чтобы понять его, как и все психическое, его необхо­димо непосредственно пережить. Легче слепому объяснить свойства красного цвета, чем в рациональных терминах передать суть самосоз­нания, которое открывается нам в непосредственном акте интуиции. Человек обладает не только ощущениями и разумом, но и как бы особым «органом» внутреннего постижения, которое раскрывает перед ним сущ­ность бытия. Одних рецепторов и логического анализа недостаточно для того, чтобы понять величие музыки Баха или иконы Владимирской Богоматери. Даже в области точных наук интуитивные предпосылки предваряют собой цепь строгой аргументации. Многие научные открытия явились их творцам как мгновенные интуитивные прозрения. «Интуиция, вдохновение, ― писал В.И.Вернадский, один из самых философских умов среди русских ученых нашего века, ― основа вели­чайших научных открытий, в дальнейшем опирающихся на факты и идущих строго логическим путем, ― не вызываются ни научной, ни логической мыслью и не связаны со словом и понятием в своем генезисе». Выдаю­щийся французский физик Луи де Бройль высказывает ту же мысль. Он пишет, что «человеческая наука, по существу рациональная в своих основах и по своим методам, может осуществлять свои наиболее заме­чательные завоевания лишь путем опасных внезапных скачков ума, ког­да проявляются способности, освобожденные от оков строгого рассуж­дения, которые называют воображением, интуицией». Другой современ­ный физик, Вольфганг Паули, признавая, что ни эмпиризм, ни «чистая логика» не способны установить единство между познающим и реаль­ностью, также апеллирует к интуиции. При этом он связывает интуицию со сферой бессознательного. Объективная гносеологическая ценность такого предрационального познания вытекает, по мнению Паули, из некоего «порядка во Вселенной», не зависящего от нашего произвола и отличающегося от мира явлений. Главная особенность интуитивного познания заключается в том, что оно дает познающему сопричастие пульсу мирового бытия. Естественно, что этот путь познания не мог быть обойден философами на протяжении истории мысли. Понятие об интуиции существовало и в индийском, и в греческом умозрении; о ней говорили средневековые теологи Фома Аквинский и Якоб Беме. Указывая на последние пределы рационального знания, Де­карт писал: «Надлежит, отбросив все узы силлогизмов, вполне дове­риться интуиции как единственному остающемуся у нас на пути». Лейб­ниц называл ее «самым совершенным знанием», Гете говорил, что «бы­тие, расчлененное разумом, всегда дает остаток», и из этого выводил необходимость интуиции. Фихте видел в ней прямой путь к познанию «Я», а, согласно Шеллингу, в интуиции «объект дается совсем не так, как в математике наглядность». Этим он хотел подчеркнуть, что в ин­туитивном созерцании преодолевается пропасть, которая в опосредо­ванном значении отделяет объект от познающего субъекта.

Вслед за Шеллингом учение об интуитивном пути знания развил В. Соловьев. Он пояснял его специфику, рассматривая процесс художест­венного творчества. «Те идеальные образы, ― писал он, ― которые воплощаются художником в его произведениях, не суть, во-первых, ни простое воспроизведение наблюдаемых явлений в их частной, случайной действительности, ни, во-вторых, отвлеченные от этой действитель­ности общие понятия. Как наблюдение, так и отвлечение или обобщение необходимы для разработки художественных идей, но не для их созда­ния, ― иначе всякий наблюдательный и размышляющий человек, всякий ученый или мыслитель мог бы быть истинным художником. Все сколь­ко-нибудь знакомые с процессом художественного творчества хорошо знают, что художественные идеи и образы не суть сложные продукты наблюдения и рефлексии, а являются умственному взору разом в своей внутренней целостности (художник видит их, как это прямо утверждали про себя Гете и Гофман), и дальнейшая художественная работа сводит­ся только к их развитию и воплощению в материальных подробностях... Если, таким образом, предметом художества не может быть ни частное явление, воспринимаемое во внешнем опыте, ни общее понятие, произ­водимое рассудочной рефлексией, то этим может быть только сущая идея, открывающаяся умственному созерцанию».

Большую роль в познании интуиции играет религиозный опыт. Аме­риканский психолог Уильям Джеймс (1842 – 1910 гг.) провел большое иссле­дование природы и особенностей религиозного опыта. Он собрал обшир­ный материал о так называемом мистическом проникновении в сущность вещей. Слово «мистика» (от греч. ― «таинственный») родилось, как считают специалисты, от глагола «мыть», который означал «закрыть рот и глаза». Вероятно, первоначальный смысл был связан с обетом хранить молчание, быть посвященным в мистерии. Это были тайные культы, которые представляли собой подпольные пережитки догреческой религии поклонения Матери-Земле. Они сохранились в гомеровскую и более поздние эпохи. Во времена классической Греции сама тайна, ко­торая скрывалась от посторонних, называлась «мистикой». Суть мистического мироощущения сводится к представлению о двойственности мира. За привычным, каждодневным угадывается иное бытие. Стремление вступить в контакт со сверхчувственным и состав­ляет, по существу, психологическую основу мистики. Она является ба­зой почти всех без исключения религий.

Мистический опыт ― это особая форма позна­ния, целостный, универсальный опыт, в нем нет различения эмоционального и рационального. Человек проникает в глубины истины, закрытые для рассудка. Это своего рода откровения, моменты внутреннего просветления. Интуиция здесь является вполне самодостаточным и самостоятельным средством мировосприятия. Современный человек, зачарованный успехами науки, с подозрением относится к интуитивным формам постижения реальности. Между тем древние знали гораздо больше, чем мы. В этом одно из по­разительных открытий современной науки. Физики, создающие картину мироздания, обнаруживают контуры своих космогоний в индийской и буддийской тантре. Реаниматоры читают как некое пособие Тибетскую Книгу мертвых, написанную 12 веков назад. Психологи, разъясняющие фан­томы сознания, обращаются к шаманизму.

Культура вовсе не развивается как единый процесс, напоминающий заполнение резурвуара. В ее течении бывают утраты, зоны забвения. Но возникают и возвраты, аналоги давнего и актуального. Мистический компонент культуры у нас тщательно вытравлялся. Любое произведение, выпадающее из рационалистической традиции, замалчивалось или изоб­личалось. Само слово «интуиция» приобрело негативный смысл. Сейчас философия пытается преодолеть эти моменты. Публикуются труды философов, которые занимались проблемой интуиции, появляются и работы современных ученых. Подлинную победу интуитивизму при­несло интеллектуальное развитие конца ХІХ – начала ХХ века.

Основоположником современных форм интуитивизма может считаться Анри Бергсон (1859 – 1941 гг.) ― один из наиболее оригинальных философов первой трети нашего столетия. Он поставил задачу создания «позитивной ме­тафизики», которая бы преодолела односторонность механистических, позитивистских способов философского исследования и умозрительность традиционной рационалистической метафизики. Основным в познании, считает Бергсон, должна быть опора на непосредственный опыт, с по­мощью которого и постигается сущность вещей. Он выделяет два цент­ральных момента: истинное, конкретное время (длительность) и пости­гающая его неинтеллектуальная интуиция в качестве подлинного фило­софского метода. Длительность понимается им как основа всех созна­тельных, душевных процессов. Она предполагает постоянное творчество новых форм, становление, взаимопроникновение прошлого и настоящего, непредсказуемость будущих состояний, свободу.

Интуиция как способ постижения длительности противостоит ин­теллектуальным методам познания, бессильным перед явлениями созна­ния и жизни, подчиненным практическим и социальным потребностям и способным дать знание не абсолютного, а лишь относительного.

Бергсон выдвигает тезис о том, что телесные функции, связанное с ними восприятие и основанный на восприятии интеллект, ориентиро­ваны на приспособление человека к определенным условиям, на реали­зацию практических действий, а не на создание представлений о самих вещах.

Цель эволюции, считает Бергсон, лежит позади, в прошлом, выступая в форме исходного «взрыва», приведшего к развертыванию жизненного процесса. Первоначально интеллект и интуиция существова­ли в единстве, в так называемом «жизненном порыве». Они выступали в виде объективно обусловленных форм жизни и познания. Затем, в про­цессе эволюции, они расходятся. Интеллект, рассудочная логика явились инструментами приспособ­ления человека к окружающей среде. Если в борьбе за существование животными руководил инстинкт, то интеллект снабдил человека орудия­ми труда. Он служил прежде всего для внешнего воздействия на мате­рию, и поэтому наша житейская логика оказалась пронизана механисти­ческими принципами. В глубину вещей интеллект не в состоянии про­никнуть. Интуиция же шире житейской логики, она, по словам Бергсо­на, «переходит за интеллект». Бергсон исходит из той мысли, что мировая реальность, включая человеческое мышление, есть непрерывный поток, единый процесс. Ра­ционализм, разлагая этот процесс на «составные части», не может постичь его сущность, внутренний импульс. «Анализ, ― говорит фило­соф, ― всегда оперирует неподвижным, тогда как интуиция помещает себя в подвижность». По определению Бергсона, интуиция ― это «род интеллектуальной симпатии, путем которой переносятся внутрь предме­та, чтобы слиться с тем, что есть в нем единственного и, следова­тельно, невыразимого». Под симпатией Бергсон понимает со-переживание, со-чувствие. Быть может, самым уязвимым пунктом учения Бергсо­на было его категорическое отрицание роли отвлеченного мышления в деле осмысления интуиции. Хотя он справедливо указывал на утилитар­ный характер интеллекта, он все же недооценил значение и силу разу­ма. Очевидно, что отказаться от него, как и от системы понятий, че­ловек не может. Его познание носит целостный характер, в котором тесно взаимосвязаны все уровни постижения реальности. Поэтому учение интуитивизма не остановилось на Бергсоне, а продолжало совершенствоваться и развиваться.

Большой вклад в развитие учения об интуиции внес русский фило­соф Николай Онуфриевич Лосский (1870 – 1965 гг.). Он был разносторон­не образованным, энциклопедически начитанным, наделенным отличной памятью, ясным умом и вкусом. Отправной точкой его философских исс­ледований оказалась гносеологическая проблематика, которой был пос­вящен труд «Обоснование интуитивизма». По признанию самого фи­лософа, основной замысел интуитивизма возник у него в возрасте меж­ду 18 и 25 годами, когда он размышлял над проблемами мирового бы­тия.

«Однажды в туманный день, ― вспоминает философ, ― когда все предметы сливаются друг с другом в петербургской осенней мгле, я ехал ... на извозчике и был погружен в свои обычные размышления: я знаю только то, что имманентно по моему сознанию, но моему сознанию имманентны только мои душевные состояния, следовательно, я знаю только свою душевную жизнь. Я посмотрел перед собою на мглистую улицу, подумал, что нет резких граней между вещами, и вдруг у меня блеснула мысль: «Все имманентно всему». Я сразу почувствовал, что загадка решена, что разработка этой идеи дает ответ на все вопросы, волнующие меня».

Блеснувшее внезапно озарение было в течение нескольких лет развернуто философом в теорию непосредственного созерцания познаю­щим субъектом не зависимой от субъекта реальности, которую Лосский назвал интуитивизмом, или идеал-реализмом. Теория интуитив­ного знания близка к получившей большое влияние в ХХ в. феноменоло­гической школе, исходившей из непосредственного созерцания феноме­нов, и «философии жизни», для которой интуиция высту­пала как единственно адекватное средство познания органического це­лого. Придя к выводу, что предмет непосредственно дан нашему позна­нию в опыте, Лосский называет свою теорию познания эмпиризмом. Однако это не тот эмпиризм, который характерен для Ф. Бекона, Дж. Локка, Д. Юма, отправляющихся от индивидуального сознания и индивиду­ального опыта. Лосский отвергает этот индивидуалистический эмпи­ризм, следуя русской философско-религиозной традиции, которая в ли­це И. Киреевского, А. Хомякова, В. Соловьева и С. Трубецкого виде­ла в индивидуализме главный порок европейской философии и европейс­кого мировосприятия вообще. «Мистический эмпиризм, ― пишет Лосс­кий, ― отличается от индивидуалистического тем, что считает опыт относительно внешнего мира испытыванием, переживанием наличности самого внешнего мира, а не одних только действий его на «Я»; следо­вательно, он признает сферу опыта более широкою, чем это принято думать, или, вернее, он последовательно признает за опыт то, что прежде непоследовательно не считалось опытом. Поэтому он может быть назван также универсалистическим эмпиризмом и так глубоко отличается от индивидуалистического эмпиризма, что должен быть обозначен особым термином ― «интуитивизм».

В отличие от эмпиризма Бекона и Юма, Лосский считает, что весь мир, включая природу, других людей, бога, познается нами так же не­посредственно, как и мир субъективный, мир нашего «Я». Мистический эмпиризм утверждает возможность непосредственного знания не только окружающего нас чувственного мира, не только отвлеченно-рациональ­ных форм ― идеальных сущностей, сверхчувственных идей, но и мира сверхчувственных существ, или субстанций, которые суть конкрет­но-идеальное бытие. Лосский, таким образом, допускает не только чувственную и интеллектуальную интуицию, но и сверхчувственный опыт, интуицию мистическую.

Интуитивизм Лосского есть смело задуманное и последовательно развернутое учение об открытости сознания. Как отмечает историк русской философии В. В. Зень­ковский, Лосский «отбрасывает, по су­ществу, всякий момент трансцендентности в сознании». Он убеж­ден, что предмет познается так, как он есть, «ведь в знании при­сутствует не копия, не символ, не явление познаваемой вещи, а сама эта вещь в оригинале».

Индивидуализм в гносеологии является предметом критики Лосско­го. Разобщенность между «Я» и миром, между субъектом и объектом ― вот основной тезис индивидуалистического эмпиризма. Мистический эм­пиризм дает возможность непосредственного познания не только чело­веческого «Я», но и мира «не-Я».

Как возможно такое знание? Лосский считает, что мир есть неко­торое органическое целое, и индивид не есть нечто обособлен­ное, замкнутое в себе. Он внутренне связан со всем остальным миром, со всеми существами в нем. Лосский подчеркивает, что созерцание других сущностей такими, каковы они в подлиннике, возможно благодаря единосущию, которое существует между познающим индивидом и всеми элементами мира. В силу этого единосущия между индивидом и познаваемым им миром устанавливается гносеологическая координация. «Вследствие единосущия и гносеологической координации, ― поясняет философ, ― всякий элемент внешнего мира существует не только в себе и для себя, но также и для другого, по крайней мере для того друго­го, которое есть индивидуум». Он называет это предсознанием. Предсознание есть бытийное основание сознания. Тогда в сферу нашего сознания и, соответственно, познания вступает только незначительная часть объекта, та, на которую направлено наше внимание. Но остается неясным, откуда у человека возникают заблуждения, ошибки. Это ― один из нелегких вопросов теории интуитивизма. К нему обращается Лосский в более поздних своих работах, указывая на то, что наше сознание подчас производит субъективный синтез из непосредственно воспринимаемых данных, смешивая действительное восприятие с воспо­минаниями или с субъективными ожиданиями. Далее, исходя из принципа всеединства сущего, Лосский рассматривает три уровня мира как орга­нического целого.

Первый уровень ― пространственно-временные процессы, т. е. эм­пирические события (материальные или психические). Они и порождают впечатление раздробленности чувственно воспринимаемого мира.

Второй уровень ― отвлеченно-идеальное бытие. Это математичес­кие формы, числа, законы отношений величин. Они вносят единство и систематическую связь в мир. Но это низший уровень идеального, т. к. отношения в нем не самостоятельны, лишены начала жизни и деятельности. Мир как система может быть основан лишь с помощью конкретно-идеаль­ного условия. Такое конкретно-идеальное сущее должно стоять выше и эмпирического бытия чувственных вещей, и процессов, и отвлечен­но-идеального бытия. Это третий уровень мира, Лосский называет его субстанциональным деятелем. Он дан нам в виде нашего собственного Я. Именно через свое «Я» человек в состоянии понять, что значит единство мира. Субстанциональные деятели как носители отвлечен­но-идеальных форм частично единосущны. Они обособлены друг от друга как источники творческих сил, но как носители одинаковых форм (отв­лечено-идеальных) они сливаются в одно существо. В этом случае между ними возможно тесное общение, например, интуиция. Поэтому че­ловек может непосредственно созерцать чужую душевную жизнь. Такую важную роль играет в нашей жизни интуиция.

Литература

1. Лосский Н. О. Учение о перевоплощении. Интуитивизм / Н. О. Лосский. – М., 1992.

2. Лосский Н. О. Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуи­ция / Н. О. Лосский. – М., 1995.