«Открытая» и «закрытая» рациональность

При анализе рационализма необходимо обсудить и вопрос об опасности «отчуждения» теоретического мира от живого человека, превращение мира науки в некую самодовлеющую суперструктуру. Свойственное рациональному сознанию стремление к схематизации образа мира может приводить к его отчуждению от многокрасочной действительности с ее противоречивыми тенденциями. При определенных условиях идеальные конструкции науки могут превратиться в догму, которая выступает в качестве «идеального плана», программы, проекта тотального преобразования действительности — общества, людей, природы. Не зря Н. Бердяев подвергает критике науку с позиции своей «философии свободы», обвиняя ее в бездушии и бездуховности.

В какой-то степени эти тенденции приводили к дискредитации рациональности как таковой, порождали искаженные представления о последней. Между тем именно в нашей современной драматической ситуации жизненно необходима подлинная культура рациональности, проникнутая духом ответственности и самокритичности, бескомпромиссного анализа реальной ситуации. Четко сознавая вред догматических и конформистских деформаций рациональности, не надо также забывать и о вполне реальных опасностях антирационалистических тенденций, которые могут составлять питательную среду для агрессивных авторитарных идеологий фашистско-популистского, расистско-националистического или религиозно-фундаменталистского типа. Конструктивная критика и преодоление скепсиса или негативизма должны преодолеть неправомерное сужение образа рациональности, сведение ее к частным, узким, ограниченным или даже искаженным, деформированным формам.

Анализируя проблему рациональности в целом, следует исходить из многообразия форм рациональности, из определенного спектра возможностей реализации принципов рациональности. Исходным может здесь стать различение закрытой и открытой рациональности. Это различение в основе своей связано с различными способами работы с концептуальными конструкциями рационального сознания в науке и философии. Объективно в реальной рационально-познавательной деятельности тесно переплетены и органически взаимосвязаны два ее типа. Деятельность первого типа связана с движением в некоторой заданной концептуальной системе, исходит из определенной совокупности выраженных с большей или меньшей степенью эксплицитных предпосылок и положений, лежащих в основании этой системы, определяющих ее рамки и структуру. Эта деятельность предполагает уточнение входящих в концептуальную систему абстракций и понятий, выявление новых связей между ее элементами, экспликацию имеющегося в ней рационально-познавательного содержания (наиболее ясный пример — дедуктивный вывод следствий из посылок (в дедуктивно-аксиоматической теории), ассимиляцию новой эмпирической информации в рамках данной концептуальной системы, объяснение и предвидение на ее основе и пр.

Пользуясь известным термином Т. Куна, можно сказать, что охарактеризованная выше деятельность является деятельностью внутрипарадигмальной, то есть осуществляется в рамках известной парадигмы. Пределы этой «внутрипарадигмальности», закрытости концептуального пространства могут быть различными. Это может быть парадигма в собственном смысле, но это может быть и деятельность в рамках какой-либо теории, концепции, гипотезы и т. д. Во всех случаях исследовательский поиск происходит в «закрытом» концептуальном пространстве некоторых утверждений, выступающих в данном познавательном контексте как исходные, не подлежащих критическому анализу постулаты.

Было бы ошибочно недооценивать научную и практическую значимость такого рода деятельности, тем более, что в реальной, фактически существующей науке количественно она преобладает. Неправильно также интерпретировать ее как нетворческую деятельность. Пользуясь термином психологии, можно было бы назвать эту деятельность в ее творческих конструктивных аспектах «репродуктивным творчеством». Оно подразумевает ассимиляцию познавательного содержательного содержания в рамках уже существующих фиксированных концептуальных норм, смыслов, предпосылок, а также уточнение самих этих норм. Рациональность такого рода и можно характеризовать как «закрытую» рациональность.

В познавательной деятельности «закрытая» рациональность проявляется, таким образом, в утверждении определенной концептуальной позиции, в ее разработке, в ее распространении. В контексте же практической деятельности «закрытая» рациональность, выступая как идеальный аспект практики, ее программа, оказывается связанной с целесообразностью этой деятельности, с ее направленностью на определенный зафиксированный конечный итог, эффект. Творческий конструктивный характер такого рода рациональности проявляется не в целеполагании, не в поиске и нахождении ориентиров деятельности (они рассматриваются как нечто непреложное, заданное), а в отыскании наиболее эффективных путей и средств достижения цели.

Зачастую упомянутые выше формы «закрытой» рациональности отождествляют с рациональностью вообще, соответственно деформации «закрытых» форм рациональности приписывают рациональности как таковой. Преодоление же недостатков «закрытой» рациональности и возникающих на ее основе деформаций ищут при этом за пределами рациональности в сфере внерациональных форм сознания. Между тем «закрытой» рациональности и в познавательной, и в ориентациях практической деятельности противостоит тот тип рационального сознания, который правомерно назвать «открытой» рациональностью. Последняя предполагает способность выхода за пределы фиксированной готовой системы исходных познавательных координат, за рамки жестких конструкций, ограниченных заданными исходными смыслами, абстракциями, предпосылками, концептуальными ориентирами и пр. При этом необходимым моментом «открытой» рациональности, который отличает ее от «закрытой», является установка на критический рефлексивный анализ исходных предпосылок тех концептуальных систем, которые определяют основу данной познавательной позиции, ее «парадигмы». «Открытая» рациональность тем самым предполагает перманентное развитие познавательных возможностей человека, горизонтов его постижения реальности. Эта предметно-содержательная установка на все более глубокое проникновение в реальность, не ограниченное какими-либо заданными априорными структурами, реализуется через радикальную критическую рефлексию над любыми парадигмами, над любыми «конечными» (выражаясь гегелевским языком) картинами и схемами миропонимания и мироотношения.

Именно эта напряженность творческих усилий сознания, направленного на неограниченное постижение человеком объемлющего его мира, связанного с максимальной открытостью перед этим миром в критической рефлексии по отношению к любым фиксированным «конечным» позициям мировосприятия, и составляет существо рационально-рефлексивной культуры на высоте ее возможностей, являясь неотъемлемой ценностью нашей цивилизации, несмотря на все ее проблемы и издержки.

«Открытая» рефлексивная рациональность преодолевает и ограниченности закрытой рациональности, и те деструктивные, вырожденные формы псевдорациональности, которые возникают при догматизации закрытой рациональ­ности. Именно при сведении рациональности к этим формам сознания и возникает ее противопоставление духу свободы, риску, «поступку», напряженности усилий личностного сознания и т. д. «Открытая» же рациональность с необходимостью предполагает все эти факторы.

В истории философии различению закрытой и открытой рациональности в известной мере соответствует разграничение рассудка и разума так, как оно проводилось в немецкой классической философии у Канта и Гегеля. Во всяком случае, в понятия рассудка и разума можно выделить признаки, соответствующие различению закрытой и открытой рациональности. Так, и для Канта, и для Гегеля рассудок выступает как мыслительная деятельность в рамках определенных фиксированных форм мысли, «конечных определений мысли», по выражению Гегеля, осуществляет нормативно-ассимиляционную функцию по отношению к материалу чувственности. «Разум» же, по Гегелю, — это рациональность, способная к творчески-конструктивному развитию своих позиций в результате самокритики при обнаружении каких-либо данностей, не укладывающихся в рамки этих позиций.

Правда, в истолковании Гегеля этот процесс развития мысли выступает как последовательное утверждение одной исходной заданной позиций. В действительности развитая, открытая рациональность предполагает столкновение и взаимообогащение способных к самокритике и, в то же время, к риску принятия на себя свободной ответственности равноправных познавательных позиций.

В философии науки XX столетия идея принципиальной открытости рациональности на пределе ее возможностей получила выражение во взглядах К. Поппера и его сторонников. Как известно, Поппер считал, что критерием научной рациональности тех или иных концепций является не просто подтверждаемость, а способность выдержать критическое испытание в столкновении с возможными контрпримерами. Исходная идея, известная как принцип фальсифицируемости Поппера, послужила предпосылкой для преодоления тезиса логических позитивистов о принципиальном противопоставлении при методологическом анализе научного знания так называемого контекста оправдания и контекста открытия и для разработки методологических критериев и схем совершенствования и развития научного знания в процессе его столкновения с контрпримерами. Это направление исследования, связанное прежде всего с именем И. Лакатоса, привело к ряду оригинальных и конструктивных идей анализа различных стратегий развития научного знания в рамках исследовательских программ и сопоставления конструктивных возможностей последних. В то же время, несомненно интересные методологические модели, разрабатываемые на основе охарактеризованного выше подхода, вызвали достаточно обоснованную критику за их претензии на универсальную нормативность. Следует признать безусловную заслугу «критического рационализма» Поппера и его последователей в том, что они подчеркнули значение «открытости» и самокритичности в качестве обязательного признака подлинной рациональности и научности. Вместе с тем, приходится согласиться, что их опыт свидетельствует о невозможности выразить саму эту идею в виде какого-то нормативного, объективированного в жесткой логико-методологической форме критерия. Установка на открытость, самокритичность рационального сознания скорее может существовать в виде некоего императива, который реализуется личностными усилиями носителей рационального сознания в конкретных ситуациях (наподобие императивов нравственного сознания).

Выработка познавательных идеалов миропонимания органически связана с формированием смысложизненных установок, идеалов мироотношения; исходные истины рационального «миропонимания» становятся основой для регуляции реального поведения людей. Рациональность в данном случае в отличие от ее позитивистской интерпретации, никоим образом не является этически нейтральной. Существует взаимообусловленность: подлинно рациональное миропонимание определяет исходные установки мироотношения, но, с другой стороны, (и это очень важно учитывать) человеческая экзистенциальная проблематика смысложизненных ценностей и идеалов, исходных ориентиров мироотношения задает предметную направленность рационального познания. Предметом подлинно рационального познания может стать только то, что воздействует на исходные принципы мироотношения, самореализации человека в мире. Иначе говоря, непреложной ценностью культуры рациональность оказывается в той мере, выполняя функцию познания мира, выступает как средство духовного совершенствования человека в выработке им исходных смысложизненных ориентиров. Должна быть вставка???

Представление о мире как о совокупности объектов, лишенных всякой субъективности, одушевленности, внутренней активности, движение частиц которого однозначно детерминируется механическими законами, не может вместить в себя образ человека как субъекта свободной воли, наделенного способностью целеполагания, самодетерминации. Возникает дуализм природного мира и человека, который является характерной чертой европейского сознания Нового времени и который не знаком античности, Средневековью или восточной культуре. Этот дуализм был сформулирован Декартом как противопоставление материальной и духовной субстанций и, в особенности Кантом как разграничение мира природы и мира свободы, сущего и должного, феномена и ноумена в человеке, теоретического и практического разума.

Традиционная философская рациональность основывалась на корреляции между объективным постижением мира, «как он существует сам по себе», в его подлинности и выработкой смысложизненных ориентиров человеческого поведения. Научная рациональность такого типа вынуждена рассматривать человека как природное тело среди других природных тел: по этому пути идут натуралистическая этика, психология и социология. Развитие научной картины мира с господствующим в ней механистическим или, более широко, физикалистским детерминизмом просто не дает для этого возможностей. Либо она признает ограниченность своей компетенции, прибегая к своего рода принципу дополнительности в познании человека: дескать, если мы опираемся на научный подход, мы должны отказаться от отношения к человеку в его своеобразии как «образу и подобию бога», говоря языком религии, или если мы исходим из послед­него, то мы не можем оставаться в рамках научного подхода. По существу этот вариант решения проблемы и был реализован в философских кон­цепциях Декарта и Канта.

Следует заметить, что в реальной истории культуры Нового времени формирование механистической картины мира в значительной мере сопрягалось с определенными ценностными установками и даже стимулировалось ими. Принципиальную роль в этом процессе сыграл протестантизм, подчеркивавший уникальность человека, его неподвластность законам природы, интимную связь с богом. Несомненно однако, что это противопоставление человека и природы, духа и мертвой материи, свободы и необходимости выводило «человеческое измерение» за пределы предмета научной рациональности, коль скоро строгость и объективность последней однозначно связывалась с постижением детерминизма природы. И кантианство оказалось как раз тем философским учением, в котором с наибольшей четкостью была проработана идея несовместимости объектной механистической научной рациональности и представления о человеке как самоопределяющемся субъекте. Сформировался тезис об особом, отличающемся от конкретно-научной рациональ­ности типе философской рациональности. Эта философская рациональность выступает как критическая рефлексия, которая не строит своего идеализированного объекта, как это делает специальная наука: метафизика как наука невозможна. Она осмысливает исходные предпосылки взаимоотношения человека и мира, особую ситуацию человека в мире как субъекта, выходящего за пределы природной детерминации. При этом «теоретический разум» (научная рациональность) выступает в кантианстве лишь как одна из форм отношения человека к миру, как ограниченная («конечная», сказал бы Гегель) форма, которая с необхо­димостью должна дополняться «практическим разумом», ценностными формами сознания.

Вынесение «смысложизненного измерения» сознания за пределы научной рациональности, отказ от попыток онтологического обоснования человеческих ценностей и идеалов в системе научного познания, сведение задач последнего к анализу «объективного положения дел», рассматриваемого принципиально вне отношения к нему человека, надо признать, действительно освобождает науку и научную рациональность от зависимости от всякого рода предвзятых ценностных и идеологических ориентаций. Но вместе с тем открывается дорога для превращения ее в нравственно безответственную, лишенную гражданской и человеческой позиции, утверждается та контрпозиция сциентизма и гуманизма, которая становится одним из штампов сознания современной культуры.

Разрушение единства смысложизненных и рационально-познавательных установок сознания, развитие специально-научного познания объективно приводят к увеличению удельного веса «внутрипарадигмального» мышления (того, что Т. Кун называл «нормальной наукой»), т. е. «закрытой» рациональности в нашей терминологии. Увеличение массива специально-научного знания, развитие математизированных теорий, накопление больших объемов опытного материала, построение на его основе различного рода классификаций, эмпирических законов и зависимостей, детальная разработка определений понятий, осуществление доказательств и объяснений начинают казаться генеральным направлением развития науки. Научная рациональность все более ассоциируется именно с «закрытой» рациональностью, с работой в замкнутой системе науки. Тем самым в центре внимания оказывается эффективность, резуль­тативность такого рода работы.

Уже Галилей, протестуя против античности и средневековой направленности познания на принципиальные мировоззренческие проблемы, формулирует тезис о ценности научной работы прежде всего в зависимости от ее результативности: «Я больше ценю открытие одной, хотя бы и незначительной истины, чем диспуты о самых высоких вопросах, из которых не выходит ни одной истины». Дальнейшая эволюция самой науки продемонстрировала узость «закрытой» сциентистской рациональности, опирающейся на опыт восходящей к механистической парадигме классической науки. Эта тенденция достаточно четко проявилась, начиная с кризиса оснований классической физики в конце XIX в.; она тем более реализуется в развитии современной науки.

Существенные изменения произошли и происходят в настоящее время в научной картине мира. В общем и целом можно сказать, что физическая мысль движется от рассмотрения механоподобных систем к саморегулирующимся или саморазвивающимся системам органического типа. Тем самым открываются возможности для сближения физического и биологического мышления, которое всегда сохраняло в своих теоретических основаниях крамольные, с точки зрения ортодоксального сциентизма, элементы телеологии, представления о «жизненной силе» и пр., и которое поэтому не удавалось втиснуть в узкие рамки классического физикализма. Включение в картину физической реальности самоорганизующихся и развивающихся систем сделало необходимым обращение к философско-мировоззренческим традициям, которые ранее третировались как устаревшие и ненаучные, альтернативным по отношению к механистическому аналитизму классической науки.

Рассмотрение физикой, в частности, космологией и синергетикой уникальных развивающихся объектов создает точки их соприкосновения естественнонаучного и гуманитарного познания.

Но преодоление дегуманизации естественнонаучного знания и выросшего на этой основе контроверзы сциентизма и гуманизма осуществляется прежде всего благодаря четкому осознанию включенности человека как субъекта познания в само тело научного знания. Уже Кант сформулировал идею принципиальной зависимости содержания научного знания от установок и предпосылок субъекта познания, проведя различие «вещи в себе» и «явления». Дальнейшее развитие науки, в которой ключевую роль сыграло создание квантовой механики, продемонстрировало обязательность этой философской идеи для самосознания науки. Иными словами, приходится признать, что в науке мы имеем дело не картиной объективной реальности как таковой, а с ее частными моделями, построенными на основе некоторых исходных установок субъекта, его предпосылок, выбранных им позиций и пр. Научная модель реальности является результатом взаимодействия, если угодно, «игры» субъекта научно-познавательной деятельности с реальностью.

Современное методологическое сознание конкретизирует указанный тезис в двух основных направлениях. Во-первых, эти исходные установки и предпосылки носят не только чисто познавательный характер. Они определяются всей мотивационно-смысловой сферой субъектов научно-познавательной деятельности. В нее входят, конечно, социокультурно детерминированные факторы ценностного сознания: — тезисы о социокультурной детерминации науки и о ее ценностной нагруженности усиленно подчеркиваются в современной философии науки. Но очевидно, что влияние мотивационно-смысловых факторов субъективности на познавательные установки следует понимать весьма широко, включая особенности индивидуальной психики, всякого рода личностные предпочтения и пр. Во-вторых, признавая своеобразие, специфичность позиций различных субъектов научно-познавательной деятельности в зависимости от исходных установок мотивационно-смысловой сферы сознания этих субъектов, следует эту деятельность представлять как сложный процесс взаимодействия различных позиций, исследовательских программ и т. д.

Развитие научной рефлексии в указанных выше направлениях с неизбежностью приводит к четкому осознанию того, что современная научная рациональность (если брать ее достаточно развитые и сложные формы) может адекватно реализовываться только на высоте возможностей рационально-рефлексивного сознания, т. е как «открытая» рациональность

Опыт эволюции науки свидетельствует, таким образом, что отображение подлинного существования реальности исходный пункт рационального познания, может осуществляться только в динамике столкновения и взаимообогащения различных «открытых», способных к самокритике и к риску принятия на себя свободной ответственности познавательных позиций. Тем самым рациональной в конечном счете оказывается та познавательная деятельность, которая реализуется в рамках охарактеризованного выше взаимодействия, по его нормам и идеалам. Такая рациональность, очевидно, предполагает творчество, свободу, максимальную мобилизацию всех конструктивных душевных усилий личности и осуществляется в общении, в контексте межличностной работы. И эта работа, это общение ориентированы на идеал возможно более широкого, полного и глубокого познания реальности, в которую вписан, включен человек, постоянной способности встать в критико-рефлексивную позицию по отношению к собственным установкам и убеждениям.

Рациональность как духовная ценность является поэтому необходимым для культуры противоядием против всякого рода аутизма в сознании, «замыкания» на себя, на собственную культурную, социальную, национальную, личностную и т. д. ограниченность. Любого вида менталитет, будь он индивидуальным или коллективным, никогда не свободен и не может освободиться от такого рода ограниченностей. То, что обычно называют формами ценностного сознания, выражающими всякого рода пристрастия познающего субъекта, не может не влиять на познание действительности «как она есть». Следование идеалам и нормам рациональности в охарактеризованном выше смысле не в состоянии совсем устранить это влияние, однако оно в силах противодействовать некритическому его восприятию, не всегда осознаваемому давлению. Разумеется, речь идет, не о какой-то всеобщей рационализации (это попросту невозможно), а при попытках реализации подобных установок ведет к омертвению, выхолащиванию рационального сознания. Но следует по возможности стремиться к выработке познавательной позиции, в рамках которой познающий субъект способен критически-рефлексивно рассмотреть и собственный менталитет, собственное сознание, включая его мотивационно-смысловую сферу, область упомянутых выше «пристрастий».

Обобщая все сказанное, можно сделать следующие выводы. Блистательные достижения научной рациональности значительно изменили облик мира и человека; научное и техническое могущество открыло широкие возможности для духовного развития в самых разнообразных направлениях. Однако ясно, что сами по себе эти достижения автоматически не повлекут за собой прогресса в духовно-нравственной и культурной областях. История развития философской мысли свидетельствует о напряженных поисках ответов на вызовы науки, о драматических трудностях осознания грозящих опасностей и необходимости кропотливой и неустанной работы.

Литература

1. Автономова Н. С. Рассудок, разум, рациональность / Н. С. Автономова. – М., 1988.

2. Бердяев Н. Философия свободы. Смысл творчества / Н. Бердяев. – М., 1989.

3. Поппер К. Логика и рост научного знания / К. Поппер. – М., 1983

4. Современная философия науки: знание, рациональность, ценности в трудах мыслителей Запада: Хрестоматия. – М., 1996.

5. Степин В.С. Философская антропология и философия науки / В. С. Степин. – М., 1992.

6. Философия в современном мире: Философия и наука: Критические очерки буржуазной философии. – М., 1972.