§ 3. Переход к нэпу. Взаимоотношения крестьян и власти.

После изгнания белой армии из Сибири крестьяне Кузнецкого, Мариинского и Щегловского уездов с энтузиазмом встретили восстановление советской власти и активно поддержали вводившуюся продразверстку — обязательную сдачу излишков продовольствия на нужды сражающейся Красной Армии и обес­печивавшей ее городской промышленности. Они добровольно везли зерно в заготовительные кооперативы и на ссыпные пункты Наркомата продовольствия. Однако весной 1920 года заготовки хлеба сократились, а изголодавшиеся губернии европейской час­ти страны испытывали в нем огромную потребность. Нуждалась в провианте и Красная Армия, вступившая в это время в войну с Польшей. Поэтому с весны — лета 1920 года стала полностью осуществляться продовольственная разверстка: у населения за­бирали в заранее рассчитанном и распределенном по губерниям, уездам и волостям (разверстанном) объеме излишки продуктов сельскохозяйственного производства. Крестьяне обязаны были сдавать главным образом пищевое и фуражное зерно (рожь, пше­ницу, овес, просо), а также мясо, коровье масло, яйца, шерсть, конопляное семя для изготовления растительного масла, карто­фель, капусту, морковь, огурцы и другие овощи.

Особенно активно разверстка проводилась осенью 1920 года — в это время Красная Армия готовилась к завершению разгрома войск под командованием генерала П. Н. Врангеля в Крыму, и ей были нужны хлеб и фураж в больших количествах. К тому же до 4 декабря 1920 года в Сибири существовало военное положение. Проезжавшие красноармейские части имели право требовать у населения продукты питания, лошадей для перевозки и корм для них, предоставления временного жилья, дров и т.д. Кроме того, население городов и деревень обязано было выполнять госу­дарственную трудовую и гужевую повинность: расчищать от снега железнодорожные пути, заготавливать дрова и вывозить их из леса на своих лошадях.

В январе-феврале 1921 года выполнение разверстки по срав­нению с концом 1920 года снизилось, поскольку у большинства крестьян подошли к концу их запасы. Нажим инспекторов и упол­номоченных уездных продовольственных комиссий (упродкомов), применение в ряде случаев вооруженной силы продотрядами раздражали крестьян и вызывали у них недоверие к политике коммунистической партии. Действия продработников, которые «выкачивали» у крестьян весь хлеб, включая подчас оставленный на семена, возмущали даже членов Томского губисполкома.

Поэтому первые месяцы 1921 года оказались наиболее трудными и для измотанных разверсткой селян, и для представителей власти, не менее уставших от молчаливого или открытого крестьянского сопротивления. Отголоски крупнейшего в стране Западно-Сибир­ского восстания 1921 года дошли и до прилегавших к тайге районов Кузнецкого, Мариинского и Щегловского уездов, где стали дей­ствовать вооруженные отряды численностью до нескольких сотен человек. Для борьбы с ними создавались вооруженные отряды коммунаров из членов местных ячеек РКП (б). Позднее они были преобразованы в части особого назначения — ЧОН.

Исполком советов Красной волости Щегловского уезда объявил подведомственную территорию на военном положении.

В конце зимы—начале весны 1921 года в настроениях крестьян­ства наметились изменения. С одной стороны, сохранялось неприятие продовольственной диктатуры советской власти, с другой — чувствовалась усталость от вооруженного сопротивле­ния ей. Сотрудники уездных органов ВЧК отмечают пассивность сельских жителей, их равнодушие к коммунистической партии и советской власти. Некоторые крестьяне говорили, что «советская власть-то хороша, но вот коммунисты все дело портят». Но там, где побывал отряд белых повстанцев полковника Олиферова, на­строение крестьян изменилось в пользу советской власти.

А в марте 1921 года было объявлено о решении X съезда ком­партии заменить разверстку натуральным налогом. Его размер предусматривался меньше взимавшегося по продразверстке. Доводился он до каждого крестьянина весной, до начала полевых работ. Разрешалась ранее запрещенная торговля излишками хлеба и другими товарами. Это стимулировало труд крестьян. Вместе с тем в городах, наряду с государственными предприятиями раз­решалось частное производство для удовлетворения нуждающе­гося населения, а это значит в основном крестьянства, в товарах широкого потребления. Более того, часть национализированных предприятий передавались в аренду частникам и даже иностран­цам — в концессию.

Такой поворот к развитию многоукладной экономики означал переход к новой экономической политике — НЭПу. Крестьяне получили надежду на улучшение своего положения. В то же время они опасались возвращения продразверстки из-за слухов о засухе в Поволжье. В Сибирь было эвакуировано 100 тысяч жителей наиболее пораженных засухой районов. Население Кузбасса, несмотря на трудности с продовольствием, активно участвовало в ликвидации голода. Это выражалось в уплате дополнительных налогов, сборах пожертвований. Люди жили по принципу: пять сытых кормят одного голодного.

Вместе с тем методы разверстки вынуждено продолжали при­меняться в хлебозаготовках. Такая политика была обременитель­ной для Сибири, но единственно возможной для центра России и спасительной для советской власти. Применение ее в Томской губернии (и ряде других районов Сибири) продолжалось вплоть до конца августа 1921 года, несмотря на то, что во многих волостях не хватало зерна для посева, прокорма скота и для еды.

На почве нехватки хлеба возникали волнения крестьян. Вес­ной — летом 1921 года они охватили четыре волости Щегловского уезда: Красную, Крапивинскую, Баяновскую и Мунгатскую.

И только в июле — августе настроение крестьян стало улуч­шаться благодаря хорошим видам на урожай.

Однако в августе, когда нормы обложения стали уже известны, настроение крестьян вновь ухудшилось, так как размер налога с десятины оказался выше действительного урожая. Селяне не слу­чайно боялись, чтобы продналог не вылился в разверстку. За не­уплату налога рядового гражданина могли арестовать и предать суду. Избранных населением председателей и членов сельсоветов и волисполкомов тоже наказывали за «бездеятельность» и «ха­латность» в сборе продналога. Формально «продовольственный» работник не имел права арестовать выборное должностное лицо без санкции уездного советского органа, но на деле эта установ­ка часто нарушалась. В ходе перевыборов новые кандидатуры в советы фактически назначались. Такая практика возмущала сельских жителей и подрывала их веру в народный характер со­ветской власти. Волисполкомам разрешалось в административном порядке заключать под стражу рядовых граждан и даже членов сельсоветов на срок не более чем до двух суток. Фактически арес­ты могли длиться до двух недель. Впрочем, бывали случаи, когда председатели сельсоветов за взятку или по знакомству помогали скрыть объекты обложения.

Для судебного преследования нарушителей налогового зако­нодательства проводились выездные продовольственные сессии революционного трибунала (продсессии). Они приговаривали виновных в неуплате продналога к разным срокам принудитель­ных работ, а особо злостных неплательщиков — к конфискации имущества.

От продсессии ревтрибунала могло достаться даже коллективным хозяйствам. Хотя они и пользовались первоочередной поддержкой со стороны государства, но все же обязаны были выплачивать продовольственный налог и взятую ранее семенную ссуду. По при­говору выездной сессии в Зарубинской волости Щегловского уезда за неуплату семссуды у пяти коммун был конфискован хлеб, в свя­зи с чем оказалось, что население коммун обречено на голодную гибель или вынуждено уничтожать и есть скот.

Все это напоминало продразверстку — и по тому, какая доля крестьянского продукта изымалась налогом, и по методам его взыскания. Многие деревенские коммунисты (в большинстве своем беднота) и представители местной власти (такие же крес­тьяне, которых через несколько месяцев переизберут), особенно из бывших партизан, роптали и агитировали против методов взимания налога.

Стремясь «подправить» недостаточно решительную, на их взгляд, борьбу с контрреволюционерами, они по собственной инициативе проводили обыски, требовали самогона, отбирали продукты пита­ния, одежду и другое имущество у граждан, убивали некоторых кулаков. Это явление получило название «красного бандитизма». Продолжали орудовать и так называемые белые банды.

Весной и летом 1922 года, когда запасы хлеба у крестьян иссякли, положение в большинстве районов Кузбасса стало критическим. Участились кражи продуктов питания и случаи самосудов над подозреваемыми в таких преступлениях. Крестьяне, недовольные продналогом и жесткими методами его взимания, стремились скрыть от обложения часть хозяйственных объектов, прежде всего пашню. Значительная часть жителей Щегловского, Кузнецкого и Мариинского уездов оставалась враждебной по отношению к со­ветской власти и коммунистической партии.

Но, борясь с бандитизмом, несмотря на весьма жесткую про­довольственную политику для спасения голодающего Поволжья, большевики сохранили поддержку крестьянства. Во-первых, сибирские крестьяне были знакомы как с «белой» практикой, так и с «красной», и потому большинство их сделало свой выбор в пользу, так сказать, наименьшего из зол. Во-вторых, в предста­вителях советской власти сибиряки видели похожих на них тру­дящихся. Крестьяне полагали: пока существуют советы — даже во главе с коммунистами, есть надежда на то, что государство будет учитывать интересы сельского труженика. А негативное отноше­ние коммунистической идеологии к частной собственности было созвучно крестьянским представлениям о том, что земля — Божья. Иначе говоря, в большевиках они видели своих — в отличие от за­ведомо чужих белых «господ».