sbornik-3

разнородные объекты; такие пестрые каталоги типичны для “Лабиринта” Коменского в первой его части, и его пестрота должна наглядно передать читателю картину мира-лабиринта как муравейника, как скопления насекомых, движущихся туда и сюда…» (409). Таким образом, «в барокко беспредельность поэтического рисунка становится всеобщей чертой литературы» (410).

«Теоцентризм» эпохи — это понятие, с которым связана та самая «вертикаль истории», без которой «горизонталь» описания разнообразия жанровых форм эпохи сама по себе теряла бы смысл. Видимо, эта черта эпохи и была для Чижевского принципиальной (его, конечно же, упрекали в пристрастном отношении к барокко). Кассирер, рассматривая религиозную жизнь эпохи Просвещения, вспоминает мысль Гете, который «называет конфликт между верой и неверием глубочайшей, даже единственной темой истории мира и человечества; <…> <и> добавляет, что все эпохи, когда доминирует вера, являются замечательными, возвышенными и продуктивными как для современников, так и для последующих эпох, тогда как другие эпохи, когда неверие одерживало свои жалкие победы, исчезают для последующих поколений, потому что никто не хочет заниматься познанием неплодотворного».53 Эта мысль Гете актуальна как для Кассирера, так и для Чижевского. Так, Чижевский противопоставляет Ренессанс (эпоху «антропоцентризма») барокко. В статье «Сімнадцяте сторіччя в духовній історії України» он пишет: «Ренессанс не столько “открыл”, то есть нашел человека, сколько вырвал его из целостного единства материальной и духовной вселенной, оторвал его от высшего мира (или миров), изолировал его» (363). В основе духовной культуры барокко и оказалось сознание, что «человек не может свободно парить в воздухе индивидуального своеволия» (363). Барокко стремилось достичь «твердых оснований индивидуального бытия в надиндивидуальном» (368), «элементы христианской набожности, религиозного противодействия антирелигиозным или нейтральным

53 Кассирер Э. Философия просвещения. М., 2004. С. 157.

31

элементам Ренессанса действительно в европейском барокко многочисленны» (369). Именно с этим связаны обновления религиозной жизни и пробуждение национального самосознания людей этой эпохи (368– 369). С этим же религиозным складом эпохи связана такая принципиальная ее черта как «символизм». В статье «До проблеми барокко» Чижевский пишет: «Эта убежденность барокко во “всеприсутствии” абсолютного бытия находит свое самое яркое выражение в “символизме” эпохи барокко. И здесь в убеждении, что все, что существует, является символом. А этот символизм должен накладывать свою печать на все искусство этого времени <…> Появляются отдельные жанры литературы, целиком построенные на символике, т. наз. “эмблематическая поэзия”, по большей части мистического характера, главным представителем которой был на Украине Сковорода» (338).

В рассматриваемой статье «К проблемам литературы барокко у славян» Чижевский обозначает как основное понятие поэтики барокко «наглядность изображения»: наглядность не только в смысле зрительной наглядности, но и для «духовного ока», для «внутреннего зрения» (410). Так Чижевский подходит в этой статье к анализу эмблематической поэзии, обозначая по ходу рассмотрения примеров, значимость темы смерти54 для культуры этого времени. При этом «наглядность» оказывается одним из выражений «двузначности» или даже «многозначности», присущей произведениям барокко («в противоположность поэтике Ренессанса, которая требовала, хотя и не всегда достигала, прозрачной ясности» — 432). Эта сложность и неясность в поэтике барокко тоже являются следствием религиозного склада эпохи: «Глубина и высота всегда неясны, будь они закрыты тьмою или осияны небесным светом, исходящим из бесконечных далей. Иллюзорная живопись, светлая или темная, всегда в глубине загадочна, скрывает еще нечто вне доступного изображения и за ним… Ни божественное бытие, ни “небесные ангельские хоры”, ни тьма преисподней не могут быть

54 Этой темы он так или иначе касается во всех своих работах о барокко.

32

воспроизведены краской и светотенью и еще менее словом. Это яснее всего выступает во всех попытках изображения “четырех последних вещей человека” — момента смерти, т. е. расставания с этим миром, страшного суда, ада и рая» (433). «Неясность» в изображении высокого и сакрального закономерно тянет за собой натурализм и «эстетику безобразного» в изображении «низкого» и «тленного», анализу специфики которых Чижевский уделяет в своих работах значительное место.

В контексте исследования религиозного содержания эпохи Чижевский обозначает и преломление «динамизма» эпохи в ее осмыслении истории, «представлении о неизбежном упадке всего мира»: «все в мире возникает, развивается и находит свой естественный конец» (что поддерживается и христианской апокалиптикой) (439). Но и сам образ эпохи у Чижевского внутренне не статичен. Так, в «Истории украинской литературы», а потом и в «Сравнительной истории славянских литератур» он пишет о том, что «в духовной истории духовное содержание одной эпохи не сводится к одному течению; он выражается разными течениями, которые временами двигаются в разных направлениях, частично концентрируются вокруг противоположных полюсов, вокруг двух центров тяготения духовного космоса. Во времена барокко один из этих полюсов — Бог, другой — природа. Ибо эта эпоха является временем развития именно естественных наук и математики (для барокко основой естественного познания являются число, мера и вес; эта формулировка происходит из “Liber sapientiae” и может спокойно использоваться теологами)».55 Таким образом, по Чижевскому, эпоха барокко при всей ее сложности, синтетичности (напомню, к примеру, о синтезе христианства и античности в поэтике этого времени), динамизме и универсальности, является эпохой достаточно гармоничной, ибо вся специфика этой эпохи оказывается выражением и свидетельством ее глубочайшего теоцентризма (в эпоху Достоевского на

55 Чижевський Д. И. Поривняльна история словянських литератур». Киiв, 2005. С. 126. (перевожу с украинского — А. Т.).

33

одном полюсе Бог, а на другом — дьявол: так черт Ивана Карамазова, по Чижевскому, оказывается самым ярким воплощением сути идеологии просвещенчества56).

В завершение этой статьи хотелось бы указать на значимость работ Чижевского, в частности его работ об эпохе барокко, для настоящего дня литературоведения. Конечно, гуманитарные дисциплины по определению историчны, и со времен «эпохи Чижевского», казалось бы, прошло уже немало времени. Несмотря на это, работы Чижевского важны для современного литературоведения. И не только потому, что по своему существу они составляют классическое наследие славистики 20 века, которое остается актуальным для литературоведения как его «история великих имен». И не только потому, что оно осваивается с опозданием, и заставляет современных исследователей двигаться вперед в ускоренном темпе (по крайней мере, на сегодняшний день для Украины работы Чижевского являются фактом и фактором сегодняшнего дня украинского литературоведения57). Работы Чижевского остаются для нас актуальными в силу целостности и универсальности подхода ученого к исследованию истории литературы как «истории духа». «Историческая вертикаль» в сочетании с блестящей филологической исследовательской школой при максимально возможном объеме материала сделали его модель истории

56Чижевский Д. К проблеме бессмертия у Достоевского. С. 29. Ср. также характеристику «просвещенства» в книге Чижевского «Гегель в России» (СПб., 2007. С. 280–285).

57Упомяну как пример сборник: Українське бароко. В 2-х т. Харьков, 2003 (см. статьи в 1-м томе:

Наливайко Д. Феномен українського бароко; Ушкалов Л. Українська барокова поезія; во 2-м томе: Михед П. Українське літературне бароко та російська література 17–19 століть). См. также: Ушкалов Л. Есеї про українське бароко. Київ, 2006; Барабаш Ю. Вибрані студії. Сковорода, Гоголь, Шевченко. Київ, 2006. В России его работы, несмотря на политические и идеологические препоны, узкому кругу специалистов были всегда достаточно известны; они, конечно же, влияли на формирование идей и концепций. Так, Д. С. Лихачев в 70-е годы и соглашался и не соглашался с Чижевским, ссылаясь на его работы в книгах «Развитие стилей русской литературы X–XVII вв» (1973), «Поэтика русской литературы» (1979). А. М. Панченко отчасти «заступался» за Чижевского в статье «Истоки русской поэзии» (1970). Знал, конечно же, работы Чижевского и А. В. Михайлов: еще в 1988 году он предлагал дирекции ИМЛИ издать работы Чижевского как первоочередные в серии «Теория и история литературы» (Михайлов А. В. Методы и стили литературы. М., 2008. С. 142–145). Л. И. Сазонова в монографии уже более позднего времени – «Поэзия русского барокко (вторая половина XVII — начало XVIII в.)», 1991 — писала о значении работ Чижевского о барокко. Тем не менее на сегодняшний день работы Чижевского в России известны мало и практически не изучены.

34

литературы в целом и эпохи барокко в частности вневременным со-бытием (в хайдеггеровском смысле этого слова) в истории изучения культуры.

35

Втом же 1697 году по прибытии в Амстердам первого русского Великого посольства Копиевский был приглашен в качестве учителя иностранных языков для Петра I и других членов посольства. В посольских книгах сохранились записи о том, что «пастор Илья Федоров» обучал немецкому и латинскому языкам «некоторых волонтеров»59.

В1698 году Петр I заключил договор на 15 лет с голландским купцом Яном Тесингом на издание в Амстердаме русских книг светского содержания на славянском (русском) и латинском языках60. Тесинг, плохо знавший русский язык, привлек к работе в своем издательстве И. Ф. Копиевского, который был полиглотом: владел польским, русским (разговорным языком Московской и Юго-Западной Руси), церковнославянским, голландским, немецким, греческим и латинским языками. За три года (1699–1701) в типографии Яна Тесинга были изданы тиражом 2000–3000 экземпляров каждая и отправлены через Архангельск в Москву 13 книг, переведенных или составленных Копиевским на основе известных в Европе источников. В основном это были учебные пособия для школ по истории, арифметике, астрономии, навигации, военному делу, грамматике, риторике, а также учебные словари.

В1701 году Ян Тесинг умер, и у Копиевского возникли проблемы с его наследниками. Он попытался основать собственную типографию в Германии,

вПольше, в Дании, но безуспешно. Русское правительство, не желая разрывать договор, подписанный с Тесингом, не дало ему разрешения на распространение его книг в России. В 1703–1707 годах Копиевский жил в Данциге (Гданьске), продолжая работать над составлением школьных учебников. В 1707 году он приехал в Москву и до 1714 года служил переводчиком при Посольском приказе.

Наиболее известными пособиями Копиевского, предназначенными для

обучения языкам, являются его «Номенклатор на латинском, русском и

59Протасевич В. И. Указ. соч. С. 321–322.

60Пекарский П. П. Наука и литература при Петре Великом. Том 1. СПб., 1862. С. 11–12.

37

немецком языке» и «Номенклатор на латинском, русском и голландском языке», которые были опубликованы в 1700 году в Амстердаме61. Это тематические словари, включающие следующие разделы: «1. О Бозњ и дусњхъ. 2. О мирњ, стихïяхъ и небеси. 3. О временахъ и праздникахъ. 4. О водахъ. 5. О мњстњхъ и земляхъ. 6. О человњкњ и его частњхъ. 7. О болезнњхъ, немощахъ. 8. О брашнњ, њствњ. 9. О питïи. 10. О животныхъ четвероногихъ. 11. О птицахъ. 12. О червњхъ и мухахъ и sмïяхъ. 13. О рыбахъ. 14. О древњхъ. 15. О овощахъ. 16. О житахъ и пшеницахъ и sелïи огородномъ. 17. О частњхъ древесъ, купинъ и плодовъ. 18. О sелïи и цвЪтахъ. 19. О ароматах или окоренïи и sелïи многоценномъ. 20. О деревни, полњ и селњ. 21. О сосудњхъ деревенскихъ. 22. О градњ, о городњ. 23. Имена странъ и народовъ. 24. О домњ. 25. О избњ и вещахъ къ столу принадлежащихъ. 26. О поварнњ. 27. О ложеницњ, о спальни. 28. О конюшнњ. 29. О мылнњ или банњ. 30. О школњ и о книгахъ. 31. О церкви и о вещахъ и людяхъ церковныхъ. 32. О судовыхъ дњлњхъ. 33. О началњхъ политичныхъ или мирскихъ. 34. О ученыхъ и художникахъ. 35. О художникахъ или рукодњльникахъ. 36. О женитьбњ, о брацњ и о сродствњ. 37. О сродствњ. 38. О прядвњ. 39. О одњянïи или платïи. 40. О краскахъ. 41. О брани воинской. 42. О кораблњ. 43. О играниïи или игралищахъ. 44. О рудахъ, жемчюгахъ и драгоценномъ каменïи. 45. О деньгахъ. 46. Имена градовъ. 47. Нњкоторая прилагательная». В конце «Номенклаторов» Копиевского имеется грамматический 48-й раздел, в котором даны глаголы

61 [Копиевич Э.]. Номенклятор, на рускомъ, латинскомъ и немецкомъ языкњ. Nomenclator in Lingua Latina, Germanica et Russica. Amstelodami, 1700. Титульный лист «Номенклатора» отсутствует; дается в двух вариантах по списку изданных Копиевским книг, приложенному к «Латинской грамматике» Копиевского

(Kopievitz E. Latina Grammatica. Amstelodami, 1700), а также по тому же списку на латинском языке,

приложенному к учебнику «Руковедение в грамматыку во Славянороссийскую или Московскую ко оупотреблению оучащихся языка московскаго» (Stoltzenbergii, 1706). Латинский титул, в отличие от русского, точно отражает исходный язык для перевода (латинский), однако действительная последовательность языков перевода иная — русский и немецкий, а не немецкий и русский, как в латинском титуле. Правильное название по «рядовому чину» изданных Копиевским книг, хранящемуся в РГАДА, следующее: «Nomenclator trium linguarum, Latine, Russice et Germanice. Номенкляторъ, на латинскомъ, рускомъ и немњцкомъ языкњ». Существует также «Номенклатор на латинском, русском и голландском языке» (без титульного листа). Амстердам, 1700. Второе и третье издания «Номенклатора на латинском, русском и немецком языке» под названием «Вокабулы или речи на славенском, немецком и латинском языках» опубликованы в Санкт-Петербурге в 1718 и 1720 годах. Четвертое издание также вышло в свет в Санкт-Петербурге в 1732 году под названием «Латино-российская и немецкая словесная книга».

38

4-х латинских спряжений с их переводом на русский и немецкий (голландский) языки, а также приведены предлоги, употребляющиеся в латинском языке с аккузативом, аблативом и обоими этими падежами, и их аналоги в русском и немецком языках (этот 48-й раздел, несомненно, был предназначен для обучения латинскому языку).

В каждом разделе (за исключением 48-го) приведены слова, относящиеся к какой-либо теме. Слова даны в три колонки: латинские, русские, немецкие (голландские). Например: DEUS — БГ̃—Ъ GOTT (GOD — в словаре с голландской частью). Наиболее известен «Номенклатор» Копиевского с немецкой частью, представляющий собой учебное пособие для обучения латинскому, русскому и немецкому языкам. Он был чрезвычайно популярен в России: не случайно он трижды переиздавался после смерти его автора.

Это, конечно же, был не первый тематический словарь в европейской лексикографической практике того времени. При создании своего труда Копиевский опирался на аналогичные тематические словари. Как нам удалось обнаружить, он пользовался одним из изданий чрезвычайно популярного в XVII веке «Номенклатора, указывающего тщательно выбранные названия вещей, изъясняемые на трех языках, латинском,

немецком и польском» (Nomenclator, selectissimas rerum appellations tribus linguis, Latina, Germanica, Polonica, expliсatas indicans. Thorunii, 1591, 1597, 1603, 1635, 1638, 1643, 1864)62. Первое издание этого тематического словаря в каталоге Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге значится как «Номенклатор» Хюбнера, поскольку в нем не хватает последних страниц, где указан автор польской части. На самом же деле Иоганн Хюбнер был предпринимателем, опубликовавшим этот словарь за свои деньги. Составителем польской части «Номенклатора» был Петр Артомиуш (1552–1609), а он, в свою очередь, взял за основу латинско-

62 Estreicher K. Bibliografia polska. Wiek XV–XVIII. Tom XII. Kraków, 1891. C. 243. Tom XXIII. Kraków, 1909. C. 169.

39

немецкий «Номенклатор» Иоганна Бибера, дополненный Мартином Милиусом63.

Отрех авторах «Номенклатора <…> на трех языках, латинском, немецком и польском» говорится в предисловии к изданию 1603 г., а также в стихотворном послании Шобера в конце книги7. В предисловии 1603 г. указывается и переиздание данного «Номенклатора» под ложным именем И. Мурмеллия, почтенного и уже к тому времени давно покойного автора другого известного латинско-немецкого «Номенклатора», называемого «Детская пища» («Pappa puerorum») и изданного в 1515 году. Действительно, «Номенклатор» Псевдо-Мурмеллия (а на самом деле тот же «Номенклатор» Бибера, Милиуса и Артомиуша) также выдержал целый ряд изданий под названием « Nomenclator trilinguis» (в РНБ имеется краковское издание 1666 г.; ранее имелось также сейчас утраченное краковское издание 1615 г.; К. Эстрейхером описаны другие краковские издания 1623, 1640 и 1645 гг.64).

Отом, что источником латинской и немецкой части «Номенклатора» Копиевского было одно из изданий «Номенклатора» И. Бибера, М. Милиуса

иП. Артомиуша, со всей очевидностью свидетельствует почти одинаковое количество идентичных тематических глав (за вычетом двух в «Номенклаторах» Копиевского), их почти одинаковая последовательность (за исключением главы о названиях городов, перенесенной Копиевским в конец «Номенклаторов») и их почти одинаковый словарный состав, правда, с незначительными сокращениями у Копиевского. Не вызывает сомнений и влияние польской части «Номенклатора» на русские переводы Копиевского, хорошо владевшего как польским языком, так и «простым русским языком», то есть русским просторечием с элементами белорусской «простой мовы»65.

63Byberus I., [Mylius M]. Nomenclatura in usum scholae Gorlicensis. Gorlicii [Görlitz], 1572. Подробнее об истории латинско-польской лексикографии второй половины XVI в. см. интересную работу Э. Кедельской:

Kędelska E. Studia nad łacińsko-polska leksykografią drugiej połowy XVI wieku. Warszawa, 1995.

64Estreicher K. Bibliografia polska. Tom XXII. Kraków, 1908. C. 635.

65О белорусизмах (и отчасти полонизмах) в русской части «Номенлатора» Копиевского см.: Марков В. М., Еселевич И. Э. Замечания о двух разноязычных лексиконах первых лет XVIII века // Ученые записки Казанского гос. университета. Т. 119, кн. 9, вып. 1. С. 136–140; Березина О. Е. Два тематических лексикона начала XVIII в. (сравнительная характеристика) // Словари и словарное дело в России XVIII в. Л., 1980.

С. 6–22.

40