sbornik-3

его, указывает на то, что должно было быть изображено на рисунке. После «Ифики» следует анализ стихотворений на смерть Лазаря Барановича и Варлаама Ясинского, цикл Прокоповича, посвященный Владимиру Великому. Чижевского интересует, как преломляется в эмблематических стихах тема смерти; цикл Прокоповича интересует Чижевского как «символическое истолкование событий из жизни св. Владимира» (212). Последняя часть главы об эмблематической поэзии посвящена вопросу об эмблемах, включенных в произведения других жанров, в частности, об эмблемах в украинской барокковой драме.

Комментирование конкретных текстов позволяет Чижевскому решить сложную методологическую проблему описания символов и символизма в литературе эпохи барокко. Существенный момент: символ дан в его конкретно-историческом моменте бытования. И Чижевскому удается охватить и универсальный смысл и его конкретно-историческое звучание, показать жизнь символа в истории литературы. Так, к примеру, в «Комедии на успение Богородицы» св. Димитрия Туптало «заканчивается (сцена 5; V, 235) сценой, в которой, очевидно, представители разных типов добродетелей и благочестия выносят на сцену разные предметы, которые связаны с эмблемами Богородицы <…> Те стихи, которые при этом читаются, являются типичными эмблематическими стихами. Выносятся на сцену: митра, так как Богородица есть символическая церковь; «венецъ с зеліа от девицъ» — Богородице как (символическому) раю; якорь, так как символом Богородицы является корабль; крылья; сердце; ключ, так как символом Богородицы являются ворота; свеча, так как Богородица есть киот; щит, так как Богородица есть “Столп, тысящми щитов украшенный”; лилия; пирнач (род булавы — А. Т.); знамя (“возбранной воеводе”), шлем, труба, меч» (217). Далее Чижевский приводит 8 примеров с использованием указанных символов эмблематических стихотворений из драмы. Вот пример на богородичный символ трубы:

21

«Благовещанною ест Маріе трубою, Яже с неба намъ Христа прогласи собою;

Егда на страшном суде аггел нам затрубит, Кротце сина умоли, да нас не погубит» (218).

Отдельный жанр эмблематической поэзии составляет геральдическая, и ей Чижевский посвящает 9 главку своих очерков. Для него очень важно показать в максимальном разнообразии жизнь эпохи как историческое бытование символов. А геральдическая поэзия и дает такую возможность. Чижевский, как всегда, обозначает и основные вехи истории жанра, и новые черты жизни жанра в эпохе барокко. На фоне эмблематической поэзии, геральдическая отличается «большей свободой, с которой может истолковывать автор геральдических стихов эмблемы, которые входят в состав клейнода: рыцари, стрела, кресты, месяц, корона, звезды, реки — все это лишь темы для вольных вариаций на тему рыцарской дворянской “цноти” (добродетели — А. Т.); а там, где истолкование заводило бы слишком далеко, автор даже может обойти эмблемы молчанием» (229). Чижевского занимают варианты стихов на одни и те же клейноды, истолкования одних и тех же эмблем (к примеру, он рассматривает 4 стихотворения на герб князей Острожских, далее — варианты стихов на герб Петра Могилы). Чижевскому важно, как отражается в конкретных образцах этого отвлеченносимволического по своей поэтике жанра историческая жизнь людей, гербам которых они посвящены. И в этом случае универсальный, онтологический смысл символики неотделим от его конкретно-исторического бытования. Жизнь символа осуществляется в истории, и только переживание истории позволяет нам проникнуть в инобытие символа. В завершение Чижевский снова обращается к образцам гербовой поэзии, представленных другими жанрами (религиозной песней, проповедью и украинской драмой). Примеры гербовой поэзии из драмы «Образ страстей мира сего» являются чрезвычайно интересным фактом использования данного жанра в литературе эпохи. Чижевский, с одной стороны, тщательно рассматривает и доказывает

22

гербовый характер стихов, с другой — не может не констатировать их пограничный характер. В конце действия драмы 13 ангелов выносят на сцену орудия мук Христовых и читают стихи. По мнению Чижевского, в них дается описание гербов благотворителей той школы, в которой ставилась драма (239). Чижевский приводит все 13 стихов. Пограничный характер приводимых стихов наиболее полно и ярко обозначает органическую, глубоко религиозную, двойственность символической поэзии этого времени, неуловимость перехода от конкретного исторического к христианскому универсальному.

В последней, десятой главке («До типології барокової віршованої літератури») Чижевский подводит итоги рассмотрения разных жанровых форм украинской поэзии эпохи барокко. Он указывает на направление исследования (от эпиграммы, жанра, присущего всем эпохам, к эмблематической поэзии, свойственной именно поэзии барокко); вписывает рассмотренный материал в картину эпохи, обозначая специфику национального развития (жанровую неполноту, проблему формирования литературного языка). Чижевский обозначает основные антитезы духовной жизни барокко (к примеру, антитеза сложного и простого: сложные по структуре эпиграммы Величковского или «Венцов» и достаточно простые Сковороды — 252; или антитеза «учености» и народности — 258), описывает характер стилистического синтеза в поэзии эпохи (самый яркий пример — синтез античности и христианства, серьезности и шутки — 261). Как всегда, приводит множество новых дополнительных примеров поэтических барокковых текстов, соотнося их с эволюцией жанров в эпоху классицизма (травестия и бурлеск: 250–251, 264).

Чижевский планировал дальнейшую работу над очерками. Но, в конечном итоге, они так и остались в трех частях. Разделы же об эпосе, повести, драме, проповеди, исторической литературе и трактате в украинской литературе появляются в части «Барок», написанной Чижевским для «Истории украинской литературы» (1942).

23

3.

Я не случайно позволила себе так подробно остановиться на рассмотрении очерков Чижевского — первого из его крупных трудов собственно по истории украинского литературного барокко. Мне было важно подробно показать метод работы Чижевского с материалом. Теоретическая концепция эпохи барокко Чижевского, которой посвящена последняя часть моей статьи, складывалась на основании тщательнейшего изучения текстов памятников эпохи, кропотливого анализа формы произведений в свете их содержательной глубины. Концепция эпохи неотделима у Чижевского от его понимания истории как таковой, а за историей стоят реальные жизни и судьбы авторов и их произведений, эволюция жанровых форм и стилей.

В 1956 году вышла в Нью-Йорке на украинском языке «История украинской литературы (от начала до эпохи реализма)» Д. И. Чижевского. Ее появление стало безусловным событием в науке, и книга сразу же оказалась в центре весьма ожесточенной полемики.40 Не вдаваясь в подробности полемики, хочется отметить, что «История» Чижевского и на сегодняшний день остается одним из лучших пособий по украинской литературе. Одной из существенных причин этого является живой исторический материал, который введен автором в текст. Чижевский выстраивает историю стилей как

40 Я не могу позволить себе в рамках данной статьи остановиться подробно на анализе материалов полемики: рассмотрение этого вопроса требует отдельной статьи. Укажу лишь избирательно литературу по данному вопросу. В Украине против «Истории» Чижевского по понятным политическим и идеологическим причинам выступил академик А. И. Билецкий: Білецький О. І. 1) Завдання та перспективи розвитку українського літературознавства // Радянське літературознавство. 1957. № 1. С. 9–10; 2) Стан і проблеми вивчення давньої української літератури // Білецький О. І. Зібрання праць: У5 т. Київ, 1965. Т. 1. С. 123– 124. См. об этом: Мишанич О. Дмитро Чижевський як історик давньої української літератури // Чижевський Д. Український літературний барок. Нариси. Харків, 2003. С. 16–18.; Наєнко М. Дмитро Чижевський і його «Історія української літератури» // Чижевський Д. І. Історія української літератури. Київ, 2003. С. 9–11; Гольберг М. Історико-літературний процес і неповторність художнього твору в «Історії української літератури» Дмитра Чижевського // Дмитро Чижевський і світова славістика. С. 57–78. См. также критические отзывы Юрия Шереха: Шерех Ю. 1) На риштованнях історії літератури // Українська літературна газета. 1956. № 6 (12). С. 1–2; 2) Друга черга // Сучасність. 1978. С. 27–28. В России о концепции литературного стиля Чижевского критически отозвался Д. С. Лихачев: Лихачев Д. С. К вопросу о зарождении литературных направлений в русской литературе // Русская литература. 1958. № 2. С. 4. В США в 1977 году по случаю выхода «Истории украинской литературы» Чижевского на английском языке с критикой выступил Г. Грабович: George G. Grabowicz. Toward a History of Ukrainian Literature // Harvard Ukrainian Studies, I. № IV, 1977. S. 407–523. На украинском: Грабович Г. До історії української літератури. Київ, 1997. С. 432–542. См. также его более позднюю статью с переоценкой собственной критики: Грабович Г. Дмитро Чижевський: наука, історія, ідентичність // Грабович Г. Тексти і маски. Київ, 2005.

С. 182–204. См. также: Фізер І. (США) Редуктивна модель «Історії української літератури» Дмитра Чижевського // Літературознавство. III Міжнародний конгрес україністів. Київ. 1966. С. 12.

24

полифонию голосов разных эпох. Сама концепция, сама модель исторического развития литературы выстраивается в контексте оркестральных созвучий этих голосов.

Чижевский трактует историю как закономерную смену эпох. Для него внутреннее единство истории предопределено онтологическим смыслом бытия («исторической вертикалью»41). В статье «Культурно-історичні епохи» (1948) Чижевский пишет, что для историзма «важно сознание, что исторические изменения имеют определенное направление, что историческая действительность не просто изменяется — сегодня в ту сторону, завтра в эту, а что — наоборот — весь исторический процесс есть процесс целостный, и что этот целостный процесс не только можно истолковать, интерпретировать как единство, но что он действительно таким единством является. И эта мысль не нова: ибо вся христианская “философия истории” требовала признания, что история — между “грехопадением”, “изгнанием из рая” и “страшным судом Христовым” — проходила как великое шествие в пределах периодов (“эонов”) до рождества Христа под гнетом греха и закона и после искупления человеческого рода Христом, как процесс, который движется к “страшному суду”, к концу света, и в этом последнем акте истории имеет, собственно, свою цель и свой смысл».42Развитие истории духовно закономерно. Исторический «дух»43, по Чижевскому, можно проследить, обратившись к содержательному изучению конкретного историколитературного материала данного народа на определенном историческом этапе его существования. Изучение стиля призведений искусства определенного народа в определенную эпоху и является, по Чижевскому, залогом возможности исследования внутреннего единства исторического

41Надъярных Н. С. Указ. соч. С. 145.

42Чижевський Д. Культурно-історичні епохи // Чижевський Д. Українське літературне бароко. С. 345.

43Вопрос о философских истоках историко-литературной концепции Чижевского, в частности, значение для него философии Гегеля, требует отдельного рассмотрения. Сам Чижевский в рассматриваемой статье при упоминании «исторического “духа”» от Гегеля отмежевывается, отмечая в скобках, что «слово это употребил впервые совсем не Гегель, как это часто себе представляют: его встречаем уже в 18-м веке у представителей очень разных течений» (346). См. также: Шкандрій М. Історія, стиль, епоха, культура: до

25

процесса в духовном измерении. Сам Чижевский, как известно, всю жизнь писал «историю духа», а философия и литература являлись для него двумя гранями воплощения этой истории. И все его многочисленные статьи, монографии, рецензии так или иначе являлись составляющими этой огромной и по определению незавершимой фрески, в которой должна была быть отображена внутренне целостная концепция истории как воплощения исторического духа.

Соответственно, для Чижевского «каждая эпоха есть целостность, система движений и изменений, которые имеют все какое-то общее направление; каждая эпоха имеет свое лицо, свой собственный характер, свой “стиль”. Установить этот стиль — является одним из основних заданий исторического исследования, и историк, достигая этой цели или приближаясь к ней, не придумывает, не создает определенную картину, а открывает ту целостность образа эпохи, которая в этой эпохе действительно заложена, которая принадлежит объективной исторической действительности. Этот взгляд не отбрасывает возможности того, что определенная эпоха может быть в своих тенденциях очень разнообразна, пестра и сложна» (349). Чижевский видит задачу истории литературы в создании целостной «карты» исторического прошлого: не абстрактную схему исторического развития, в которую втискивают конкретный материал, а «схему “живой формы” развития, в которой размещение материала, а отчасти и сам материал этой формой предопределены» (349). И к схеме развития культурних стилей (ученый называет ее «теорией культурних волн» — 353) Чижевский подходит очень осторожно.44 С его точки зрения, пока это «лишь опасная гипотеза историков культуры, искусства» (354). Для него «невозможна, так сказать, “механическая” хронологизация содержания исторического процесса. Нашу схему мы должны прилагать не к механически на отрезки времени поделенной хронологической схеме истории, а к содержанию

44 О «парадигме Чижевского» см.: Петрухіна З. Про актуальність літературно-теоретичних положень Дмитра Чижевського // Дмитро Чижевський і світова славістика. С. 103–104. В данной работе на современном этапе парадигма стилей Чижевского рассматривается «по принципу чередования двух противоположных направлений» (Указ. соч. С. 103).

26

исторического процесса, к содержанию, которое уже сгруппировано в определенные единства, комплексы исторического существования. А эта группировка исторического материала должна переводиться не как образование математических или естественнонаучных понятий: путем поиска обобщающих, общих черт в целых группах объектов, а путем образования “идеальных типов” на основе рассмотрения самых значительных, самых выдающихся явлений; так мы получим такие понятия, как “готическая архитектура”, “классический стиль”, “человек барокко”, “романтическое мировоззрение” и другие» (355). Выходя к понятию стилистической эпохи как «”надвременной” целостности» (355) Чижевский делает шаг к морфологии культуры, оторванной от собственно исторического времени. Осознавая это, он в финале статьи еще раз указывает на то, что для него морфология культуры имеет дело с явлениями в своем естестве историческими, связанными со временем (356–357).

Все эти положения весьма важны для понимания теоретической концепции эпохи барокко Чижевского. Конечно, для того чтобы очертить ее «морфологию», необходимо проанализировать ключевые для его концепции понятия во всем комплексе его работ о барокко. Я же, в рамках данной статьи, остановлюсь более подробно на поздней, во многом итоговой, русскоязычной статье Чижевского «К проблемам литературы барокко у славян» (1971),45 по необходимости обращаясь к уточнениям в определении понятий в других работах ученого.

У Чижевского, как у любого значительного ученого, складывается свой язык понятий, которым он и пользуется в описании той или иной эпохи. В зависимости от исторического содержания, понятия корректируются. Вот один из примеров: в рассматриваемой статье Чижевский пишет о «высшем

45 Скажу сразу, что в целом концепция эпохи барокко Чижевского рассмотрена в уже упоминавшейся статье И. Валявко «Дмитрий Иванович Чижевский как исследователь славянского барокко» и книге Н. С. Надъярных (глава «Оправдание барокко»). В монографии Н. С. Надъярных намечено плодотворное сопоставление концепции Чижевского с концепциями эпохи барокко в работах А. М. Панченко и А. В. Михайлова. Безусловно, такое сопоставление заслуживает отдельного и тщательного рассмотрения. В данной статье я не смогу на нем остановиться. Из работ по теме «Чижевский о барокко» упомяну еще: Барабаш Ю. Дм. Чижевский и украинское барокко. (В статье «Сад и вертоград. Гоголевское барокко: на подступе к проблеме») // Вопросы литературы. 1993. № 1. С. 151–153.

27

человеке» барокко (404).46 «Высший человек» — знаковое словосочетание, возникающее как у Шиллера, так и в романе Достоевского «Братья Карамазовы». В статье 1929 года «Шиллер и “Братья Карамазовы”» Чижевский достаточно подробно останавливается на этом понятии в связи с исследованием образов Ивана и Алеши (в контексте переосмысления шиллеровских идей в романе Достоевского). И далее это понятие остается знаковым в работах Чижевского о Достоевском; в частности, упомяну его статью «К проблеме бессмертия у Достоевского (Страхов — Достоевский — Ницше)»47, в которой понятие «высшего человека» становится ключевым. Чижевский рассматривает содержание этого понятия у Страхова (в его полемике с просвещенцами), в художественном преломлении в романе Достоевского (у Ивана Карамазова) и в философии Ницше. Идея «высшего человека», перерождаясь в идею «сверхчеловека», приводит к отрицанию человека как такового.48Достоевский переключает проблематику собственно философскую в плоскость религиозно-этическую. «И в этой плоскости религиозно-этической на первый план выступает проблема бессмертия, проблема, теснейшим образом связанная с основной проблемой всего творчества Достоевского, проблемой полноты и полноценности человеческого конкретного существования <…>».49 Для концепции барокко Чижевского понятие «высшего человека» является составляющим понятия «человек барокко». В эпоху барокко, так же как и в эпоху Достоевского, понятие «высшего человека» связано с проблемой свободы личности, открытой Ренессансом. В отличие от Возрождения, «идеал “сильной личности” эпохи барокко вовсе не был идеалом абсолютно свободного субъекта. Он должен был посвящать себя служению высшим целям. На место абсолютной свободы стала свобода, подчиненная определенному высшему “порядку” (ordo). У барокко оказались новые “высокие цели”, у одних —

46Цит. по тому же изданию: Чижевський Д. Українське літературне бароко. В скобках после цитаты указываю страницу.

47Жизнь и смерть. Сборник памяти Н. Е. Осипова. II. Прага, 1936. С. 26–38.

48Там же. С. 33.

49Там же. С. 38.

28

“истина”, в частности, “научная” истина или даже просто “наука”, у других — “социальный порядок” и “социальная справедливость” или “служба ближним” и “человечеству”. <…> барокко стремилось к познанию вселенной в целом и социального целого. Широта задач, которые ставил себе “высший человек” барокко, выходила за границы задач Ренессанса» (404).50 Чижевский описывает понятие «человек барокко» исходя из того, что человека эпохи формируют требования времени. С другой стороны, способность человека эти требования удовлетворить формирует и саму эпоху. Так, он пишет о «славянских “людях барокко”»: «Мы уже отмечали, что они не были представителями одних и тех же духовных устремлений, среди них были и католики, и протестанты, и консерваторы. Они могли стоять в ряду или того, или иного течения, но они были достаточно бесстрашны, чтобы стоять без колебаний там, куда поставила их традиция, свободный собственный выбор или даже своего рода “решение судьбы”. И если нас спросят, были ли среди них, среди типичных представителей барокко решительные борцы за новые идеи, за оздоровление социальной и политической жизни, то мы найдем в любой области достаточно имен, носители которых заслужили благодарность у современников и, что гораздо важнее, грядущих поколений!» (428). Далее Чижевский приводит имена деятелей эпохи и образцы эпиграмм польского поэта Вацлава Потоцкого, в которых прочитывается этический (христианский по существу) кодекс «человека барокко». И не случайно анализ последнего из приводимых текстов эпиграмм Потоцкого выводит Чижевского к «Легенде о Великом Инквизиторе» Достоевского. Тема барокко и тема Достоевского внутренне глубоко связаны у Чижевского.

50 Ср. в статье «До проблем барокко» (1946) Чижевский пишет: «И все же человек — безусловно в центре мира барокко, хоть это его центральное положение никак не является утверждением его превосходства и высшего положения. Идеал человека — это идеал “высшего человека”. Но этот высший человек должен в первую очередь служить Богу, который в системе мышления барокко так же занимает центральное место, как и человек. Или, лучше сказать, — основная черта божественного бытия с точки зрения барокко — всеприсутствие. “Всеприсутствие”, так сказать, “логическое” и “методологическое”, — ответ на каждый вопрос не может игнорировать отношение того бытия, про которое идет речь, к бытию абсолютному, к Богу…» (цит. по тому же изданию, с. 337–338).

29

Но вернемся к эпохе, требования которой формируют человека. Для Чижевского ключевыми словами в описании эпохи барокко становятся «динамизм» (406), «универсализм» (407) и «теоцентризм».51

«Динамизм» эпохи предопределен историей (в Украине, к примеру, 17 столетие отмечено церковной борьбой, Хмельнитчиной, унией с Москвой, эпохой Руины; в Европе это время 30-летней войны). Соответственно «динамику, движение встречаем в искусстве барокко на каждом шагу. Но те же черты характерны и для живой действительности барокко: в движении и напряжении барокко видит и природу, и историю…» (405). «Универсализм» эпохи — ее основная черта литературы и идеологии (407). «Идеал всеобъемлющего знания», «стремление к изображению мира во всей полноте» сказались как в науке (роль разума, эмпиризм и материализм в познании мира, природы), так и в искусстве этого времени. Эстетика эпохи52 воплощает основные ее черты. Изучая эстетику, в частности, стиль эпохи, воплощенный в литературе, мы познаем самую суть, духовное содержание времени и человека, в этом времени обитающем. Так, «универсализм» сказывается «в сложных и всеобъемлющих циклах стихотворений и прозы» (407), огромных циклах эпиграмм: «<…> усилия авторов охватить бесконечное разнообразие мира или определенной проблематики (напр., вопросов морали) свидетельствует все о том же устремлении к универсальности» (408). Другой стороной универсализма эпохи (а эпоха барокко, как и любая другая, антитетична по своему существу) становится тенденция мелочной детализации. Отсюда прием каталогизации: «<…> каталоги барокко — хаотичны, в беспорядке (который, конечно, не что иное, как известный тип порядка, но именно порядка, характерного для поэтического мышления барокко) идут ряды слов, обозначающих самые

51О «теоцентрическом мировоззрении эпохи» он пишет в статье «Сімнадцяте сторіччя в духовній історії України» (по тому же изданию: с. 368). В этой же статье он пишет, что для людей эпохи барокко общепринятой была «вера в то, что существует полная гармония между авторитетом и свободой, между традицией и творчеством, между личностью и надличностными силами, тенденциями, законами… В основе, в идеале действительность, в частности, духовная, была статичной, в нее могло, и даже должно было войти, влиться всякое новое образование, любое индивидуальное стремление» (362).

52Чижевский специально посвятил ей статью «Поза межами краси (До естетики барокової літератури)» (1952).

30