Перлз Ф. - Теория гештальт-терапии

рой сталкиваются врачи. Если синтетическая спо­ собность эго принимается всерьез в отношении физиологического функционирования, то это ко­ нец саморегуляции организма, поскольку эго будет скорее вмешиваться, чем принимать и развивать. Вмешательство в саморегуляцию порождает пси­ хосоматические болезни; поэтому, теоретически и практически, в ситуации сравнительного здоровья с эго обращаются как с чем-то лишним, наблюдате­ лем. И это подтверждается тем фактом, что изоли­ рованному эго действительно недостает энергии, оно не имеет большого значения. Аналогично, если син­ тетическая способность эго принимается всерьез в отношении реальности, мы имеем мир психотика: мир проекций, рационализации и мечтаний; поэто­ му в ситуации относительного здоровья разделение сделано между «всего лишь» мыслями и «реальнос­ тью»; эго фиксировано в своих границах.

Интересно отметить, что случается, когда одна часть философского разделения растворена, а дру­ гая сохранна. И в теории, и в терапии Вильгельм Райх полностью восстановил психосоматическое единство; но, несмотря на определенные уступки очевидным доказательствам, он все же фундамен­ тально рассматривает животное как функциониру­ ющее внутри своей кожи - например, оргазм срав­ нивается с пульсацией мочевого пузыря; хотя «организм» не взят как абстракция из существую­ щего поля. Что происходит в его теории дальше? Ситуация контакта на границе видится как взаи­ модействие противоречивых побуждений, и чтобы прийти к их единству, субъект не может рассчиты­ вать на творческий синтез самости, но должен ос­ тавить социально-биологическую поверхность и ис­ следовать биологические глубины; все человеческие

энергии приходят «изнутри». Возможность твор­ ческого решения поверхностных противоречий (к примеру, в культуре или политике) становится все более призрачной (но, конечно, именно это отчая­ ние было одной из причин теоретического отступ­ ления от поверхности). В терапии метод в конце концов приходит к попыткам хотя бы пробудить предсказания (oracles) тела. Творческая способность самости приписывается полностью бессознательной саморегуляции организма, несмотря на все свиде­ тельства гуманитарных наук, искусства, истории, и так далее. Но затем, вторично, перескакивая через границу контакта, подавленное единство поля аб­ страктно проецируется на небеса и повсюду как био-физическая сила, прямо энергизирующая (и прямо атакующая) организм «извне». И эта абст­ ракция и проекция - «оргонная теория» - сопро­ вождается обычным навязчивым научным позити­ визмом. (Мы не хотим сказать, что биофизическая сила Райха непременно иллюзорна, поскольку мно­ гие проекции фактически попадают в цель; но что является иллюзией, так это утверждение, что такая сила, если она существует, может действовать на­ прямую без прохождения каналов обычной чело­ веческой ассимиляции и роста.)

С другой стороны, предположим, что разделе­ ние с социальной средой растворилось, но психо­ соматическое единство не осознано, а довольству­ ется одними неискренними излияниями в свой адрес. Мы придем к точке зрения интерперсональ­ ных теоретиков (Вашингтонская школа, Фромм, Хорни и т.д.). Они сводят самость к тому, что мы выше называли личностью, и затем - что удиви­ тельно, но неизбежно - говорят нам, что большая часть биологической природы невротична и «ин-

262

фантильна». Но их конструкции недостает жиз­ ненности и оригинальности. Где бы ни явилась на­ дежда, они оказывются на высоте, как изобрета­ тельные и революционные социальные инициаторы. Но мы находим их социальную фи­ лософию особенно безвкусным зеркальным залом свободных, но пустых Личностей.

5. Социальный страх творчества

Многое уже было сказано о расщеплениях в поле — основе контакта. Обратимся теперь к фор­ мированию гештальта в поле и к спонтанности са­ мости.

Как мы пытались показать в Главе 6, существует эпидемический страх спонтанности; она «инфан­ тильна» по определению, поскольку не принимает в расчет так называемую «реальность»; она безот­ ветственна. Но давайте рассмотрим общественное поведение в условиях обычного политического раз­ ногласия, и мы увидим, что означают эти термины. Существует некое разногласие, проблема; и суще­ ствуют оппозиционные партии. Формулировки, в которых ставится проблема, берутся из политики, выражающей их интересы, и из истории этих партий. Их подходы к проблеме рассматриваются как единственно возможные. Партии образованы не в соответствии с реальной сущностью проблемы (исключая великие революционные моменты), но сама проблема представляется «реальной», только если она укладывается в принятые рамки. Факти­ чески, ни один из противоположных политичес­ ких подходов не возникает спонтанно, как реаль­ ное решение реальной проблемы; таким образом, постоянно предлагается выбор «меньшего из двух

Теория гештальт-терапии 263

зол». Естественно, такой выбор не возбуждает эн­ тузиазма или инициативы. Вот это и называется «быть реалистичным».

Творческий подход к трудности прямо противоюложен: он пытается продвинуть проблему на дру­ гой уровень посредством открытия или изобрете­ ния какого-то нового третьего подхода, который соответствует сути проблемы и зарекомендовал себя спонтанно. (Потом это может стать политикой и партией). Когда производится выбор исключитель­ но «меньшего зла», без поиска истинно удовлетво­ рительного решения, то, вероятно, это не реальный конфликт, а лишь его личина, в которую никто не хочет всмотреться. Наши социальные проблемы обычно поднимаются для маскировки реальных кон­ фликтов и противодействия реальным решениям - поскольку это могло бы потребовать серьезного рис­ ка и изменений. Если человек, так или иначе, спон­ танно выражает реальное раздражение, или про­ стой здравый смысл, и ствит своей целью творческое приспособление, его называют эскапи­ стом, утопистом, непрактичным и нереалистичным. Принятый способ постановки проблемы, а не саму проблему, принимают за «реальность». Мы можем наблюдать такое поведение в семьях, в политике, в университетах, в профессиональной жизни. (Так, мы замечаем, почему прошедшие эпохи, чьи соци­ альные формы мы переросли, кажутся в некоторых отношениях такими глупыми. Мы не находим для них оправданий, потому что теперь-то мы видим, что спонтанный подход (другими словами, немно­ го большая доля здравого смысла) смог бы легко решить их проблемы, предотвратить ужасные вой­ ны, и так далее, и тому подобное. За исключением этого, как показывает история, какой бы свежий

но ожидаемая творческая спонтанность выдвигает­ ся на передний план.

Давным-давно Фрейд декларировал, что психо­ анализ может работать с темами, которые выбира­ ют художники, и с помехами к их творчеству, но не

створческим вдохновением (которое таинственно)

ине с техникой (которая является областью исто­ рии искусств и художественной критики). Авто­ ритетный ярлык с этого момента стал приклеиваться к большинству (не всегда с таким гуманистичес­ ким изяществом, с которым Фрейд его высказы­ вал); результатом было объявление искусства осо­ бо опасным и заразным невротическим симптомом. Какая, однако, прекрасная концепция! Тема и по­ давление имеют отношение к любой активности; но именно творческая сила и техника создают ху­ дожника и поэта. Таким образом, так называемая психология искусства является психологией все­ го, чего угодно, за исключением искусства.

Но позвольте рассмотреть как раз эти два запре­ щенных предмета, и особенно технику. Для худож­ ника, конечно, техника и стиль - это все: он чувству­ ет творчество как свое естественное возбуждение и свой интерес к теме (которую он берет «снаружи», то есть из незавершенных ситуаций прошлого и днев­ ных событий). Но именно техника - это его спо­ соб сделать реальность более реальной; она зани­ мает передний план его осознавания, восприятия, манипуляции. Стиль - это он сам, это то, что он демонстрирует и посредством чего он общается: стиль, а не банальные подавленные желания или новости дня. (То, что именно формальная техника в первую очередь несет сообщение, очевидно из пятен Роршаха или других проективных тестов, интересны не Сезанновские яблоки - хотя они

никоим образом не могут считаться неуместными - но их обработка: что он сделал из этих яблок.)

Разработка реальной поверхности, трансформа­ ция ясной или подспудной темы в некую матери­ альную форму есть творчество. В этом процессе нет ничего таинственного, кроме чисто вербальной тайны. Она заключается в том, что произведение искусства не есть нечто, что художник знал зара­ нее, но это нечто, что он сначала делает, а затем узнает и может об этом говорить. Но это же явля­ ется правдой и для любого восприятия или мани­ пуляции, которые оказываются перед чем-то новым и формируют гештальт. До некоторой степени (на­ пример, в психологических экспериментах) мы мо­ жем изолировать задачу и повторить схожие час­ ти. Тогда мы можем предсказать целое, которое будет спонтанно постигаться или представляться. Но во всех важных делах — в искусстве и в ос­ тальной жизни — проблема и части всегда новые; целое объяснимо, когда оно появилось, но непред­ сказуемо. И даже так: целое вызывается к жизни самым ординарным (каждодневным) опытом.

«Таинственность» творческого для психоанали­ тиков происходит из того факта, что они не ищут ее в очевидном месте — в обычном здоровом кон­ такте. Но где можно ожидать ее найти, исходя из классических концепций психоанализа? Не в су­ пер-эго, поскольку оно подавляет и разрушает твор­ ческое выражение. Не в эго, поскольку оно ничего не создает, а либо наблюдает, либо исполняет, либо подавляет и защищает себя. Эго не может быть творческим, так как художник не может объяснить себя; он говорит, «Я не знаю, откуда это пришло, но вы интересуетесь, как я делаю это, вот, что я делаю» и начинает скучное техническое объяснение, кото-

и истории искусства, но не психологии. Поэтому психоаналитики догадались, что творческое долж­ но быть в ид - и там оно хорошо спрятано. Одна­ ко, на самом деле, художника нельзя назвать не осознающим того, что он делает; он вполне осоз­ нает; он не вербализует и не теоретизирует, разве что a posteriori; но он что-то делает, обрабатывая опосредующийматериал, и решает грубую новую проблему, которая в этом процессе совершенству­ ется и рафинируется.

Теоретизируя от лица само-угнетающего эго, пси­ хоанализ не может обнаружить смысла такого кон­ такта, который возбуждает и изменяет реальность. Позорно для нашего поколения, что данный тип эго так эпидемически распространен. Только это­ му типу то, что делает художник, кажется экстра­ ординарным. Теоретизировать стоило бы по пово­ ду эго наиболее живых и творческих людей, которые (в этом отношении) являются нормаль­ ными. Вместо этого теория исходит из среднего, а живые случаи рассматриваются как таинственные или опасно невротические.

И еще правильная теория могла бы быть извле­ чена из спонтанности детей, которые с совешенным апломбом галлюцинируют реальность, и все же признают реальность, играют с реальностью и переделывают ее без того, чтобы становиться по меньшей мере психотиками. Но, конечно, они ин­ фантильны.

7.Расщепление между глубинной и общей психологией

Исторически, психоанализ развился в период расцвета ассоцианистской психологии и, в пер­ вую очередь, понятий рефлекторной дуги и ус­ ловного рефлекса, лежащих в основе ассоциа­ ций. Функциональная и динамическая теория Фрейда настолько противоречила этим концеп­ циям, что казалась принадлежащей другому миру. Перемирие фактически было достигнуто путем разделения миров. Мир сознательного Фрейд уступил ассоцианистам (и биологам); мир сновидений он оставил за собой и корректно нанес на карту (вместе с функциональными сигналами). На границе между двумя мирами, где сновидения проникали в бодрствование, случалось то, что Фрейд в блестящем озарении (презрения?) назвал «вторичной переработкой» («secondary elaboration»); это, безусловно, было не самой энер­ гичной, но хоть какой-то попыткой понять смысл, не отрекаясь от «законов ральности», то есть, ас­ социаций. (Мы вернемся к Фрейдовским первич­ ному и вторичному процессам в Главе 13.) Между тем, психологи все больше убеждались, что зако­ ны реальности действительно таковы, конструируя экспериментальные ситуации, представляющие все меньше жизненного интереса. Ответ организма в этих экспериментах (лабиринты и удары током) дей­ ствительно стремился к рефлексу, реакции были даже не вторичными, но третичными и четвертич­ ными, вплоть до нервного срыва.

Время от времени Фрейд замечал, что законы сновидений могли бы быть и законами реальнос­ ти - но он не видел, как примирить противоречия

и расхождения. И действительно, логически обо­ сновано существование двух миров: мира сновиде­ ний, со своими законами удовольствия и фантас­ тических искажений, и мира сознательной реальности, с его неудовольствием и накапливаю­ щимися ассоциациями. Трудно обойти повторяю­ щийся эпистемологический вопрос: каким единым осознанием субъект различает эти два мира, и ка­ ковы законы этой единой системы?

В общей психологии случилась гештальт-рево- люция, которая была в основном возвратом к ан­ тичным концепциям. Восприятие, абстрагирование, решение проблем стали рассматриваться как фор­ мирующие и формируемые целостности, как завер­ шение необходимых незавершенных задач. Теперь можно было ожидать немедленного сближения геш­ тальт-психологии и психоанализа, синтеза контак­ та, глубинной психологии, функциональной теории самости, ид, эго и личности. Но этого не случи­ лось. Недостаток отваги сделать это может быть приписан гештальтистам, поскольку психоанали­ тикам отваги хватало всегда. Во-первых, чтобы оп­ ровергнуть ассоцианистов, гештальт-психологи по­ святили многие годы доказательству того, что воспринимаемые целостности «объективны» и яв­ ляются физическими по существу, а не «субъектив­ ными» результатами эмоциональных тенденций. Какая, однако, изумительная победа! Повсюду в физической природе гештальтисты проницательно выискивали стремление к целостности, настаива­ ли на контексте и взаимоотношениях всех частей, чтобы поддержать свою психологию; и только в од­ ном этом случае — касающемся человеческих чувств — гештальт-принцип не был применен! Эмо­ ция не была реальной частью восприятия, которое она сопровождала; она не входила в фигуру!