книги / Экономическая социология переходной России. Люди и реформы

талистическая политическая система (“буржуазная демо­ кратия”) базируются на определенном “нравственном ко­ дексе”. Этот кодекс прочно вошел как в экономическую культуру (став кодексом поведения отдельных субъектов экономики — бизнесменов разного ранга), так и в полити­ ческую систему (став нравственной основой политической демократии).

Как видно, важнейшей составляющей нормальной ры­ ночной, капиталистической экономики являются нравствен­ ные принципы, “моральный кодекс”, действующий как на макро-, так и на микроуровне.

А что в современной России? Как обстоит дело с мо­ ралью в экономике, какова моральная атмосфера в ней? Суть проблемы долго пояснять нет необходимости: то, что российский рынок, экономическое поведение миллио­ нов людей противоречат моральным нормам, знает каж­ дый житель страны. “Гамма” проявлений аморализма в экономике весьма пестра: от появления новой профессии “киллер” и массовых заказных убийств бизнесменов, по­ литиков, журналистов до тотального распространения преступных “крыш”, вымогательства и множества других форм экономической преступности. Конкретные данные о ее росте приводились в гл. I. Кстати, в постсоветский пе­ риод одно изменение, бесспорно, положительное — дан­ ные о масштабах преступности не только не скрываются, но, напротив, проходят “красной строкой” в обществен­ ной жизни страны [24]. Пресса буквально забита матери­ алами журналистских расследований тех “разборок”, ко­ торые идут во всех регионах, на предприятиях всех от­ раслей в связи с перераспределением разгосударствлен­ ной собственности. В Государственной Думе Константин Боровой проводит пресс-конференцию, где доказывает огромные масштабы коррупции среди депутатов Думы, лоббирующих определенные законы и указы. В армии почти открыто продается оружие. Президент страны официально заявляет, что “мафия рвется к власти”, что “это не пройдет!”. Наряду с преступностью в стране не­ виданные масштабы приобрели правонарушения — разно­ образные способы ухода от контроля государства и от обязательств перед ним: неуплата налогов, избегание штрафов и пени, искажение отчетной информации, со­ крытие реальных доходов.

Интересная деталь: о преступности пишут все и везде, но о моральной стороне преступности почти не говорят и не пишут. Но ведь преступность не что иное, как амора­ лизм, безнравственность, выраженная в том или ином кон-

кретном действии. Преступление — это крайняя степень безнравственности. Хотя ясно и то, что безнравственность имеет и свои собственные формы проявления, например лживость, бесчестность. Но отделить ее от преступлений трудно. Например, воровство невыявленное — аморально, а выявленное становится преступлением.

Здесь не место заниматься “философией вопроса”. Важ­ но другое — в постреформенной России аморальны прак­ тически все субъекты экономики — бизнесмены и госчиновники, директора предприятий и рабочие, молодые и ста­ рые. Конечно, это не значит, что в стране нет честных лю­ дей. Они есть. Кстати, новая сфера деятельности этих лю­ дей — разъяснение простым людям, где и в чем именно власть им врет (см., например, [25; 26]). Но аморальное по­ ведение в экономике затронуло огромные массы людей из всех слоев общества. Масштаб этого процесса заставляет задуматься.

Но дело не только в количестве. Страшнее другое: ведь мораль, нравственность — это то, на чем держатся люди, те отношения, в которые они вступают. Нельзя не согла­ ситься с поэтом Андреем Вознесенским, который в своих стихах 60-х годов восклицал: “Все прогрессы реакционны, если рушится Человек!” А нынешние масштабы преступле­ ний и безнравственного поведения в России таковы, что приходится признать: человек в огромной мере разрушился и продолжает разрушаться.

Совсем другой вопрос — причины. Как могло дойти до этого? То ли аморальность сидела в населении страны гдето “внутри” и с наступлением свободы “вышла наружу”? То ли аморальность — следствие новых условий в стране, ко­ торые возникли в результате либерализации? Думаю, что сработали обе причины.

Действительно, с одной стороны, экономика России полу­ чила тяжелую “моральную наследственность” от СССР. Клас­ совый подход к нравственности после 1917 г., девальвация коммунистической идеологии, участие правящего класса в массовых репрессиях 20-х, 30-х и других годов, разложение партийного аппарата в эпоху застоя — все это означало, что нравственные критерии поведения — честь, честность, досто­ инство личности, принципиальность, смелость, гражданские чувства, забота о “народном благе” — были растоптаны бес­ человечной системой. Поколения честных, идейных больше­ виков, преданных идеям коммунизма, давно ушли в прошлое.

С другой стороны, сам ход реформ был таким, что рож­ дал преступность (а тем более аморализм) в огромных мас­ штабах: это возможность игры на разнице цен, получения

“легких” денег, породивших многомиллионные состояния оборотистых дельцов первой волны реформ, и др. Поэтому реально получилось так, что либерализация, безбрежная свобода первых лет реформ породили огромную волну та­ кого экономического поведения, которое подмяло, смело не только нравственные, но и правовые принципы, приня­ тые в цивилизованном мире.

Говоря о моральном наследии СССР, нельзя не сказать о традиционном цинизме и аморальности советской номен­ клатуры. Она была привычна к поведению, которое лежало как бы вне каких-либо нравственных принципов. Стоит вспомнить массовые репрессии на протяжении всей исто­ рии СССР (например, 1937 г. и др.); уничтожение “классо­ вых врагов” в экономике (типа “раскулачивания”); полное отсутствие какой-либо критики милитаристской внешней политики КПСС и советского государства и т. д. Номенк­ латура хорошо понимала, что власти в стране позволено

все.

Именно этим она руководствовалась, когда начались гайдаровские реформы. То, что еще при Горбачеве было названо “групповым эгоизмом”, то, что в эпоху Ельцина вы­ лилось в “нецелевое использование средств”, невыплаты зарплаты своим же работникам и т. п., — все это было лишь новыми проявлениями в новых условиях старой тра­ диции аморального поведения партийно-советской номен­ клатуры.

Если вернуться к Максу Веберу, то придем к любопытно­ му выводу. В Европе нравственные основы экономического поведения, зародившиеся в религиозной форме, постепенно освобождались от религиозной оболочки и принимали сугу­ бо светский характер. Нравственные основы экономики, о которых пишут современные экономисты, — это сугубо свет­ ская индивидуальная мораль, такие ее принципы, как чест­ ность, порядочность, ответственность, обязательность, на­ дежность. Это столь же непререкаемые черты тех, кто зани­ мается бизнесом, как и наличие продукции, финансов и кли­ ентов. Считается, что без этого бизнеса не бывает.

В России же после распада СССР и диктатуры КПСС происходит обратное: государство использует церковь и религию как основной инструмент против идущего в стра­ не морального загнивания. Но, судя по масштабам преступ­ ности, никаких реальных результатов это не дает. Скорее наоборот усиленное и ускоренное “внедрение” правосла­ вия в жизнь российского общества, “внедрение” “сверху”, аппаратом государства усиливает цинизм и еще более раз­ лагает общество.

Не случайно в годы гайдаровских реформ и во второй половине 90-х годов экономисты, которые, как правило, слабо затрагивают какие-либо социальные проблемы, ста­ ли фокусировать моральный фактор как условие оздоро­ вления экономики. Пионерами здесь были Л. Абалкин и Н. Шмелев. Первый в 1995 г. писал: “При сегодняшнем со­ стоянии умов нравственность руководства страны имеет более высокую ценность, чем профессиональные знания, возраст, партийная принадлежность. Именно от нравст­ венности зависит способность вызывать доверие в общест­ ве” [27]. Н. Шмелев в статьях 1993 г. о будущем россий­ ской экономики выдвинул “моральный фактор” как один из главных рычагов повышения ее эффективности [28]. Сам по себе этот тезис с учетом аморальности российско­ го рынка чрезвычайно полезен. Но возникает вопрос: от­ куда же возьмется эта столь необходимая нравственность? Ведь если говорить о шести годах рыночных реформ, то нельзя сказать, что по мере упрочения рынка, приобрете­ ния опыта работы в рыночных условиях аморальность экономического поведения снижается. Скорее наоборот. На что же можно уповать?

§ 62. Западных рецептов от российских болезней недостаточно

В книге Андерса Ослунда “Россия: рождение рыночной экономики” [29] автор пишет, что “фактически большинст­ во крупных проблем в России уже решено... Экономические преобразования в России преуспели в такой степени, что она перешла к рыночной экономике... Развитие политиче­ ского и экономического плюрализма и децентрализация за­ шли далеко. Большая часть старого репрессивного аппара­ та развалилась и больше не обладает идеологической си­ лой. Большое распыление экономической и политической власти предопределяет России остаться плюралистическим обществом с рыночной экономикой. Никто уже не сможет снова сконцентрировать всю власть страны в Москве”.

Отвечая на вопрос “что делать?”, Ослунд дает ряд ре­ цептов, которые, как он утверждает, почерпнуты из хоро­ ших социальных теорий. Например, говоря о необходимо­ сти “построения демократического государства”, он пишет: “Существует множество трудов о переходе от авторитар­ ного правления к демократии, общий вывод из которых сводится к следующему: сразу же после победы демокра­ тии (???) необходимо в короткий срок закрепить ее дости­

жения, регулярно проводить демократические выборы и как можно раньше принять конституцию”. Говоря об опас­ ности со стороны старой номенклатуры общественным ин­ тересам, он пишет: “Самым сильным инструментом контро­ ля за номенклатурой является демократически избранная власть” [29].

Как видно, этот автор, который в период реформ рабо­ тал экономическим советником Правительства России, и в оценке итогов реформирования экономики, и в тех рецеп­ тах, которые он дает, исходит из неких классических “идеальных типов”. Реальная же российская действитель­ ность намного богаче этих типов, поскольку в ней дейст­ вуют столь же устойчивые, но другие структурные зависи­ мости. Например, “демократически избранная власть” не является здесь сильным инструментом контроля за номен­ клатурой, так как эта власть представляет с нею единое целое. Для Ослунда события 1991 г., распад СССР были “победой демократии”. На самом же деле к демократии это не имело никакого отношения. И совсем уж очевидно, что на “установление демократии” в России не влияют ни проведение “демократических выборов”, ни принятие Кон­ ституции РФ.

Другой пример неадекватности понимания западными советниками российских реформ и необходимых здесь ша­ гов представляет оценка ситуации с правовой системой. По их мнению, главная причина недейственности права — не­ достаточная правовая компетентность местных работников. Поэтому все свои усилия западные организации направля­ ют на правовое образование. На самом же деле обучение российских правовых работников западным правовым ко­ дексам не может изменить ситуации — ни обеспечить вы­ полнения принятых законов, ни повысить правопослушность граждан, так как недейственность законов — это следствие не некомпетентности правовых работников, а со­ всем других причин, в первую очередь коррупции в органах власти, борьбы разных кланов и доминирования их интере­ сов над интересами общества. Аналогично неправопослушность граждан — это результат их отчуждения от власти, а никак не низкой компетентности работников правоохра­ нительных органов.

Наивно звучит и апелляция западных политологов и экономистов к понятию “демократия”. Отмеченное выше переименование (массовым сознанием) российской демо­ кратии в “дерьмократию” отнюдь не случайно. Оно отража­ ет несостоятельность новых политических структур, кото­ рые возникли в России после распада СССР. Эти структу­

ры, даже когда по форме они соответствуют принятым в развитых демократиях, по содержанию остались недемо­ кратическими, ибо чиновники, избираемые в состав феде­ ральных и региональных органов представительной власти, выражают интересы тех или иных экономически мощных кланов, связанных с теми или иными слоями старой номен­ клатуры и криминального бизнеса. Говорить о “демокра­ тии” применительно к ним едва ли имеет смысл.

Применительно к России говорить об институте демо­ кратии можно разве что в весьма узком смысле — имея в виду лишь наличие избирательной системы. Миллионы людей действительно участвуют в выборах, и потому фе­ деральные и местные органы можно считать выборными. Конечно, с точностью до масштабов искажения проводи­ мых процедур, т. е. масштабов искажения результатов вы­ боров. Но ведь политическая система не сводится к пове­ дению избирателей. Она включает также и всю систему управления экономикой и обществом — законодательную и исполнительную власть со всеми ее функциями: судеб­ ной, правоохранительной, военной и др. В нынешней Рос­ сии функционирование властных структур в огромной ме­ ре деформировано из-за их сращения, во-первых, с бизне­ сом, во-вторых, с преступным миром. Суть этой деформа­ ции как раз и состоит в подмене демократических прин­ ципов работы другими, диктуемыми интересами тех или иных “игроков”. Поэтому понятие “демократия” здесь то­ же пока неадекватно.

И самое главное: непрерывно идущая борьба между раз­ ными политическими группами власти (Президент, Дума, Совет Федерации, Правительство, думские фракции раз­ личных политических партий) никак не связана с тем, что происходит в обществе: ни с настроением людей, ни с по­ ложением разных регионов. Характер этой борьбы опреде­ ляется совсем другими факторами — стремлением борю­ щихся групп к собственной власти, расстановкой сил, бо­ рющихся за ее перераспределение.

Конечно, решение таких проблем, как утверждение бюд­ жета, принятие налогового или земельного кодекса, дости­ жение финансовой стабилизации, для групп власти имеет первостепенное значение, ибо именно от результатов про­ водимой политики зависят и рейтинг эти* групп, и отноше­ ние к ним населения. Но только такие Мотивы и являются главными движущими силами политического поведения но­ вых групп власти. Иначе трудно объяснить те трагедии, ко­ торые происходят практически во всех Регионах России.

Таким образом, если говорить о нынешней российской политической системе, то она чрезвычайно далека от за­ падных политических моделей, точнее, от тех критериев политического поведения, которыми руководствуются за­ падные политики. Не случайно оценки успешности ры­ ночной реформы российскими и западными экспертами сильно различаются. Российские эксперты в 1993 г. оце­ нили результаты реформы в целом как неудовлетвори­ тельные: 70—90% отметили, что поставленных целей она не достигла. В отличие от них тот же Андерс Ослунд в книге [29] пишет, что задачи реформы выполнены и Рос­ сия стала рыночной страной. Кстати, обсуждая вопрос “Уникальна ли Россия?”, автор пишет: “Большинство про­ блем, с которыми столкнулась Россия, типичны для всех стран, находящихся в процессе перехода от коммунизма к капитализму (хотя они сильнее проявились в бывшем Советском Союзе)”. Хотя некоторые особенности пере­ ходного процесса в России автор видит (товарный дефи­ цит, распад СССР, наличие мощной бывшей советской элиты, которая тормозила реформу), но боюсь, что соци­ альных последствий этих особенностей Ослунд, как и многие другие западные экономисты, не учитывает. А вся специфика российских реформ — именно в социальных последствиях распада экономики СССР.

В заключение хочу привести мнение Н. Шмелева по во­ просу о применимости западных теорий к российской дей­ ствительности. В 1993 г. он писал: “Если опыт российских экономических реформ 1992 г. и доказал что-либо бес­ спорное, так это одно — весьма слабое отношение даже самых продуманных теорий к реальной жизни. Более того, он доказал почти полную неприменимость любых извест­ ных теорий... не важно, будь это классический марксизм, или кейнсианство, или монетаризм, или социальное рыноч­ ное хозяйство — к условиям нашей повседневной действи­ тельности... И если нам сегодня чего и не хватает, так это не теорий, а простого понимания реального устройства жизни” [28].

Однако при всей неадекватности для России западных моделей экономики и политических систем они играют од­ ну несомненно положительную роль: как ни странно — воспитательную. Действительно, при всей справедливости критики “команды Гайдара” за бездумное следование моне­ таристским рецептам, за обвальность проведенных реформ именно внедрение западных моделей помогло российскому обществу в короткие сроки пройти ту “школу капитализ­ ма”, без которой достичь массового рыночного поведения

было бы невозможно. Сегодня даже неработающий пенси­ онер неплохо разбирается во многих сторонах рыночной экономики. Обдурить жителей страны тем нехитрым обра­ зом, каким дурили его конторы типа МММ в начале 90-х годов, сегодня было бы труднее.

§63. Нужны гражданское общество

иработающая демократия

Еще не стерлось в памяти, что лозунгами реформ в гайда­ ровские времена были “демократия и рынок”. Про рынок (в его социальном аспекте) в книге сказано много. А как же с демократией?

Ситуация здесь применительно к нынешней России как бы самоочевидна: внедрить демократический режим в постсоветской России не удалось. Вообще-то российские граждане не против демократических порядков, завидуют странам, где таковые порядки действуют, а над своим по­ рядком горько шутят, открыто называя его “бардаком”. Но демократия — это не “освобождение цен”; ее нельзя ввести “сверху” распоряжением правительства или указом Президента. Она должна появиться “снизу”, родиться из недр общества. Для этого нужны усилия миллионов людей.

Учитывая, что Госкомстат информации на эту тему не собирает, серьезных социологических опросов тоже нет, я обратилась к руководителю Московского отделения Хель­ синкской группы (МХГ) Людмиле Алексеевой с просьбой об интервью. Ее тридцатилетний опыт работы в качестве правозащитника — уникальный материал ДЛя обоснован­ ных выводов о положении дел с демократией в нынешней России. Далее приведу мнение Людмилы Алексеевой по за­ данным мною вопросам.

Вопрос. Слом коммунизма осуществляли в том числе и для того, чтобы установить демократию я стране. Какова нынешняя ситуация, чего удалось достичь?

Ответ. Мы сделали очень существенный шаг к реальной демократии. В принятой в 1993 Конституции РФ, в главе 2, записаны пункты, которые вполне на урсщне стран с раз­ витой демократической системой. Мы Использовали их опыт — немало статей позаимствовано. Й Это огромный шаг вперед.

Конечно, можно сказать: это все “на бумДГе”. Но без за­ конодательного оформления ни о какой Демократической

системе вообще говорить нельзя. Всегда и везде первым ша­ гом является тот или иной правовой документ.

Что касается реальной демократии, то в жизни ее у нас нет, потому что записанное в Конституции не соблюдается ни в малой доле, или, может быть, соблюдается малая до­ ля того, что должно соблюдаться. Однако это не должно нас пугать. Если обратиться к опыту стран с развитой де­ мократией, то увидим, что они шли так же. Американская конституция написана более 200 лет назад. Но еще в 60-е годы XIX столетия у них продолжалась борьба черноко­ жих за свои права. Почему? Тут есть своя закономерность: такого рода правовые решения не перепрыгивают с бумаги в общество, а медленно переползают, причем “переползают” при одном условии: если общество, реальные люди не жалеют усилий на то, чтобы это “переползание” происхо­ дило. Если же люди не прикладывают усилий — надежд на демократию нет. Это надо четко понять.

Я в таких случаях говорю: заходите к нам через 200 лет. Это шутка, потому что в современном мире перемены про­ исходят значительно быстрее. А в России демократическая система может возникнуть быстрее вследствие того, что мы можем использовать тот огромный исторический опыт, ко­ торый накоплен во многих странах мира. Никто не отказы­ вается нас учить. Поэтому я думаю, что для нас реальный срок — 2—3 поколения. За 2 — 3 поколения демократиче­ ские принципы, записанные в Конституции 1993 г., смогут “переползти” с бумаги в жизнь. Но повторяю: только при условии, если будут предприняты огромные усилия. Ведь пока западные страны учились демократии, мы играли в коммунизм. Поэтому естественно, что нам сейчас прихо­ дится начинать почти с нуля.

Сейчас наша демократия — это эмбрион. И он так же не похож на развитую реальную демократию в какой-нибудь Норвегии или Швеции, как двухмесячный человеческий за­ родыш не похож на фигуру красивой взрослой девушки, которая вырастает из этого эмбриона. Таков закон эволю­ ции демократических систем: от зарождения “идеи демо­ кратии” — к ее реальному воплощению в жизнь. Между этими стадиями лежат если не столетия, то десятилетия. И сегодняшняя Россия — на начальной точке этого процесса. Ничего тут не сделаешь, такова реальность.

Вопрос. Каково “основное звено” процесса демократиза­ ции в России, т. е. от каких именно факторов, причин, ус­ ловий зависит успешность ее достижения?

Ответ. Хотя, записав демократические права человека, права граждан в Конституцию и приняв ее, мы создали воз-

можностъ для превращения России в демократическую страну, но у нас нет главного — нет гражданского общест­ ва. Законы у нас есть, разделение властей намечается, кад­ ры сидят несколько лучшие, чем были в СССР. Хотя ны­ нешние кадры из той же номенклатуры, но они более при­ способляемые, менее безнадежные. Все же некоторый (хо­ тя и слабый! ) отбор в начале 90-х годов произошел. И ес­ ли бы нынешние губернаторы (например, где-нибудь в Сыз­ рани, Самаре или Перми) завтра проснулись и увидели, что у них есть гражданское общество, которое осуществляет реальный контроль за их деятельностью в регионе, они тут же стали бы считаться с этим и работать так же, как аме­ риканские губернаторы работают. И напротив: если бы американский губернатор увидел, что у него общество за­ снуло, что контроля за ним никто не осуществляет, что лю­ дей городские проблемы не волнуют, он тут же превратил­ ся бы в такого же мерзавца, как и некоторые наши губер­ наторы. Но у них есть гражданское общество, которое за­ ставляет их действовать по закону, а не как левая нога за­ хочет.

В России к моменту распада СССР таких традиций не было. Народный контроль еще при Ленине провалился, вы­ родился в фикцию. При остальных генсеках — от Сталина до Горбачева — “участие трудящихся в управлении” было только на бумаге. Нельзя назвать ни одного прецедента, когда бы рабочие, специалисты, учителя сняли какого-либо начальника, тем более партийного. Все это делалось внут­ ри аппарата. Так что была “аппаратная демократия”. И то не демократия, а “аппаратная олигархия”.

Правозащитники знают, что общественный контроль на Западе появился в последние 50 — 70 лет, после первой ми­ ровой войны. Именно тогда у них стало формироваться гражданское общество в современном понимании, общест­ во, которое контролирует государство. А мы в это время строили “реальный социализм”.

Вопрос. Каковы формы этого контроля? Этот вопрос ва­ жен потому, что те формы, которые были в СССР (пусть даже неработавшие), сегодня не существуют.

Ответ. Общественный контроль должен выступать во многих формах, должен быть повсеместным. Он должен присутствовать в работе всех институтов, всех организа­ ций, всех сфер, которые у нас есть. Возьмем прессу. У нас она сейчас свободнее, чем была. Но неясно, что произош­ ло с нею. В провинции во многих местах вообще нет сво­ бодной прессы. В Москве и Санкт-Петербурге она есть, но бульварная. Свободные газеты сегодня не имеют никакой