Мишель Монтень - Опыты

малой степени не похоже на остроумноепредложение Исократа, советующего своему государю обеспечить возможностьподданным свободно, прибыльно и беспрепятственно торговать, но, вместе стем, сделать для них разорительными, обложив высокой пошлиной,

ссоры ираспри 322 , и вполне согласуется с теми чудовищными воззрениями, согласнокоторым даже человеческий разум — и тот является предметом торговли, азаконы — рыночным товаром. И я бесконечно благодарен судьбе, что первым, каксообщают наши историки, кто воспротивился намерению Карла Великого ввести унас

римское и имперское право, был некий дворянин из Гаскони, мой земляк 323 . Есть ли что-нибудь более дикое, чем видеть народ, у которого наосновании освященного законом

обычая судебные должности продаются 324, априговоры оплачиваются звонкой монетой; где, опять-таки, совершенно законноотказывают в правосудии тем, кому нечем заплатить за него; где эта торговляприобретает такие размеры, что создает в государстве в добавление к тремпрежним сословиям — церкви, дворянству в простому народу — еще и четвертое,состоящее из тех, в чьем ведении находится суд; это последнее, имеяпопечение о законах и самовластно распоряжаясь жизнью и имуществом граждан,является, наряду с дворянством, некоей обособленной корпорацией. Отсюда ивозникает два рода законов, противоречащих во многом друг другу: законычести и те, на которых покоится правосудие. Первые, например, суровоосуждают того, кто, будучи обвинен во лжи, стерпит подобное обвинение, тогдакак вторые — отмщающего за него. По законам рыцарского оружия такой-то, еслиснесет оскорбление, лишается чести и дворянского достоинства, тогда как погражданским законам тот, кто мстит, подлежит уголовному наказанию. Значит,тот, кто обратится к закону, дабы защитить свою оскорбленную честь,обесчещивает себя, а кто не обратится к нему, того закон преследует икарает. И разве действительно не является величайшею дикостью, что из этикдвух столь различных сословий, подчиненных, однако, одному и тому жевластителю, одно заботится о войне, другое печется о мире; удел одного —выгода, удел другого — честь; удел одного — ученость, удел другого —доблесть; у одного — слово, у другого — дело; у одного — справедливость, удругого — отвага; у одного — разум, у другого — сила; у одного — долгополаямантия, у другого — короткий камзол.

Что до вещей менее важных, как, например, нашего платья, то тому, ктовздумал бы согласовать его с подлинным его назначением, а именно, служитьнашему телу и доставлять ему возможно больше удобств, — что и определилоизящество и благопристойность одежды при ее появлении, — я укажу лишь насамое что ни на есть чудовищное из того, что, по-моему, можно представитьсебе, и, среди прочего, на наши квадратные головные уборы,

322…сделать… разорительными… ссоры и распри… — Исократ(436–338 гг. до н. э.) — выдающийся древнегреческий публицист и оратор,автор многочисленных речей и памфлетов. Монтень имеет в виду его «Слово кНикоклу», 18, посвященное вопросу об обязанностях подданных.

323…был… дворянин из Гаскони, мой земляк. — Рассказ об упоминаемомв тексте гасконском дворянине встречается в «Истории Франции» Паоло Эмилио(или Эмили), итальянского историка из Вероны (ум. в 1529 г.

в Париже),которого Карл VIII пригласил во Францию в качестве королевскогоисториографа. Преемник Карла VIII, Людовик XII, предложил ему написать«Историю Франции». В 1516 г. Эмилио опубликовал первые четыре книги «Derebus gestis Francorum», а в 1519 г. еще две книги; умер он, не успевзакончить свой труд, завершенный другим лицом. «История» Эмилио, пронизаннаяпреклонением перед всем итальянским, пестрит множеством несообразностей,ошибок, вымышленных речей на манер Тита Ливия. Монтень неоднократнопользовался этим трудом как источником.

324 …на основании… обычая судебные должности продаются… — Такойпорядок замещения судебных должностей во Франции установился с 1526 г. Еговвел канцлер Франциска I кардинал Антуан Дюпра (1463–1535). Эти высказыванияМонтеня были в дальнейшем восприняты Монтескье, который критикует этотобычай в «Персидских письмах» (письмо 91).

на этот длинный,свисающий с головы наших женщин хвост из собранного складками бархата,расшитого, к тому же, пестрыми украшениями, и наконец, на нелепое ибесполезное подобие того органа, назвать который мы не можем, не нарушаяприличия, и воспроизведение которого, да еще во всем блеске наряда,показываем, тем не менее, всему честному народу. Эти соображения неотвращают, однако, разумного человека от следования общепринятой моде; болеетого, хотя мне и кажется, что все выдумки и причуды в покров нашего платьяпорождены скорее сумасбродством и спесью, чем действительнойцелесообразностью, и что мудрец должен внутренне оберегать свою душу отвсякого гнета, дабы сохранить ей свободу и возможность свободно судить обовсем, — тем не менее, когда дело идет о внешнем, он вынужден строгопридерживаться принятых правил и форм. Обществу нет ни малейшего дела донаших воззрений; но все остальное, как то: нашу деятельность, наши труды,наше состояние и самую жизнь, надлежит предоставить ему на службу, а такжена суд, как и поступил мужественный и великий Сократ, отказавшийся спастисвою жизнь лишь на том основании, что это явилось бы неповиновением власти,пусть даже весьма неправедной и пристрастной. Ибо правило правил иглавнейший закон законов заключается в том, что всякий обязан повиноватьсязаконам страны, в которой живет:

Νόμοιςεπ^

9;σθαι

τοισινέγχ

74;ροιςκαλόν.

325

А вот кое-что в ином роде. Весьма сомнительно, может ли изменениедействующего закона, каков бы он ни был, принести столь очевидную пользу,чтобы перевесить то зло, которое возникает, если его потревожить; ведьгосударство можно в некоторых отношениях уподобить строению, сложенному изотдельных, связанных между собой частей, вследствие чего нельзя хоть немногопоколебать даже одну среди них без того, чтобы это не отразилось на целом.Законодатель фурийцев велел, чтобы всякий, стремящийся уничтожитькакой-нибудь из старых законов или ввести в действие новый, выходил преднародом с веревкой на шее с тем, чтобы, если предлагаемое им новшество ненайдет

единогласного одобрения, быть удавленным тут же на месте 326 . Азаконодатель

лакедемонян 327 посвятил всю свою жизнь тому, чтобы добитьсяот сограждан твердого обещания не отменять ни одного из его предписаний.Эфор, так безжалостно оборвавший две

новые струны, добавленные Фриннсом кего музыкальному инструменту 328, не задавался вопросом, улучшил ли Фриниссвой инструмент и обогатил ли его аккорды; для осуждения этого новшества емубыло достаточно и того, что старый, привычный образец претерпел изменение;то же обозначал и древний заржавленный меч правосудия, который

бережнохранился в Марселе 329.

325Прекрасно повиноваться законам своей страны (греч.). — Кого из античныхавторов цитирует здесь Монтень, не установлено, однако это изречение частовстречается во французских собраниях афоризмов XVI в.

326…выходил… с веревкой на шее… чтобы… быть удавленным… —Диодор Сицилийский, XII, 17. Законодателя этого звали Харонд; см. прим. 2,Гл. XVI.

327…законодатель лакедемонян… — Монтень имеет в виду легендарногозаконодателя Спарты — Ликурга.

328Фринис с острова Митилены (род. ок. 480 г. до н. э.) прибавил ещедве струны к кифаре, у которой до того было семь струн.

329…древний заржавленный меч правосудия… — Меч этот хранился вМарселе со времени основания

Я разочаровался во всяческих новшествах, в каком бы обличий они нам ниявлялись, и имею все основания для этого, ибо видел, сколь гибельныепоследствия они вызывают. То из них, которое угнетает нас в течение ужестольких лет, не было, правда, непосредственною причиною всегопроисходящего; но, тем не менее, можно с уверенностью сказать, что именно внем, в силу несчастного стечения обстоятельств, причина и корень всего, дажетех бедствий

и ужасов, которые творятся с тех пор без его участия и вопрекиему 330. Пусть оно пеняет поэтому на себя самого.

Heu! patior telis vulnera facta meis. 331

Те, кто расшатывают государственный строй, чаще всего первыми и гибнутпри его крушении. Плоды смуты никогда не достаются тому, кто ее вызвал; онтолько всколыхнул и замутил воду, а ловить рыбу будут уже другие. Так какцелость и единство нашей монархии были нарушены упомянутым новшеством, и еевеличественное здание расшаталось и начало разрушаться, и так как этопроизошло, к тому же, в ее преклонные годы, в ней образовалось сколькоугодно трещин и брешей, представляющих собою как бы ворота для названныхбедствий. Величие государя, говорит некий древний писатель, труднее низвестиот его вершины до половины, чем низвергнуть от половины до основания.

Но если зачинатели и приносят больше вреда, нежели подражатели, топоследние все же преступнее первых, следуя образцам, зло и ужас которых самиощутили и покарали. И если даже злодеяния приносят известную долю славы, тоу первых перед вторыми то преимущество, что самый замысел и дерзость починапринадлежат именно им.

Все виды новейших бесчинств с легкостью черпают образцы и наставления,как

потрясать государственный строй, из этого главнейшего и неиссякаемогоисточника 332 . Даже в наших законах, созданных с целью пресечения этогоизначального зла, и то можно найти наставления, как творить злодеяниявсякого рода, и попытки оправдания их. С нами

происходит теперь то самое, очем говорит Фукидид 333, повествуя о гражданских войнах своего времени;тогда, угождая порокам общества и пытаясь найти для них оправдание, давалиим не их подлинные названия, но, искажая и смягчая последние, обозначалисловами новыми и менее резкими. И таким-то способом хотят подействовать навашу совесть и

исправить наши взгляды! Honesta ratio est. 334 Однако как бы благовиден ни был предлог,

все жевсякое новшество чревато опасностями: adeo nihil motum ex antiquo probabileest. 335 По правде говоря,мне представляется чрезмерным самолюбием и величайшим самомнением

города как символ нерушимости древних обычаев.

330 …корень… бедствий и ужасов… — Монтень имеет в видугражданские войны, которые велись во Франции под флагом религиозныхразногласий с 1562 г., неся стране ужасающее разорение, и закончились лишьпосле смерти Монтеня, в 1594 г.

331Увы! я страдаю от ран, нанесенных моим собственным оружием(лат.). — Овидий.Героиды, II, 48.

332Все виды новейших бесчинств… — Намек на зверствафеодалов-католиков, которые во время гражданских войн второй половины XVI в.во Франции, так же как и гугеноты, восставали против королевской власти.

333…о чем говорит Фукидид… — Фукидид, III, 52; цитируется Монтенемпо Плутарху: Как отличить друга от льстеца, 12.

334Предлог благовиден (лат.) — Теренций. Девушка с Андроса, 141.

335Нельзя одобрить отклонение от старины (лат). — Тит Ливий, XXXIV, 54.

ставитьсвои взгляды до такой степени высоко, чтобы ради их торжества неостанавливаться пред нарушением общественного спокойствия, пред столькиминеизбежными бедствиями и ужасающим падением нравов, которые приносят с собойгражданские войны, пред изменениями в государственном строе, что влечет засобой столь значительные последствия, — да еще делать все это в своейсобственной стране. И не просчитывается ли тот, кто дает волю этим явным ивсем известным порокам, дабы искоренить недостатки, в сущности спорные исомнительные? И есть ли пороки худшие, нежели те, которые

нестерпимы длясобственной совести и для здравого смысла? 336 Римский сенат в разгар распри с народом по поводу распределенияжреческих

должностей решился прибегнуть к уловке такого рода: Ad deos idmagis quam ad se, pertinere:

ipsos visuros ne sacra sua polluantur, 337 — подражая в этом ответуоракула жителям Дельф во время греко-персидских войн. Опасаясь вторженияперсов, дельфийцы обратились тогда к Аполлону с вопросом, что им делать сосвятынями его храма — укрыть ли их где-нибудь или же вывезти. Он ответил наэто, чтобы они ничего не трогали: пусть они заботятся о себе, а он уже самсумеет охранить свою собственность.

Христианская религия обладает всеми признаками наиболее справедливого иполезного вероучения, но ничто не свидетельствует об этом в такой мере, каквыраженное в ней с полной определенностью требование повиноваться властям иподдерживать существующий государственный строй. Какой поразительный примероставила нам премудрость господня, которая, стремясь спасти род человеческийи осуществить свою славную победу над смертью и над грехом, пожелаласвершить это не иначе, как опираясь на наше общественное устройство ипоставив достижение и осуществление этой великой и благостной цели взависимость от слепоты и неправедности наших обычаев и воззрений, допустив,таким образом, чтобы лилась невинная кровь столь многих возлюбленных чад ееи мирясь с потерею длинной чреды годов, пока не созреет этот бесценный плод.

Между подчиняющимся обычаям и законам своей страны и тем, кто норовитподняться над ними и сменить их на новые, — целая пропасть. Первый ссылаетсяв свое оправдание на простосердечие, покорность, а также на пример других;что бы ни довелось ему сделать, это не будет намеренным злом, в худшемслучае — лишь несчастьем. Quis est enim quem non

moveat clarissimismonumentis testata consignataque antiquitas? 338

Сверх того, как говорит Исократ, недобор ближе к умеренности, чемперебор 339 . Второй оправдывать гораздо труднее.

Ибо, кто берется выбирать и вносить изменения, тот присваивает себеправо судить и должен поэтому быть твердо уверен в ошибочности отменяемогоим и в полезности им вводимого. Это столь нехитрое соображение и заставиломеня засесть у себя в углу; даже во времена моей юности — а она была многодерзостнее — я поставил себе за правило не взваливать на свои плечинепосильной для меня ноши, не брать на себя ответственности за решения стольисключительной важности, не осмеливаться на то, на что я не мог быосмелиться, рассуждая здраво, даже в наиболее простом из того, чему меняобучали, хотя смелость суждений в последнем случае и не могла бы ничемуповредить. Мне кажется в

336…и для здравого смысла? — Последних двух фраз, начинающихсясловами …И не просчитается ли тот… нет в бордоском экземпляре «Опытов».Они написаны почерком мадемуазель де Гурне.

337Этокасается больше богов, чем их; боги сами позаботятся о том, чтобы неподверглись осквернению их святыни (лат.). — Тит Ливий, X, в.

338Найдется ли такой человек, накого бы не произвела впечатления древность, засвидетельствованная иудостоверенная столькими славнейшими памятниками? (лат). — Цицерон. Огадании. I. 40.

339…недобор ближе к умеренности, чем перебор. — Исократ. Слово кНикоклу, 33.

высшей степени несправедливым стремление подчинитьотстоявшиеся общественные правила и учреждения непостоянству частногопроизвола (ибо частный разум обладает лишь частной юрисдикцией) и, темболее, предпринимать против законов божеских то, чего не потерпела бы ниодна власть на свете в отношении законов гражданских, которые, хотя и болеедоступны уму человеческому, все же являются верховными судьями своих судей;самое большее, на что мы способны, это объяснять и распространять применениеуже принятого, но отнюдь не отменять его и заменять новым. Если божественноепровидение и преступало порою правила, которыми оно по необходимостипоставило нам пределы, то вовсе не для того, чтобы освободить и нас отподчинения им. Это мановения его божественной длани, и не подражать им, нопроникаться изумлением перед ними, вот что должно нам делать: это случаиисключительные, отмеченные печатью ясно выраженного особого умысла, изразряда чудес, являемых нам как свидетельство его всемогущества ипревышающих наши силы и наши возможности; было бы безумием и кощунствомтщиться воспроизвести что-либо подобное, — и мы должны не следовать им, но стрепетом созерцать их. Это деяния, доступные божеству, но не нам.

Здесь весьма уместно привести слова Котты: Cum de religione agitur Т.Coruncanium, Р. Scipionen, Р. Scaevolam, pontifices maximos, non Zenonem autClearithem aut Chrysippum,

sequor. 340

В настоящее время мы охвачены распрей: речь идет о том, чтобы убрать изаменить новыми целую сотню догматов, и каких важных и значительныхдогматов; а много ли найдется таких, которые могли бы похвастаться, что имдосконально известны доводы и основания как той, так и другой стороны?

Число их окажется столь незначительным — если только это и впрямь можноназвать числом, — что они не могли бы вызвать между нами смятения. Но всеостальное скопище — куда несется оно? Под каким знаменем устремляются впереднападающие? Здесь происходит то же, что с иным слабым и неудачно примененнымлекарством; те вредные соки организма, которые ему надлежало бы изгнать, онона самом деле, столкнувшись с ними, только разгорячило, усилило ираздражило, а затем, сотворив все эти беды, осталось бродить в нашем теле.Оно не смогло освободить нас от болезни из-за своей слабости и, вместе стем, ослабило нас настолько, что мы не в состоянии очиститься от него;действие его сказывается лишь в том, что нас мучат нескончаемые боли вовнутренностях.

Бывает, однако, и так, что судьба, могущество которой всегдапревосходит наше предвидение, ставит нас в настолько тяжелое положение, чтозаконам приходится несколько и кое в чем уступить. И если, сопротивляясьвозрастанию нового, стремящегося насильственно пробить себе путь, держатьсебя всегда и во всем в узде и строго соблюдать установленные правила, топодобное самоограничение в борьбе с тем, кто обладает свободою действий, длякого допустимо решительно все, лишь бы оно шло на пользу его намерениям, ктоне знает ни другого закона, ни других побуждений, кроме тех, что сулят емувыгоду,

неправильно и опасно: Aditum nocendi perfido praestat fides. 341 Но ведь обычный правопорядок в государстве, пребывающем в полном здравии, непредусматривает подобных исключительных случаев: он имеет в видуупорядоченное сообщество, опирающееся на свои основные устои и выполняющеесвои обязанности, а также согласие всех соблюдать его и повиноваться ему.Действовать, придерживаясь закона, значит — действовать спокойно,размеренно, сдержанно, а это вовсе не то, что требуется в борьбе сдействиями бесчинными и необузданными.

340Когда дело касается религии, я следую заТ. Корунканием, П. Сципионом, П. Сцеволой, верховными жрецами, а не Зеноном,Клеанфом или Хрисиппом (лат.). —Цицерон. О природе богов, III, 2. Гай Аврелий Котта — римский консул 75 г.до н. э. Цицерон выводит его в своем сочинении «Об ораторе».

341Доверие, оказываемое вероломному, дает ему возможность вредить (лат.) —Сенека. Эдип, 686.

Известно, что и посейчас еще упрекают двух великих государственныхдеятелей, Октавия и Катона, за то, что первый во время гражданской войны сСуллою, а второй — с Цезарем готовы были скорее подвергнуть свое отечествосамым крайним опасностям, чем оказать ему помощь, нарушив законы, и ни зачто не соглашались хоть в чем-нибудь поколебать эти последние. Но в случаяхкрайней необходимости, когда все заключается в том, чтобы как-нибудьустоять, иной раз и впрямь благоразумнее опустить голову и стерпеть удар,чем биться сверх сил, не желая ни в чем уступить и доставляя возможностьнасилию

подмять все под себя и попрать его 342. И пусть лучше законыдомогаются лишь того, что им под силу, когда им не под силу все то, чего онидомогаются. Так, например, поступил тот, кто приказал, чтобы они заснули надвадцать четыре часа, и таким образом урезал на этот раз

календарь на одиндень 343 , и тот, кто превратил июнь во второй май 344 . Даже лакедемоняне,которые с таким усердием соблюдали законы своей страны, как-то раз, будучисвязаны одним из своих законов, воспрещавшим вторичное избрание начальникомфлота того же лица, — а между тем обстоятельства настоятельно требовали

отних, чтобы эту должность снова занял Лисандр 345, — нашли выход в том, чтопоставили начальником флота Арака, а Лисандра назначили «главнымраспорядителем» морских сил. Подобной же уловкой воспользовался один ихпосол, который был направлен ими к афинянам с тем, чтобы добиться отменыкакого-то изданного этими последними

распоряжения. Когда Перикл 346 в ответсослался на то, что строжайшим образом запрещается убирать доску, на которойначертан какой-нибудь закон, посол предложил повернуть доску обратноюстороной, так как это, во всяком случае, не запрещается. Это то, наконец, зачто Плутарх воздает хвалу Филопемену: рожденный повелевать, он умелповелевать не только согласно с законами, но, в случае общественнойнеобходимости, и

самими законами 347.

Глава XXIV

При одних и тех же намерениях воспоследовать может разное

342 …иной раз… благоразумнее опустить голову и стерпеть удар… —На последних двух страницах этой главы Монтень ясно высказывается за то, чтокоролевской власти необходимо пойти навстречу требованиям гугенотов иположить конец гражданской войне.

343…тот, кто… урезал… календарь на один день… — Монтень имеетв виду спартанского царя Агесилая II, который после поражения при Левктрах(371 г. до н. э.) повелел на сутки приостановить действие законов, согласнокоторым бежавшие с сражения ограничивались в правах и подвергались всеобщемупоношению. Все это имело целью амнистировать и вернуть в строй большоеколичество беглецов (Плутарх. Жизнеописание Агесилая, 30).

344…кто превратил июнь во второй май. — Здесь Монтень имеет в видуАлександра Македонского. Накануне падения Тира (332 г. до н. э.), осадакоторого длилась 7 месяцев, один из прорицателей Александра, Аристандр,заявил, что Тир падет до конца месяца. Так как это был последний деньмесяца, все встретили слова Аристандра громким смехом. Тогда Александрприказал считать этот день не 30-м числом, а 28-м. В тот же день Тир былвзят, наконец, штурмом. Источник Монтеня: Плутарх. Жизнеописание Александра,25.

345Лисандр (ум. 395 г. до н. э.) — спартанский полководец иполитический деятель.

346Перикл (494–429 гг. до н. э.) — прославленный греческийгосударственный деятель и полководец.

347Филопемен из Мегалополя (ок. 253–182 гг. до н. э.) — полководец иполитический деятель последнего периода греческой независимости.

Жак Амио 348, главный придворный священник и раздаватель милостынифранцузского

короля, рассказал мне как-то про одного нашего принца 349 (ктодругой, а этот был наш с головы до пят, даром что по происхождениючужеземец) нижеследующую, делающую ему

честь историю. Вскоре после того, какначались наши смуты, во время осады Руана 350

королева-мать 351 известилаэтого принца, что на его жизнь готовится покушение, причем в письме королевыточно указывалось, кто должен его прикончить. Это был один не то анжуйский,не то менский дворянин, который постоянно посещал дом принца. Принц никомуне сказал об этом предупреждении. Но, прогуливаясь на следующий день на горесвятой Екатерины, откуда бомбардировали Руан (ибо в ту пору мы его осаждали)вместе с вышеназванным главным раздавателем милостыни и одним епископом, онзаметил этого дворянина, которого знал в лицо, и велел, чтобы его позвали кнему. Когда тот предстал перед ним, принц, видя, что он побледнел и дрожит,ибо совесть его была нечиста, сказал ему следующее: «Господин такой-то, выдогадываетесь, конечно, чего я хочу от вас; это написано на вашем лице. Вамследует признаться во всем, ибо я настолько осведомлен в вашем деле, что,пытаясь отпереться, вы только ухудшите свое положение. Вы отлично знаете отом-то и том-то (тут он выложил ему решительно все, вплоть до мельчайшихподробностей, касающихся заговора). Так не играйте же своей жизнью ирасскажите всю правду о своем умысле». Когда бедняга окончательно понял, чтоон пойман с поличным и что от этого никуда не уйти (ибо их заговор открылкоролеве один из его сообщников), ему ничего другого не оставалось, как,сложив умоляюще руки, просить принца о милости и пощаде; и он уже готовилсяпасть ему в ноги, но тот, удержав его, продолжал таким образом: «Послушайте:обидел ли я вас когда-нибудь? Преследовал ли я кого-нибудь из ваших друзейсвоей ненавистью? Всего три недели, как я знаком с вами; что же моглопобудить вас покуситься на мою жизнь?» Дворянин, запинаясь, ответил, чтоникаких особых причин у него не было, но что он руководствовался интересамисвоей партии; его убедили, будто уничтожение столь могущественного врага ихверы, каким бы способом оно ни было выполнено, будет делом, угодным богу. «Ая, — продолжал принц, — хочу показать вам, насколько вера, которую я считаюсвоей, незлобивее той, которой придерживаетесь вы. Ваша подала вам советубить меня, даже не выслушав, хотя я ничем не обидел вас; моя же требует,чтобы я даровал вам прощение, хотя вы полностью изобличены в том, чтоготовились злодейски прикончить меня, не имея к этому ни малейших оснований.Ступайте же прочь, убирайтесь и чтоб я вас здесь больше не видел. И если выобладаете хоть крупицей благоразумия, принимаясь за дело, выбирайте себе всоветники более честных людей».

Император Август, находясь в Галлии, получил достоверное сообщение осоставленном против него Луцием Цинной заговоре; решив покарать его, онвелел вызвать своих ближних друзей на совет, назначив его на следующий день.Ночь накануне совета он провел, однако,

348Жак Амио (1513–1593) — филолог; перевел на французский язык всесочинения Плутарха, роман Лонга «Дафнис и Хлоя» и многие другие античныепроизведения. Особенно знаменит его перевод (по тому времени весьма высокогокачества) «Сравнительных жизнеописаний» Плутарха (1559 г.). Оценку, даннуюАмио Монтенем, см. кн. II, гл. IV «О любознательности».

349…нашего принца… — герцог Франсуа Гиз (1519–1563), лотарингец попроисхождению (Лотарингия была самостоятельным герцогством до 1766 г.), одиниз выдающихся полководцев Франции; во время гражданских войн второй половиныXVI в. Франсуа Гиз был вождем католической партии (см. также прим. 3.,

Гл.II).

350…начались смуты… — начало гражданских войн второй половины XVI в. Осада Руана происходила в 1562 г. В городе засели кальвинисты; руководилосадой упомянутый Франсуа Гиз, который и захватил этот город.

351…королева-мать… — Екатерина Медичи (см. прим. 4, Гл. XII).

чрезвычайно тревожно, мучимыймыслью, что обрекает на смерть молодого человека хорошего рода, племянникапрославленного Помпея. Сетуя на трудность своего положения, он перебиралвсевозможные доводы. «Так что же, — говорил он, — неужели нужно сказатьсебе: пребывай в тревоге и страхе и отпусти своего убийцу разгуливать насвободе? Неужели допустить, чтобы он ушел невредимым, — он, покусившийся намою жизнь, которую я сберег в стольких гражданских войнах, в столькихсражениях на суше и море? Неужели простить того, кто умыслил не только убитьменя — и когда! после того, что я установил мир во всем мире! — но ивоспользоваться мною самим, как жертвой, приносимой богам?» Ибо заговорщикипредполагали убить его в то время, когда он будет совершатьжертвоприношение. Затем, помолчав некоторое время, он снова, и еще болеетвердым голосом, продолжал, обращаясь к самому себе: «К чему тебе жить, еслистоль многие хотят твоей смерти? Где же конец твоему мщению и жестокостям?Стоит ли твоя жизнь затрат, необходимых для ее сбережения?» Тогда жена егоЛивия, слыша все эти сетования, сказала ему: «А не может ли жена подать тебедобрый совет? Поступи так, как поступают врачи: когда обычные лекарства непомогают, они испытывают те, которые оказывают противоположное действие.Суровостью ты ничего не добился: за Сальвидиеном последовал Лепид, заЛепидом — Мурена, за Муреной — Цепион, за Цепионом — Эгнаций. Испытай, непомогут ли тебе мягкость и милосердие. Цинна изобличен, но прости его — ведьвредить тебе он больше не сможет, — а это послужит к возвеличению твоейславы». Август был очень доволен, что нашел поддержку своим добрымнамерениям. Поблагодарив жену и отменив прежнее приказание о созыве друзейна совет, он велел призвать к себе только Цинну. Удалив всех из покоев иусадив Цинну, он сказал ему следующее: «Прежде всего, Цинна, я хочу, чтобыты спокойно выслушал меня. Давай условимся, что ты не станешь прерывать моюречь; я предоставлю тебе возможность в свое время ответить. Ты очень хорошознаешь, Цинна, что я захватил тебя в стане моих врагов, причем ты не точтобы сделался мне врагом: ты, можно сказать, враг мой от рождения: однако япощадил тебя; я возвратил тебе все, что было отнято у тебя и чем ты владеешьтеперь; наконец, я обеспечил тебе изобилие и богатство в такой степени, чтопобедители завидуют побежденному. Ты попросил у меня должность жреца, и яудовлетворил твою просьбу, отказав в этом другим, чьи отцы сражались бок обок со мной. И вот, хотя ты кругом предо мною в долгу, ты замыслил убитьменя!». Когда Цинна в ответ на это воскликнул, что он и не помышлял о такомзлодеянии, Август заметил: «Ты забыл, Цинна, о нашем условии: ведь тыобещал, что не станешь прерывать мою речь. Да, ты замыслил убить менятам-то, в такой-то день, при участии таких-то лиц и таким-то способом».

Видя, что Цинна глубоко потрясен услышанным и молчит, но на этот раз непотому, что таков был уговор между ними, но потому, что его мучит совесть,Август добавил: «Что же толкает тебя на это? Или, быть может, ты сам метишьв императоры? Воистину, плачевны дела в государстве, если только я один стоюна твоем пути к императорской власти. Ведь ты не в состоянии даже защититьсвоих близких и совсем недавно проиграл тяжбу из-за вмешательства какого-товольноотпущенника. Или, быть может, у тебя не хватает ни возможностей, нисил ни на что иное, кроме посягательства на жизнь цезаря? Я готов уступить иотойти в сторону, если только кроме меня нет никого, кто препятствует твоимнадеждам. Неужели ты думаешь, что Фабий, сторонники Коссов или

Сервилиев 352 потерпят тебя? Что примирится с тобою многолюдная толпа знатных, — знатныхне только по имени, но делающих своими добродетелями честь своей знатности?»И после многого в этом же роде (ибо он говорил более двух часов) Августсказал ему: «Ну так вот что: я дарую тебе жизнь, Цинна, тебе, изменнику иубийце, как некогда уже даровал ее, когда ты был просто моим врагом; ноотныне между нами должна быть дружба. Посмотрим, кто из нас двоих окажетсяпрямодушнее, я ли, подаривший тебе жизнь, или ты, получивший

352 Коссы (или Корнелии) и Сервилии — два прославленных римских рода.

ее из моихрук?» На этом они расстались. Некоторое время спустя Август предоставилЦинне должность консула, упрекнув его, что тот сам не обратился к нему спросьбой об этом. С этой поры Цинна сделался одним из наиболее любимых егоприближенных, и Август назначил его единственным наследником своегодостояния. После этого случая, приключившегося, когда Августу шел сороковойгод, за всю его жизнь не было больше ни одного заговора против него, ниодного покушения на него, и он был, можно сказать, справедливо вознагражденза свою снисходительность. Но совсем иначе случилось с нашим принцем, ибомягкость нимало

не помогла ему, и он попался впоследствии в расставленныеему сети предательства 353. Вот до чего неверная и ненадежная вещь —человеческое благоразумие; ибо наперекор всем нашим планам, решениям ипредосторожностям судьба всегда удерживает в своих руках власть надсобытиями.

Когда врачам удается добиться благоприятного исхода лечения, мыговорим, что им посчастливилось — как будто их искусство единственное,которому требуется поддержка извне, так как, покоясь на слишком шаткомосновании, оно не может держаться собственной силою, как будто только ононуждается в том, чтобы к его действиям приложила руку удача. Я готов думатьо врачебном искусстве все, что угодно, и самое худшее и самое лучшее, ибо,благодарение богу, мы не водим с ним никакого знакомства. В этом случае ясоставляю противоположность всем прочим, так как всегда, при любыхобстоятельствах, пренебрегаю его услугами; а когда мне случается заболеть,то, вместо того, чтобы смириться пред ним, я начинаю еще вдобавок ненавидетьи страшиться его. Тем, кто заставляет меня принять лекарство, я отвечаюобычно, чтобы они обождали, по крайней мере, пока у меня восстановятсяздоровье и силы, дабы я мог противостоять с большим успехом действию ихнастоя и таящимся в нем опасностям. Я предоставляю полную свободу природе,полагая, что она имеет зубы и когти, чтобы отбиваться от совершаемых на неенападений и поддерживать целое, распада которого она всячески стараетсяизбежать. Я опасаюсь, как бы лекарство вместо того чтобы оказать содействие,когда природа вступает в схватку с недугом, не помогло бы ее противнику и невозложило на нее еще больше работы.

Итак, я утверждаю, что не в одной медицине, но и в других, менее шаткихискусствах, фортуне принадлежит далеко не последнее место. А порывывдохновения, захватывающие и уносящие ввысь поэта, — почему бы и их неприписывать его удаче? Ведь он и сам признает, что они превосходят то, чегомогли бы достигнуть его силы и дарования; ведь он и сам ощущает, что онипришли к нему помимо него и от него не зависят. То же самое говорят иораторы, признающие, что они не властны над охватывающим их порывом инеобыкновенным волнением, увлекающими их дальше первоначального ихнамерения. Так же точно и в живописи, ибо и здесь рука живописца создаетпорою творения, превосходящие и его замыслы и меру его мастерства, творения,восхищающие и изумляющие его самого. Но сколь велика в этих произведенияхдоля удачи, видно особенно явственно из изящества и красоты, которыевозникли без всякого намерения и даже без ведома художника. Смыслящий в этихвещах читатель нередко находит в чужих сочинениях совершенства совсем иногорода, нежели те, какими хотел наделить их и какие усматривал сам автор, иблагодаря этому придает им более глубокий смысл и выразительность.

Что до военного дела, то тут уже каждому ясно, сколь многое зависит внем от удачи. Если мы обратимся хотя бы к нашим собственным расчетам исоображениям, то и здесь придется признать, что дело не обходится безучастия судьбы и удачи, ибо мудрость человеческая в этих вещах мало чегостоит. Чем острее и проницательнее наш ум, тем отчетливее ощущает он своебессилие и тем меньше доверяет себе. Я держусь того же мнения, что и Сулла,и когда всматриваюсь более пристально в наиболее прославляемые военныедеяния, то вижу, что те, кто руководит ими, прибегают, на мой взгляд, крассуждениям и составлению планов, так сказать, для очистки совести, самоеглавное и

353 …попался… в… сети предательства… — См. прим. 3, Гл. II.

основное в своем предприятии предоставляя случаю, и, полагаясь наего помощь, отваживаются на действия, не оправданные здравым смыслом. Ихрассуждения перебиваются порою приливами внезапного душевного подъема илидикой ярости, толкающими их на самые необоснованные, по-видимому, решения ипридающими им смелость, выходящую за пределы благоразумия. Это-то ипобуждало многих великих полководцев древности ссылаться на снизошедшее наних вдохновение или указание свыше в виде пророчеств или знамений, чтобывнушить войскам доверие к их безрассудным решениям.

Вот почему, пребывая в неуверенности и тревоге, порождаемых в нас нашеюнеспособностью видеть и избирать наиболее правильное решение, посколькувсякое дело сопряжено с трудностями из-за всевозможных случайностей иобстоятельств, на мой взгляд, самое надежное — даже если прочие соображенияи не склоняют нас к этому — поступать возможно более честно и справедливо; икогда нас одолевают сомнения, какой путь самый короткий, — предпочитатьвсегда самый прямой. Так вот и в обоих, приведенных мною выше примерах те,на чью жизнь готовилось покушение, проявляли бы больше душевной красоты иблагородства, простив покушавшихся, чем поступив по-иному. И если первый изних все же кончил плохо, то тут его добрые намерения ни при чем: ведь намсовершенно не из вест но, избежал ли бы он уготованной ему судьбой гибели,если бы поступил по-другому; но мы наверно знаем, что тогда он не приобрелбы той славы, которую ему доставило столь удивительное милосердие.

В исторических сочинениях мы встречаем великое множество властителей,дрожавших за свою жизнь, причем большая часть их предпочитала отвечать назаговоры и покушения местью и казнями; но я вижу из их числа очень немногих,кому это средство пошло на пользу; пример — целый ряд римских императоров.Тот, кому грозит опасность подобного рода, не должен возлагать чрезмерныхнадежд на свою силу или бдительность. В самом деле, что может быть труднее,чем уберечься от врага, надевшего на себя личину нашего самого преданногодруга, или проникнуть в сокровенные мысли и побуждения тех, кто находитсяпостоянно около нас? Тут не помогут отряды иноземных наемников, не поможеттесно обступившая стража: тот, кто с презрением относится к собственнойжизни, всегда сумеет лишить жизни другого. К тому же вечнаяподозрительность, заставляющая государя сомневаться во всех, не может небыть для него крайне мучительной.

И все же Дион, предупрежденный о том, что Каллипп изыскивает способубить его, не мог заставить себя удостовериться в этом и заявил, что онскорей готов умереть, чем влачить

столь жалкую жизнь, остерегаясь не тольковрагов, но и друзей 354. Подобные же чувства еще ярче, и притом не насловах, а на деле, проявил Александр, когда, извещенный письмом Пармениона отом, что Филипп, его самый любимый врач, подкуплен Дарием, чтобы отравитьего, передал это письмо в руки Филиппу и одновременно выпил приготовленноеим питье. Не показал ли он этим, что, если друзья хотят убить его, он ничегоне имеет против того, чтобы они это сделали? Никто не совершил столькоотважных деяний, как Александр; но я не знаю в его жизни другого случая,когда он проявил бы столько же твердости и столько же нравственной красоты,примечательной во всех отношениях. Те, кто советует своим государям бытьнедоверчивыми и подозрительными, потому что этого якобы требуют соображениябезопасности, советуют им идти навстречу своему позору и гибели. Всякоеблагородное дело сопряжено с риском. Я знаю одного государя, наделенного отприроды весьма деятельной и мужественной душой, которому каждодневно наносятвред, советуя ему замкнуться в тесном кругу своих приближенных, не помышлятьни о каком примирении со своими былыми врагами, держаться в стороне и, божеупаси, доверяться более сильному, какие бы обещания ему ни давали и какие бывыгоды ни сулили. Я знаю также другого государя, которому неожиданно удалосьдостигнуть крупных успехов, потому

354 Дион (IV в. до н. э.) — знатный сиракузянин, стоявший во главеаристократической партии, стремившейся после изгнания тирана ДионисияМладшего к власти и боровшейся с демократическими кругами. В ходе этойборьбы Дион был убит своим мнимым другом и единомышленником Каллиопом.