XX

мусульманского фактора, в частности, возросших показателей рождаемости в центральноазиатских республиках. Согласно прогнозам авторов, в 2000 г. общая численность населения СССР должна была составлять 300-310 млн. чел., при этом доля «мусульманских» народов от 22 до 25% от общего числа (около 66 – 75 млн. чел)1.

Одна из широко затрагиваемых в работах последующих англоамериканских авторов проблема о взаимоотношениях официального и параллельного ислама в Узбекистане в рассматриваемый период, также была охарактеризована в работе “Mystics and Commissars. Sufism in the Soviet Union”2 («Мистики и Комиссары. Суфизм в Советском Союзе»), написанная в соавторстве с американским исследователем Эндерсом Уимбушем в 1985 г. Будучи одним из наиболее используемых впоследствии советологами, данное исследование представляет собой попытку освещения всего спектра деятельности суфийских братств на территории СССР. Как констатировал исследователь Вальтер Коларц, в советский период « ... в Центральной Азии настоящий вал религиозной жизни наблюдался не в городах, а на окраинах, где официальная мусульманская администрация с центром в Ташкенте имела весьма незначительное влияние..... Имелось большое количество незарегистрированных, но все же активных мечетей, существование которых советские власти игноририровали, так как административные меры против них могли повлечь местные недовольства и волнения ....»3. При этом, согласно позиции западных советологов, с конце 1950-х годов, наблюдалось «противостояние между официальным исламским учреждением и параллельными течениями в вопросе религиозных правил в незарегистрированных святых местах»4.

Рассматривая данную исследовательскую повестку, А. Беннигсен и Э. Уимбуш подробно останавливаются на структуре и организационной составляющей суфийских братств, их практике, как то: проведение зикра, суфийские публикации, паломничество к «святым местам», политическая и социальная деятельность братств. Среди проблемных вопросов данной темы, на которые по ряду причин еще не возможно получить точный ответ, авторы выделяют: «... первое, возможно ли идентифицировать контакты между советскими суфийскими организациями и подобными мусульманскими

1Bennigsen A., Broxup M. The Islamic Threat to the Soviet State. P. 130.

2Bennigsen A., Wimbush S. Enders. Mystics and Commissars. Sufism in the Soviet Union. USA: University of California Press, 1985.

3Kolarz Walter. Islam in the Soviet Union. 1917-1960. Karachi, 1960. Р. 54

4Bennigsen A., Wimbush S. Enders. Mystics and Commissars. Р. 41.

-411 -

организациями вдоль советских границ? ... Второе, возможен ли компромисс между советской властью и суфийскими организациями?

... Третье, каково место суфийских братсв в политической жизни советских республик? ... Четвертое, можем ли мы предсказать будущее суфизма в Советском Союзе? ...»1.

Отдельное внимание авторами работы было уделено деятельности САДУМа как проводника в деле сохранения религии, традиций и культуры мусульман Центральной Азии. По их мнению, официальный ислам представлял собой «... интеллектуальный «общий персонал», ... несмотря на все неприятные дела, которые он должен был вести от имени советской власти, он имел способность достижения чистоты и честности веры, примеряя советскую догму с исламским прогрессом»2.

Авторы также выразили озабоченность активизацией деятельности различных радикальных религиозных группировок вдоль границ СССР, в частности в Афганистане, Иране, а также в Турции, Пакистане, Китае и Арабском Ближнем Востоке.

Еще в одной работе “Soviet Muslims and the Muslim World. Soviet

Nationalities in Strategic Perspective” («Советские мусульмане и Мусульманский мир. Советские нации в стратегической перспек-

тиве»), опубликованной в 1985 г., А. Беннигсеном автор выражает общее для советологического направления мнение о том, что «железный занавес» надежно изолировал Центральноазиатский регион от остального мусульманского мира: паломничество к мусульманским святыням в Саудовской Аравии, Иране и Ираке было весьма ограниченным, дипломатические контакты с представителями мусульманского мира скудны. В частности, А. Беннигсен писал, что «.... когда иностранные мусульмане посещали Советский Союз, они ехали в Москву, Киев или Ленинград – редко в Баку или Ташкент. В течение всего этого периода советские лидеры избегали использования своих мусульман за рубежом. Они не нуждались ни в помощи религиозных лидеров, ни мусульманских коммунистов, а когда представители мусульманского населения Средней Азии или Кавказа устраивались в советские посольства на Ближнем Востоке, то, как правило, это была работа низкого технического уровня - в качестве водителей или переводчиков, но никогда как эксперты»3.

1Bennigsen A., Wimbush S. Enders. Mystics and Commissars. … Р. 110-113.

2Bennigsen A., Wimbush S.E. Mystics and Commissars. Sufism in the Soviet Union. Р. 45.

3Bennigsen A. Soviet Muslims and the Muslim World. Soviet Nationalities in Strategic Perspective. Edited by S.E. Wimbush. New York, 1985. Р. 217.

-412 -

Очередным результатом плодотворного сотрудничества А. Беннигсена с Э. Уимбушем стала публикация в 1986 г. работы “Muslims of the Soviet Empire. A Guide” («Мусульмане cоветской империи.

Путеводитель»)1, расcчитанной скорее на широкий круг читателей, интересующихся исламом, в частности, в мусульманских регионах

СССР. Исследователь Х. Брэкер характеризуя ее как «важнейшую энциклопедию», отмечает: «Авторы ставят перед собой цель – собрать основную информацию о многочисленных и разнообразных мусульманских народностях советского государства (часть 2), а также выявить в их основных чертах местное и внешнее влияние на социальную и политическую эволюцию советских мусульман (часть

1)»2. Особый интерес вызывают материалы первого параграфа второй части работы, в которой представлены статистические данные о количестве мусульман в Узбекистане c 1926 по 1979 г. и сведения об их укладе жизни. В целом, можно констатировать, что данная работа в рассматриваемый период могла использоваться в качестве учебно-инофрмационного пособия для широкой читательской аудитории, интересующейся исламом в СССР.

В 1989 г. выходит в свет коллективная монография “Soviet

Strategy and Islam” («Советская стратегия и Ислам»)3, в авторский коллектив которого входил и А. Беннигсен, посвященная эволюции взаимоотношений официальных властей и ислама в рамках советского государства. В ее первой части «Советский исламский истэб-

лэшмент как стратегический инструмент» авторы поэтапно иллюстрируют политику советской власти по отношению к мусульманам, начиная со времен Второй мировой войны, образованию, деятельность официальных мусульманских учреждений. Особое место уделяется «брежневской исламской стратегии», позволившей мусульманам среднеазиатских республик относительно расширить контакты с единоверами за пределами «железного занавеса», а также особенностям «советской исламской стратегии» вследствие начала военных действий в Афганистане в конце 1979 г.

Необходимо отметить, что, помимо вышеобозначенных работ, перу А. Беннигсена принадлежит значительное количество статей, описание которых не представляется возможным в формате данной

1Bennigsen A., Wimbush E.S.. Muslims of the Soviet Empire. A Guide. C. Hurst&Company, London, 1986.

2Hans Braker. Foreword.

3Bennisgen A., Paul B. Henze, Tanham G.K., Wimbush S.E. Soviet Strategy and Islam. (Basingstoke: Macmillan, 1989).

-413 -

статьи. Часть его работ была опубликована на французском языке1, отдельные из которых представляли собой перевод уже опубликованных англоязычных изданий. В 1983 г. впервые вышла в свет его работа «Мусульмане в СССР» на русском языке2.

Впоследующем, благодаря активной научной деятельности А. Беннингсена, формируется так называемая «школа Беннигсена», к представителям которой, помимо плеяды французских, относился и целый ряд молодых американских исследователей-советологов. Некоторые из них считали себя последователями А. Беннигсена и разделяли общие научные взгляды3, иные могли выступать с критикой тех или иных его положений4, однако все они рассматривали А. Беннигсена как одного из основоположников школы по изучению ислама в СССР и признавали его вклад в исследование Центральноазиатского региона.

Вцелом, исследования А. Беннигсена, подготовленные в условиях жестко ограниченного доступа как к исследуемому региону, так и связанным с ним источникам, заложили важную научнотеоретическую основу для дальнейшего развития «советологического исламоведения» на Западе.

Как отмечает исследователь Стефен Бланк, под руководством А.

Беннигсена «формируется целый ряд поколений исследователей, которые в настоящий момент весьма известны в области исламоведческих и советологических исследований как в академических, так и в правительственных кругах»5.

Вместе с тем, нельзя не отметить, что А. Беннигсен являлся приверженцем той части советологов, которые стремились посредством своих исследований дискредитировать образ «врага». Именно поэтому его работы не лишены заметной доли политизированности

ипопыток трактовки событий и процессов в заранее заданных

клише. С критикой работ данного исследователя неоднократно

1См. напр.: Bennigsen A., Chantal Lemercier-Quelquejay. Les mouvements nationaux chez les Musulmans de Russie. (Paris, Mouton, 1960); они же. Les musulmans oubliés : l'Islam en U.R.S.S. aujourdʹhui. (Paris: Maspero. 1981); Bennigsen A. Sultan Galiev, le père de la révolution tiers-mondiste. (Paris : Fayard, 1986); Bennigsen A. Le soufi et le commissaire : les confréries musulmanes en URSS. (Paris : Éditions du Seuil, 1986) и др.

2Беннигсен А. Мусульмане в СССР. YMCA Press, Париж, 1983.

3К примеру французская исследовательница Шанталь Лемерсье Келькеже (Chantal Lemercier Quelquejay), редактор журнала ‘Central Asian Survey’ Мэри Броксап (Marie Broxup), американский исследователь Эндерс Уимбуш (S. Enders Wimbush) и др.

4Одна из его студенток, впоследствии известная американская исследовательница исламской истории в Центральной Азии Марта Брил Олкотт (Martha Brill Olcott) выступала с критикой некоторых позиций Беннигсена.

5Stephen Blank. Obituary. Alexandre Bennigsen, 20 March 1913-2 June 1988: Central Asian Survey, 1989, Vol. 8:1, P. i-ii.

-414 -

выступали и представители советской историографии, которых мы условно называем «разоблачителями фальсификаторов». Так, к примеру, К. Шадиев в своей работе «Критика концепций буржуазной советологии о положении ислама в республиках Средней Азии (по материалам англоязычной литературы)» выступил с резкой критикой работ А. Беннигсена, обвиняя его в одностороннем, а порой и откровенно противоречивом подходе в изучении ислама в Центральной Азии, и, в частности, в Узбекистане в советский период1.

В современной западной науке также присутствуют вполне заслуженные тенденции критики письменного наследия представителей советологических дисциплин, в частности и А. Беннигсена. Так, отдельные исследователи-медиевисты упрекают А.Беннигсена в недостаточном знании истории региона и специфики местного ислама, а также излишней политизированности его работ. В частности, Ю. Брегель в своей обзорной статье “Notes on the Study of

Central Asia” («Заметки к изучению Центральной Азии») отмечает, что в работе А. Беннигсена и В.Уимбуша “Mystics and Commissars. Sufism in the Soviet Union” явно прослеживаются характерные для советологической школы подходы к изучению центральноазиатской истории. Ю.

Брегель особо выделяет, что: «... Беннигсен не являлся специалистом по Исламу (а Уимбуш тем более)..., его работы имели более политический характер нежели исторический. Он не изучал и не мог изучить историю центральноазиатского ислама на основе первоисточников...

Их изучение суфизма в Советском Союзе было основано преимущественно на советской антирелигиозной литературе... Книга полна больших и маленьких ошибок и в отношении современной ситуации с суфизмом, и особенно его истории....»2.

Ученик Ю. Брегеля, ныне известный ученый-медиевист, Девин ДеУис продолжая данную тему, отмечает: «... мучаясь от недостатка информации и проблематичных источников и, таким образом, изобилуя методологическими проблемами, которые так никогда и не были серьезно разрешены ни учениками Беннигсена, ни критиками его школы, подход Беннигсена был в некотором отношении пионерским в поднятии профиля людей и вопросов, которые зачастую игнорировались широким кругом Руссоцентричных Советологов. ... он (подход Беннигсена. – Х.И.) оказал стесненное и даже пагубное воздействие на

1Шадиев К. Критика концепций буржуазной советологии о положении ислама в республиках Средней Азии (по материалам англоязычной литературы).: Дис. … канд. истор. наук. Ташкент, 1987. 169 л.

2Bregel Yuri. Notes on the Study of Central Asia, in: Papers on Inner Asia, #28, Indiana University, Bloomington, 1996. P. 52.

-415 -

изучение ислама в советской среде, так как его выводы и подходы привели к повторению и подражанию, нежели к серьезной критической дискуссии и вызову ... »1.

Конечно, приходится констатировать, что в условиях «холодной войны» политизация научных исследований в большей или меньшей степени была свойственна для большинства западных советологов, в том числе и для Алексадра Беннигсена. Кроме того, на качестве исследований, безусловно, сказывались недостаток архивных материалов и невозможность доступа в регион для сбора материала. В связи с чем значительная часть работ опиралась, главным образом, на советскую аттеистическую литература, а западные авторы зачастую были вынуждены домысливать либо читать между строк.

Вместе с тем, все же следует подчеркнуть роль Александра Беннигсена в создании школы исследования Центральной Азии в послевоенный период, подготовке плеяды специалистов, и публикации обширного количества изданий, посвященных различным аспектам жизни мусульман в СССР. Он, несомненно, был и остается одним из наиболее значимых исследователей Центральной Азии советского периода, а его работы продолжают оставаться наиболее цитируемыми в современных западных исследованиях.

В этой связи работы англо-американских исследователей, посвященные различным аспектам эволюции ислама в Средней Азии в советский период, вне всякого сомнения представляют собой фундаментальное письменное наследие западной исторической науки и могут служить базой для последующих исследований религиозной ситуации в Центральноазиатском регионе.

«Постколониальные» теории в англоязычной историографии Центральной Азии

Историческая репрезентация колониальных сообществ традиционно вызывала жаркие диспуты в академическом сообществе, равно как и среди широкой общественности. Важное значение в этом смысле, к примеру, имел выход в свет работы Эдварда Саида «Ориентализм»2, обозначившая постколониальное направление исследо-

1DeWeese Devin. Islam and the legacy of Sovietology: a review essay on Yacov Roi’s Islam in the Soviet Union: Journal of Islamic studies. (Oxford Center for Islamic Studies), Vol. 13:3, 2002. P. 300.

2Саид Э.В. Ориентализм. М., 2006. С. 635.

-416 -

имперской репрезентации края, и обеспечение контроля над производством знания, решая, таким образом, представление о нем.

Касаясь же собственно поля и масштабов применения постколониальной теории, С. Горшенина, равно как и поддержавший ее впоследствии британский историк А. Моррисон, отмечают относительно позднее вовлечение ее инструментария в исследованиях истории Российского колониального владычества, в том числе и в Туркестане1.

Философия «постколониализма» на примере Туркестанского генерал-губернаторства сравнительно широко представлена в работах ряда англо-американцев – А. Халида, Д. Cахадео и некоторых других. Несмотря на критику отдельных положений вышеозначенной теории (наиболее характерным примером может служить дискуссия между А. Халидом и Н. Найтом опубликованная в журнале «Критика»2 о природе «русского» ориентализма), она тем не менее, продолжает оставаться доминирующим направлением в репрезентации образов колониального прошлого. (Центральное место в постколониальных исследованиях занимает концепция Подчиненного (Subaltern) – групп коренного населения, занимавших маргинальные позиции в колониальных государствах, и находившихся вне основного имперского дискурса. Предшествующие имперские подходы к объяснению и пониманию колонизируемого сообщества, представляли оценки «нецивилизованных» и «варварских», абсолютно пассивных масс народа и выражали негативное восприятие традиционной жизни автохтонного населения.

Между тем, как отмечает А. Моррисон: «… ни одно колониальное государство не было столь могущественным практически или идеологически, чтобы осуществлять полный контроль часто предполагаемый постколониализмом, ни одно колонизируемое население не было пассивным и доверчивым настолько, чтобы это сообщество, менталитет и вера легко манипулировались»3.

Свойственное европейской колониальной стилистике отображение различия между «Мы» и «Они» и создания образа Другого (Востока) в значении отсутствия «цивилизованности», «рациональ-

1Morrison A. The Pleasures and Pitfalls of Colonial Comparisons. Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History 13, 4 (Fall 2012) P. 924.

2Khalid A. Russian history and the debate over orientalism // Kritika. N.S. Bloomington. 2000. Vol. 1, N. 4. P. 691–699; Knight N. On Russian orientalism: A response to Adeeb Khalid // Kritika. N.S. Bloomington. 2000. Vol. 1, N.4. P. 701–715.

3Morrison A. Указ. сочинение. С. 923.

-418 -

ности», «власти закона» не подразумевало восприятия истории с точки зрения самих колонизируемых.

Поэтому, для того чтобы быть «услышанными», подчиненные группы населения, должны были следовать европейским стандартам понимания, и аргументации. Таким образом, подобные подходы не давали настоящего «голоса» (мнения) колонизируемым группам.

Известные теоретики «постколониальной» теории – Гаятри Чакраворти Спивак и Белл Хукс1 отмечали, что для реальной передачи «истинного» голоса «угнетенного», ученые должны отойти от посреднической позиции между колонизаторами и угнетенными, избегая доминирования автора над объектом своего исследования. Так, например, американский исследователь Гаятри Чакраворти Спивак, известная в своей работе «Can the Subaltern Speak?» («Может ли подчиненный говорить?»), превосходно демонстрирует каким образом «голос» простой индийской женщины периода Британской Индии может быть отражен в колониальных архивах и то, каким образом предшествующие (до-постколониальные) исследовательские концепции и подходы оставляли без внимания этот голос, практически оставляя обширные группы общества не услышанными.

Рассмотрим еще ряд примеров применения постколониалистской логики в зарубежных исследованиях по колониальному прошлому Центральной Азии.

В монографии британского историка А. Моррисона «Russian Rule in Samarkand 1868 – 1910. A Comparison with British India» («Российское правление в Самарканде 1868 – 1910. Сравнение с Британской Индией») помимо характеристики неэффективности административной системы Туркестанского генерал-губернаторства, автором достаточно последовательно охарактеризованы некоторые оценочные модели восприятия официальными лицами поведенческих мотивов коренного населения2. В частности, А. Моррисон выделяет феномен «фанатизма» в риторике колониальных функционеров при отражении отношения к разного рода действиям со стороны местного населения. Так, в отчете Областного губернатора, говорится о сложном положении, в котором оказался джизакский преподаватель русско-туземной школы некий Мулла Нур Мухаммад. Вследствие

1Spivak Gayatri Chakravorty. Can the Subaltern Speak?” in Cary Nelson and Larry Grossberg, eds. Marxism and the interpretation of Culture. Chicago: University of Illinois Press, 1988: 271-313; Hooks, Bell. Marginality as a Site of Resistance, in R. Ferguson et al. (eds), Out There: Marginalization and Contemporary Cultures. Cambridge, MA: MIT, 1990:

2Morrison A.S. Russian Rule in Samarkand 1868-1910. A Comparison with British India. Oxford University Press 2008. P. 66-73.

-419 -

назначения в указанную местность нового муллы, поощрявшего враждебное отношение населения к русско-туземной школе, резко упала и посещаемость1. По мнению британского исследователя, этот случай вполне мог быть и вымыслом (или же попросту носить характер обычного бытового конфликта в среде местного населения), однако, в контексте оценочных определений в рапортах колониальной администрации он обретал экстремальное значение и наделял местное население некими устойчивыми предрассудками. Подобные примеры (донесений и отчетов), содержащие подозрение и тревогу чиновников относительно мотивации и поступков местного населения (в данном случае относительно распространения «мусульманской пропаганды» в мактабах и других учебных заведениях), по мнению А. Моррисона, зачастую носили параноидальный характер2.

В Монографии другого известного американского исследова-

теля Джефа Саходео «Russian Colonial Society in Tashkent 1865 – 1923»

(«Российское колониальное общество в Ташкенте») также приводятся некоторые модели репрезентации колониального Ташкента. Автор, в частности, прослеживает характер саморепрезентации колониальных структур и навязывания подобного образа местному населению. В качестве примера, Cахадео освещает установленную практику особого приветствия генерал-губернаторов в центре города перед строем войск и делегаций местного населения, а также различного рода парады и процессии (в честь взятия Ташкента или погребения генерала фон Кауфмана). Автор, в частности, приводит известное описание Н.П. Остроумова: «Процессия должна произвести сильное впечатление на местных…. Туземные части городов собирали большие группы населения всех возрастов; женщины и дети наблюдали за парадом с крыш своих домов. Особенно для местных женщин это был шанс увидеть подобную массу русских мужчин и женщин разных возрастов и социальных категорий. Все местное население с удивлением смотрело на эту процессию, для которого у них не было своего эквивалента»3. По мнению Cахадео, посредством подобных мероприятий, помимо прочего, власти демонстрировали коренному населению и пытались привить представление о превосходстве и силе империи. С другой стороны, исследователь считает, что позиции и голос некоторых групп местного населения отнюдь не был пассивным, имея в виду участие некоторых ташкентских джадидов в

1Morrison A.S. Russian Rule in Samarkand 1868-1910… Р. 70.

2Там же С. 73.

3Sahadeo Jeff. Russian Colonial Society in Tashkent 1865-1923. Indiana University Press, Bloomington, 2007. P. 52.

-420 -