XX

ности Института. Таким образом, не сумев (а чаще просто не пожелав) ассимилироваться с новыми идеологическими и социальными реалиями, домулла, тем не менее, проявили хорошую способность к адаптациям.

Приспособление группы сотрудников с богословским образованием к условиям нового режима и советского научного учреждения, носившего статус «политически и идеологически важного института»1, было разнообразным и зависело от множества обстоятельств. Едва ли можно говорить, что их адаптация воплощалось одинаково. Восприятие целей режима, судя по их работам, было своеобразным. Одни из них адаптировались с явной неохотой, другие пытались отыскать в советской действительности позитивные стороны, превращаясь иногда из объектов перемен в их субъекты. Самые яркие примеры в последнем случае – Л. Азиззода, А. Джуванмардиев, всегда подчеркивающие свою связь с идеями революции и становления Советской власти в Туркестане. Они почти полностью порвали с прошлым, остались верны советским идеалам даже после того, как оба оказались жертвами репрессии и многолетней ссылки. Интересно, что после этого они не только не разочаровались в социализме. Напротив, оба сознательно конструируют свое советское «я» и подчеркивают его в своих автобиографиях, во всех своих публикациях, в которых помещают себя рядом со своими героями («пламенными революционерами»). Как удачно заметил Йохан Хельбек, такие личности сознательно персонализировались в рамках советской идеологической доктрины, помещая в нее свое «я»2. Это наблюдение вполне можно приложить к Л. Азиззода или А. Джуванмардиеву.

Другие (как А. Расулев) в своих работах часто публично выражали дежурную благодарность «партии и правительству» за созданные условия работы. В этих политических реверансах можно усмотреть отголоски серьезной психологической травмы, ставшей результатом нападок конца сороковых и начала пятидесятых годов прошлого века, когда над большинством домулла нависла угроза увольнения с обычной формулой «политической неблагонадежности». С тех пор домулла старались демонстрировать свою политическую лояльность либо ограничивались полным невмешательством во внутренние дела Института, совершенно поглощаясь порученным

1Цитата из Отчета ИВ АН Уз ССР за 1951-1953 годы. Архив АН РУз, ф. 55, оп. 2, д. 44, л. 4.

2Hellbeck J. Revolution on My Mind: Writing a Diary under Stalin. Harvard Univ. Press. 2006.

р. 12-13. Правда, в своей книге Хельбек говорит преимущественно о раннем советском и сталинском времени. Более позднее советское время для него период «зрелого цинизма» или «двойственного языка». См.: Хельбек Й. "Советская субъективность" – клише? // Ab Imperio, № 3 2002. С. 402.

-331 -

делом (или как тогда говорили, «работать, не поднимая головы от рукописи»). Это был вид самозащиты и, возможно, отвлечения от навязанной им действительности1. Другой вид самозащиты обретал забавный вид. При необходимости домулла украшали свои публикации неуместными идеологическими декорациями, так же состоящими из горячих благодарностей партии и правительству, или формальных ссылок на «классиков марксизма» в публикациях и диссертациях2.

Во всяком случае, перемены и новые штампы официальной идеологии не могли обойти стороной домулла ИВ, даже тех, кто скрыто сопротивлялся ассимиляции. С того момента, когда статус этого учреждения не ограничивался научной (кабинетной) работой, а официально интерпретировался в качестве «идеологического форпоста Востока» (как тогда формулировали в советских газетах), ‘улама’-востоковеды долгое время рассматривались официальными и добровольными идеологами власти как нечто политически чуждое. Это очень напоминает статус «буржуазных специалистов», которых советская власть была вынуждена привлечь для восстановления экономики, и затем отказалась от их услуг. Те же из «старых специалистов», кто не проявлял желания адаптироваться под идеологические требования режима, были отстранены от работы (в лучшем случае), либо привлекались к уголовной ответственности по знаменитой 58-й статье Уголовного кодекса (обвинение в саботаже с хорошо знакомой классификацией «враг народа»).

Впрочем, домулла Отдела восточных рукописей Публичной библиотеки (предтечи ИВ) смогли избежать репрессий. После того, когда в конце 30-х годов ХХ в. начались чистки среди востоковедов (были арестованы А. Шмидт, были сосланы А. Семенов, А. Молчанов и др.), грозное НКВД не тронуло домулла. Из них А. Носиров полагал, что ему в известной мере повезло, и он отсидел на выселках только три года (см. его краткую биографию). То, что ему или И. Одилову

1По словам покойного К. Мунирова, он, будучи молодым аспирантом, застал домулла А. Муродова со слезами на глазах и с рукописью на руках. Муниров забеспокоился и спросил его, в чем дело и чем он может помочь. Муродов ответил: «Нам осталось сбежать только в рукопись от волнений этой жизни» (Бул ҳаётнинг ташвишларидин шул кўлёзмаларға қочиб қутулмоқ қолди бизларға). Кажется, что это был момент активного преследования домулла.

2Использование работ «классиков марксизма» советскими марксистами и историками

– это особая тема исследований. Хотя уже сейчас можно сказать, что часть условно «светских востоковедов» использовали марксистскую риторику для формулировки далеко немарксистских идей. Очень схожие наблюдения работ академических ученых сделано в сборнике: Антропология академической жизни: адаптивные процессы и адаптивные стратегии / Ред. Г. Комарова. М.: Институт этнологии и антропологии РАН,

2008.

-332 -

удалось избежать преследований, он объяснял это тем, что основными жертвами репрессий среди востоковедов Узбекистана стали в большей степени те, кто имел какой-нибудь общественный статус и

«был слишком заметен» (нуфузи ва мартабаси баландроғи). Кажется,

что это достаточно резонное, но не полное объяснение логики репрессий, которые в действительности по серьезному достигли ИВ только в конце эпохи Сталина, и потому обошлись без тотальных жертв, когда можно было позволить себе ограничиться формальной (бумажной) самокритикой (как это видно по протоколам ИВ), а «чистки рядов» сделать временными. Главными защитниками домулла оказались молодая директор ИВ Сабохат Азимджанова, а так же группа сотрудников и членов Ученого совета (А. Семенов, В. Захидов, знаменитый писатель Г. Гулом и др.), кто понимал истинное значение и важность работы этих скромных тружеников.

Другим важным и далеко идущим результатом советской оптимизации и реконструкции Института исследований восточных рукописей стала переориентация его деятельности и, следовательно, изменение его названия на «Институт востоковедения», что важно было бы оценить в контексте идеологии советского востоковедения тех лет. Уже первое название Института следовало русским или имперским традициям. Название «Институт по изучению восточных рукописей» вполне укладывалось в рамки академического ориентализма, традицию которого отстаивал такой видный арабист как И.Ю. Крачковский, пытаясь кратко определить его функции в рамках «культурного строительства». Название нового института было идеологически приемлемым, чем, казалось бы, более точные названия, вроде «Институт мусульманского рукописного наследия». Судя по отчетам проделанных работ, сотрудники Института в первые годы его существования (прежде всего домулла) выполняли преимущественно именно эту функцию, изучали рукописное наследие мусульманских авторов, составляли картотеки их сочинений, делали переводы и т.п.

Позже (во второй половине 1940-х годов) тихая и почти незаметная жизнь Института по изучению рукописей закончилась. Он был вовлечен в более масштабные проекты (научные по форме, но идеологические по сути1), основной целью которых было изучение и перевод произведений названных выше ученых-энциклопедистов, поэтов и мыслителей прошлого. Их наследие, как отмечалось, было признано национальным. Уже тогда идеологические конструкты в

1Конечно, это не умаляет научного значения названных работ сотрудников ИВ.

-333 -

национальной политике бывшего СССР (под лозунгом «свободное развитие наций») побуждали наполнять исторические пространства новых социалистических республик национальными нарративами и искать в прошлом героев, чаще всего, создавая их креативные (воображаемые) образы.

Одновременно акцент на «национальном наследии» всегда рисковал попасть под обвинение в «национализме», «местничестве», «популяризации феодальных ханских режимов и средневекового мистицизма»1 и т.п. Так случилось со знаменитым писателем и переводчиком Айбеком, которому поставили в вину попытку популяризовать тюркский эпос «Алпамыш», а также творчество «феодального правителя» Захир ад-дина Мухаммада Бабура2. Позже похожие обвинения были адресованы самому плодовитому арабисту-восто- коведу Института востоковедения М. Салье3. Такие же обвиненияклише в прозвучали в упомянутом письме-доносе и затем в критичекой газетной статье, особенно в адрес домулла – наиболее уязвимый в таких случаях «класс востоковедов», ассоциируемый с «пережитком», не способным ассимилироваться. Хотя инициаторами в возрождении «позитивного наследия» домулла не выступали никогда, несмотря на то, что оно было им ближе всего.

Во всяком случае, под настойчивым давлением добровольных и официальных идеологов от науки, произошла перемена исследова-

1В 1953 г. началась работа над составлением 3-го тома знаменитого каталога «Собрание восточных рукописей ИВ АН Уз ССР», посвященный суфийским сочинениям и биографиям знаменитых мусульманских мистиков. Однако ИВ и академия, после долгого обсуждения, не решилась преодолеть идеологический запрет. В результате президент АН Узбекистана обратился к знаменитому академику АН Таджикистана (и члену ЦК КП(б) Таджикской ССР) Бободжану Гафурову с просьбой написать особое введение к тому, «в котором политически заостренно излагалась бы сущность суфизма» (Архив АН РУз, ф. 1, оп. 1, д. 334, л. 39). За туманной фразой партийного вокабуляра («политически заостренно») крылась просьба представить критическую статью в отношении суфизма. Ответа Б. Гафурова в папке нет. По-видимому, он отказался, так как упомянутый том СВР вышел (1955) без его предисловия.

2Қаюмов. Ўзбекистон. 62-63, 148-бетлар.

3В этом отношении показательно выступление доктора наук арабиста М. Салье, который начал работу над произведениями ал-Фараби (Архив АН РУз, ф. 55, оп. 3, д. 27, л. 22. Текст Протокола № 5 от 5 апреля 1951 г). М. Салье заявил, что он «дезориентирован заявлениями Райнова» (доцент Исторического факультета Университета). К товарищу Райнову обратился Отдел идеологической работы ЦК КП(б) Уз ССР с просьбой оценить наследие ал-Фараби на предмет возможного «возрождения его памяти как ученого-материалиста» и проведения его 1000-летнего юбилея. Однако в своей экспертной записке Райнов назвал ал-Фараби мистиком и предложил воздержаться от проведения его юбилея. М. Салье обвинил Райнова в некомпетентности, поскольку «эксперт не знает арабского (языка)» и «ориентировался на неправильные иностранные переводы». М. Салье заверил, что его перевод более корректный, и он позволяет по-другому оценить наследие ал-Фараби. Его поддержал В. Захидов. По словам А. Каюмова, до этого М. Салье получил устный выговор за то, что пытается возродить память ученого-мистика.

-334 -

тельских приоритетов Института и его названия. «Злободневные и жгучие темы» по современному состоянию «Востока» оказались на первом плане, и во всех отчетах последующих лет их обсуждение на ученых советах выносится на первый план, а более привычная работа по переводам, академическим исследованиям или каталогизации обсуждаются в последнюю очередь1.

В результате был образован фактически новый «Институт востоковедения» на Востоке, став самым показательным продуктом советского идеологического концепта о «двух Востоках»2. Появившаяся еще в 1930-х годах формула «Зарубежный Восток» стала объектом идеологической и внешнеполитической манипуляции и была закреплена в качестве «жгучего жизненного направления» для советского (в том числе и узбекского) востоковедения.

«Зарубежный Восток» оказался «другим». Одновременно в докладах на ученых советах ИВ Среднеазиатские республики СССР

называются «Маяками социализма на Востоке»3. Советская идеология пыталась представить «Социалистический Восток» не просто как удачное воплощение ленинской идеи о «скачке из феодализма в социализм, минуя капитализм». «Социалистический Восток» должен был быть презентован в качестве позитивного примера странам «Зарубежного Востока», который начал освобождаться от колониализма и, естественно, искал пути собственного развития. Похоже, что советские партийные бонзы увидели шанс расширить «социалистический лагерь», представив «Зарубежному Востоку» пример лучшего Востока.

Итак, в момент «переориентации» исследовательских векторов ИВ критика «Зарубежного Востока» оказалась едва ли не главной темой советской пропаганды. «Другой/Зарубежный» Восток воспринимался в традиционно ориенталистском и имперском контекстах. Это был «плохой Восток», отсталый, упорно придерживающийся «средневековых традиций», который погряз в панисламизме, пантюркизме и прочих «измах» и вдобавок оказался угнетаемым англоамериканским империализмом4. Однако в нем, с точки зрения офици-

1См., например, протоколы ученых советов первых лет после публикации упомянутой статьи в газете «Правда»: Архив АН РУз, ф. 55, оп 3, д. 27.

2Именно так была названа статья академика Гулома Г. «Два Востока» (Правда Востока. 1950. 15 апреля, № 88/7988). В ней он обрисовал положительные перемены в «социалистическом Востоке» и подчеркнул негативные последствия колонизации в «Зарубежном Востоке».

3Архив АН РУз, ф. 55, оп. 3 д. 27, л. 3, 8, 9 и далее.

4Для этого достаточно посмотреть на работы востоковедов ИВ АН Уз ССР, начиная с 1950 и вплоть до начало 70-х годов. Позже исследования обрели более прагматический и аналитический характер.

-335 -

ных публикаций большей частью становятся биографии ученых схоластов, факихов и их трудов. Институт востоковедения АН РУз не остался в стороне от этих процессов, внося долю академизма в этот процесс.

Прошлое как бы вновь повторилось в стенах ИВ, правда, в несколько ином виде. В последние десяток лет среди молодых сотрудников Института появилась группа исследователей, которые некогда получили официальное или неофициальное религиозное образование. Кроме того, они проучились в светских учебных учреждениях и получили соответствующие дипломы и значит право работать в ИВ, в чем и проявилось реальная толерантность религиозной политики государства. Отношение к верующим сотрудникам со стороны условно секулярных сотрудников Института в целом вполне терпимое. Они без всякого препятствия оправляют свои религиозные ритуалы в ближайшей мечети.

Однако стиль их исследований остается во многом религиозноапологетическим, который, впрочем, иногда меняется под влиянием внешней среды. Естественно, они предпочитают выбирать исключительно исламоведческие направления исследований, стараясь наполнить их своими смыслами и восприятиями. Однако когорта этих сотрудников не обладает теми же знаниями, эрудицией, навыками и опытом, какими обладали домулла. Так что нынешнее вовлечение религиозно воспитанных молодых сотрудников в стены Института, во многом унаследовавшего былую структуру и цели светского научного учреждения, лишь отдаленно напоминает былую историю с

домулла.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Краткие биографии некоторых ‘улама’-востоковедов, работавших в ИВ АН РУз

Ибодуло Одилов/Одиллий/ (1872–1944)

Родился в Бухаре. Его отец Одил хваджа () был потомственным переплетчиком книг (саххаф) (Акмалова. Б. 76). Это обстоятельство благоприятствовало тому, что И. Одилов по классовой принадлежности был признан потомком «трудовой интеллигенции» и, следовательно, пригодным для работы в ИВ АН РУз1.

Одил хваджа был знатоком арабской, персидской и тюркской литературы, собирал собственную библиотеку. Своего сына Ибодулло

1Из архива картотеки Отдела кадров ИВ АН РУз. Архив АН РУз, ф. 55, оп. 2, д. 45.

-337 -

он отдал учиться в мактаб и затем на короткое время в медресе. Параллельно Ибодулло с 15 лет работал вместе с отцом и освоил профессию переплетчика. Однако он не бросил учебу, продолжив ее у некоторых знаменитых богословов Бухары и знатоков арабской грамматики. После смерти отца в 1890 году, работал самостоятельно и параллельно в частном порядке продолжал обучаться у ряда бухарских богословов, в первую очередь каллиграфии. Он стал наследником библиотеки отца, сам занимался сбором редких книг и прославился как библиофил (Муродов. 155-156-б; Акмалова. 76-б).

После свержения ханского режима в Бухаре и создания Бухарской Народной Социалистической Республики (БНСР; 1920–1924), И. Одилов был сотрудником библиотеки имени Ибн Сина (Бухара). Через шесть лет приступил к работе в Областной библиотеке Самарканда и затем в 1935 г. переведен в Ташкент в Государственную библиотеку имени Навайи в Отдел редких рукописей и изданий1. Тогда же специальным приказом комиссариата республики в этот отдел были перевезены около 5,5 тысяч рукописей из бывшей библиотеки Назирата (Министерства) культуры и образования бывшей БНСР, Самарканда и других исторических городов Узбекистана2. Здесь И. Одилов продолжал заниматься систематизацией и предварительным описанием этих книг, начав составлять картотеку (т.н. «фишки», то есть идентификационные карточки с названиями рукописей, авторами, мест переписки, именами переписчиков и т.п.), которая используется до сих пор. Тогда же И. Одилов (вместе с А. Молчановым, Е. Бетгером) предложили поделить фонд нового Института на две группы: «Основной» и «Дублетный» фонды (см. об этом выше).

После его смерти составление картотеки рукописных произведений продолжили его преемники из улама-востоковедов А. Абдуллаев, А. Расулов, А. Носиров и др. (о них см. ниже). И. Одилов составил подробные записки об авторах рукописей, о произведениях по истории и особенно по суфизму, литературе, истории и фикху. Эти записки позже использовались при составлении первых томов знаменитого каталога «Собрание восточных рукописей Академии наук УзССР» (СВР). Однако в качестве соавтора он был включен только в авторский коллектив Первого тома СВР (Ташкент, 1952).

1По рассказу А. Носирова, инициаторами перевода И. Одилова в Ташкент были А.А. Семенов, А.Э. Шмидт и Е.К. Бетгер, которые познакомились с ним и стилем его работы и описания источников еще в Самарканде. В том же 1960 г. А.Э. Шмидт опубликовал статью про И. Одилова, в которой высоко отозвался о «товарище Одилове», как о неутомимом исследователе, знатоке рукописей, биографий их авторов и т.п. (Шмидт. Знатный библиограф).

2До этого первый раз книги с областей перевозились в 1924, 1928 и 1932 годах.

-338 -

Одновременно И. Одилов приступил к реставрации некоторых книг, позже открыв специальную реставрационную мастерскую при Институте восточных рукописей, которая продолжила работу в ИВ (Муродов. 156-157-б). И. Одилов обладал обширной эрудицией в области письменных источников, и поэтому его основной задачей была идентификация сочинений, которые не вошли в картотеку.

Одним из любимых его авторов был Ибн Халдун, чью рукопись в институте он переписал и вновь переплел в традиционном стиле (Муродов. 156-б). Однако каких-либо статей или заметок о нем он не сделал, опасаясь, что они будут использованы против него. В целом И. Одилов переписал 23 экземпляра редких и трудно читаемых рукописей, среди которых, сборник писем из знаменитого «Альбома Нава’и» (архивный № 2178)1. Нужно сказать, что этот и подобные сборники писем написаны особыми видами почерков (дивани, шикасте, та‘лик) и без диакритических точек, что затрудняло чтение текстов. Эту работу И. Одилов выполнил с успехом2. В конце одной из переписанных им рукописей, Одилов оставил автограф (13 мая 1939 года), в котором в традиционном стиле средневековых переписчиков выражал надежду, что переписанные им письма «откроют завесу тайны с этих рисала» и помогут читателям и исследователям понять «мысли и кредо, поведение и деяния» Мир Алишира Нава’и и его респондентов. В конце копии он приписал: «Мне скромному (переписчику) достаточно того, чтобы на страницах истории обо мне осталась память» (Муродов. 159-б).

И. Одилов был в переписке с такими известными реформаторами как Абдурауф Фитрат (ум. в 1838), упомянутым Садр-и Зийа (1870–1932), Садриддином Айни (1878–1954) и др. (Акмалова, 76-б). Сотрудник Института Абдулла Носиров (так же из когорты «домулло») рассказывал, что И. Одилов до конца своих дней переписывался с Садриддином Айни, однако опасался отправлять оригиналы своих писем в арабском шрифте (на фоне атеистической борьбы) и просил некоторых сотрудников переписывать его письма кириллицей.

1Ранее «Альбом» хранился в библиотеке знаменитого кадия и библиофила Бухары Мухамад-Шарифа Садр-и Зийа, который оставил свой автограф по поводу самой рукописи на форзац-листе оригинальной рукописи (Муродов. 159-б.). Чтение этих писем оказалось крайне сложным делом, поскольку в них отсутствовали диакритические точки. Позже часть писем (с переписанных обычным почерком текстов) были опубликованы А. Урунбаевым с переводом на русский язык (Урунбаев. Письма) и затем им же в сотрудничестве с Джо-Энн Гросс на английском языке (Jo-Ann Gross, Asom Urunbaev, 2002).

2В этой работе принимал участие старейший сотрудник ИВ из домулла А. Муродов (Муродов. 158-б.).

-339 -

Абдулфаттох (‘Абд ал-Фаттах) Расулов (1888–1977)

Родился 1888 году в районе Шайхантаур (Шайх Хаванди Тахур) города Ташкента, в семье садовника. Учился в мактабе и семь лет (1910–1917) и в медресе Шайхантаура, где учил арабский, фикх, калам, правила рецитации Корана, основы тафсира и др. (Ирисов. Тошкентда. 51–52-б; Абдуллаев. Абдулфаттоҳ. 155–156-б). После этого продолжил учебу у частных преподавателей (в частности у Убайдаллах Махдума). Частная учеба включала в себя чтение (мутала‘а) сочинений по морфологии и синтаксису арабского языка, по фикху, каламу, с подробным и углубленным разбором прочитанного текста и способов использования знаний на практике. Одновременно А. Расулов учился каллиграфии у мулла Мухаммад-Амин Махдума1.

В1918 г. легко прошел отборочный конкурс (помогло «крестьянское происхождение», то есть сына садовника) и поступил на восьмимесячные курсы для учителей начальных школ. Досрочно и с отличием закончив эти курсы2, А. Расулов участвовал в государственной программе по ликвидации безграмотности и преподавал некоторых школах Ташкента историю, грамматику узбекского языка, начальную математику.

Ввязи с интенсивной инфляцией и обесцениванием советских денег в 1923 г. А. Расулов оставил преподавание и нанялся в рабочие бригады по ремонту и строительству. По его словам, это спасло его семью от голодного существования, а его самого от первой чистки «религиозного элемента», начавшейся в конце 1920-х годов. Он пишет в своей автобиографии: «То, что я попал на такую работу3, оказалось правильным решением, так как в то время в результате грубой политики [властей], исчезли многие выпускники медресе вроде меня» (Ирисов Тошкент. 54-б). В 1942 г. А. Расулов был призван

врабочие батальоны Красной армии.

В1944 г. он был комиссован из армии и сразу же приглашен в Академию наук. После собеседования с первым Президентом Акаде-

1Ирисов, Тошкентда. 52-53-б. Здесь приведена автобиография А. Расулова с перечислением учебников (фикх, калам, мистическая литература, арабский язык, коранистика и проч.) по которым занимались в мактабах и мадраса. Интересно, что эта автобиография (Ирисов, таже), написанная в 1962 г., составлена отнюдь не в советском стиле, а ее вокабуляр и стилистические штампы заимствованы из местной агиографической литературы (типа манкиб, макамат).

2Судя по кратким ремаркам А. Расулова, поначалу на курсах для подготовки учителей использовались некоторые учебники мадраса, например, учебник по математике Чахар ‘амал (Четыре [математических] действия), сборники стихов поэтов-мистиков (Бедил, Машраб и др.). См.: Ирисов. Тошкентда. 53-б.

3Имеется в виду то, что А. Расулов оказался в составе «класса трудящихся», что в известной степени гарантировало от репрессий.

-340 -