XX
.pdfработе, а позже добиться присвоения некоторым из них научных званий без защиты.
Итак, ИВ, созданный как обычное «второразрядное научное учреждение» для хранения и изучения рукописей, не мог остаться в стороне от тотальной идеологизации и политизации, которые стали обычными спутниками практически всех гуманитарных учебных и научных учреждений той эпохи. Новое направление, которое требовали актуализировать партийные органы в исследованиях ИВ, было действительно важным для Советского Союза, если иметь в виду активную внешнюю политику страны, особенно в странах Востока, будущее которого было небезразлично двум мировым системам. Носители этих систем в той или иной степени идеологизировали свою внешнюю политику.
Однако в ИВ актуализация темы «Зарубежного Востока» прошла под знаком упомянутого доноса и написанной на его основе статьи. Условия в бывшем СССР порождали обычный продукт эпохи – доносчиков, легитимирующих свой статус обычным определением советского времени – «принципиальные коммунисты». Во всяком случае, «группе Станишевского» удалось придать переменам статуса ИВ не столько внешнеполитическую актуальность, сколько преимущественно идеологический вектор, что, впрочем, было обычным в советском взгляде на внешний мир. Однако «принципиальные коммунисты» (среди них бывшие сотрудники ГПУ/НКВД) продолжали искать не только внешних, но и внутренних врагов Советской власти. В этом смысле самыми уязвимыми сотрудниками оказались домулла, которых классифицировали обычными для того времени штампами как «политически неблагонадежные». По мнению А. Каюмова, единственное, что уберегло домулла и ИВ от обычного для того времени расследования, это «принципиальные решения и самокритика», которые принимались на самом высоком уровне (ЦК компартии и Академия).
Пройденный урок и чувствительные удары «идеологической плеткой» надолго запомнились домулла. После возвращения в ИВ (примерно через год-два), или работая в других учреждениях, они старались быть очень осторожными и всячески пытались адаптироваться к новым условиям, оставаясь, однако, замкнутыми и предельно корректными даже в более благоприятные времена после эпохи Сталина. Хотя стиль своего мышления (далеко не советский), который сразу угадывается в их публикациях и заметках, они изменить не смогли и, очевидно, просто не захотели.
- 321 -
На протяжении всей последующей научной карьеры домулла Института востоковедения избегали конфликтов с идеологией системы. Хотя уже в послесталинский период прежние идеологемы и собственно идеологизированные ритуалы претерпели известную «стандартизацию», как это заметил А. Юрчак1, и не были столь строго обязательны, по крайней мере, в личной жизни.
По словам А. Каюмова, нападки на домулла еще продолжались в начале хрущевской эпохи. Но это было время, когда власти уже отказались от тотальных репрессий и, чтобы проявлять лояльность режиму, совсем не обязательно было доносить, или искать «врагов народа» в окружающей среде. Доносительство уже не имело тех последствий для потенциальных жертв, какие были обычным делом при Сталине.
«Вам можно присвоить любую научную степень без защиты». Диссертации и публикации домулла
Первую часть названия настоящего раздела, взятую в кавычки, неоднократно повторяла в своих воспоминаниях упомянутый директор Института востоковедения Сабохат А. Азимджанова (ум. в 2001 г.). С такими словами она обычно обращалась к большинству домулла Института, резюмируя свой неподдельный пиетет к их эрудиции. Она часто повторяла, что готова была присвоить ученую степень всем домулла, однако добавляла: «если бы такое решение зависело только от меня лично»2. Сабохат Азимджановна, в частности, имела в виду основное условие процедуры защиты или присвоения научной степени без защиты диссертации, т.е. наличие диплома советского высшего учебного заведения (ВУЗа). Обойти это условие было крайне сложно. Кажется, первый случай присвоения высокой научной степени при выполнении формальностей был связан со знаменитым археологом М.Е. Массоном (академик АН Туркменской ССР), которому было присвоено звание «доктора археологии» без защиты3.
Сложнее было с теми домулла, кто не имел высшего светского образования, хотя участвовал в переводах сложных текстов названных выше ученых-энциклопедистов (ал-Бируни, ал-Фараби и др.), исторических сочинений и т.д. Однако, как отмечалось, их переводы
1Yurchak A. Everything Was Forever, Until It Was no More: The Last Soviet Generation. Princeton, N.J.: Princeton University Press. 2006. Р. 29.
2Я пользуюсь записями своих бесед с покойной С.А. Азимджановой (1996, 1997). Ее почтительное отношение к улемам-востоковедам подтверждали и другие старые работники Института (покойные Б. Маннанов, А. Урунбаев и др.).
3Массон М.Е. Из воспоминаний среднеазиатского археолога. Ташкент, 1983. С. 22.
-322 -
различных сочинений не отвечали принятым в советском востоковедении стандартам и представляли собой переложение арабского или персидского текстов на архаичный узбекский (чагатайский) язык, трудно понимаемый даже специалистами. Кроме того, написанием необходимых научных комментариев, примечаний, пояснений, введений и пр. занимались соавторы домулла, обладавшие специальным светским (история, философия, математика и др.), либо востоковедным образованием. Между тем, перевод без необходимых комментариев, библиографии, введения и прочего оставался ненаучным, и представить его к защите в таком виде, не представлялось возможным. Тем не менее, прецеденты присвоения научной степени домулла за участие в переводах в стенах ИВ ал-Бируни были, и они достойны внимания как уникальные образцы нового отношения властей к религиозному образованию.
Первым из домулла Института востоковедения, кому удалось защитить диссертацию, стал Содик Мирзаев (1948 г.). Однако его случай был негласно признан «особым», поскольку долгое время он преподавал в светских учебных заведениях, и параллельно работал в качестве научного сотрудника в ряде советских научных учреждений. Тем более он держался в стороне от домулла, подчеркивая свою секулярность.
В истории ИВ были более показательные случаи. Одним из тех, кто получил звание кандидата наук (1962 г.) без защиты диссертации, оказался Абдулфаттох Расулов1. За участие в узбекских переводах произведений ал-Бируни, ал-Фараби, Ибн Сина и др., Расулев был награжден государственными премиями (отмечены в его «Личном листке»). По инициативе С. Азимджановой, А. Расулев подал прошение в Академию с просьбой представить ему звание кандидата филологии без защиты диссертации по совокупности выполненных работ. После долгой «бумажной истории» и бюрократических проволочек, представленные документы (с рекомендациями многих ученых2) были отправлены в Москву, откуда вскоре пришло подтверждение о выдаче диплома кандидата филологических наук А. Расулеву3.
Прецедент показал лояльность союзной ВАК (как тогда называли Высшую аттестационную комиссию по присуждению научных степеней [ВАК], расположенную в Москве), а значит и государства к обладателям религиозного образования в научной сфере. Прежние
1Ирисов. Тошкентда. 54-бет.
2Среди них такие известные арабисты и иранисты как Б. Халидов, А. Арендс, М. Салье, У. Кармов и др.
3Архив ИВ АН РУЗ, Папка «‘П’, ‘Р’», л. 65 (копия диплома).
-323 -
опасения были преодолены и домулла получили прецедент нового (более лояльного) отношения к их статусу. Вслед за А. Расулевым, кандидатские диссертации без особых осложнений защитили А. Джуванмардиев (1963), А. Муродов (1971), С. Муталибов (1972) и другие.
Интересен и другой факт, связанный с едва ли не самым основным требованием к претендентам на ученое звание. Им необходимо было представить диплом о высшем образовании. В случае домулла, кто претендовал на защиту, потребовались бумажные свидетельства об окончании религиозного учебного учреждения, которое могло квалифицироваться как «высшее учебное заведение». По тогдашним правилам (с 60-х по 80-е годы прошлого века) к «высшему учебному заведению» было приравнено медресе. В «Личных листках» сотрудников из домулла в графе «Образование» в те годы появилось новое определение: «Медресе (высшее учебное заведение старого/специального типа)», либо: «Высшее (старого типа»)1. Эти формулы в графе «Образование» заменили старые, которые кратко обозначались как «духовное» (вариант – «духовническое»), либо «медресе (религиозное)», каковые определения носили, скорее, отрицательный оттенок. Такая перемена после смерти Сталина означала, что отношение к религиозному образованию (тем более к дореволюционному) квалифицировалось скорее положительно, имея в виду специфику области науки и знания, т.е. работу со средневековыми рукописями и соответствующими темами. Кроме того, в следующей графе «Личного листа» (после «Образование») имелась графа «Специальность». Здесь во все времена домулла писали обычно «арабский, персидский языки», не указывая других предметов, основных в медресе. В 60-е – 80-е годы прошлого века этот пункт в «Личных листах» так же был изменен на: «Филология (арабский и персидский языки)»2.
Однако по старой традиции в медресе не выдавались специальные «дипломы», что стало еще одним препятствием на пути к вожделенному диплому кандидата наук. Чтобы доказать наличие высшего духовного образования, домулла Расулеву пришлось собирать свиде-
1Еще более мудреная класификация образовании написана в «Личном листке» у одного из домулла ИВ Хакимджанова Юнуса: «Медресе (старометодное высшее учебное заведение, отделение гуманитарных наук)». Архив ИВ АН РУз, Папка «‘Х’», л. 1.
2Единственное исключение – свидетельство об окончании медресе, выданное А. Муродову, в котором перечислены предметы, которым он обучался в медресе. В частности, здесь, кроме предметов по грамматике и синтаксису арабского языка (сарв, нахв и др.), указаны теологические курсы (фикх, хадис, тафсир и др.). Однако названия предметов написаны в арабской графике и не переведены на русский. См. Архив ИВ АН РУз, Папка
«‘М’», л. 73.
-324 -
тельства своих однокурсников по медресе1. Очевидно, что претенденту на научное звание приходилось доказывать собственное «высшее теологическое» образование.
Несмотря на доказанное наличие «высшего духовного образования», претенденты на научную степень из домулла не могли обойти другое требование к советским работам – наличие ссылок на труды «классиков марксизма-ленинизма» и документы форумов компартии. В случае отсутствия сносок на такого рода работы и партийные документы шансов на успешную защиту и утверждение диссертации во всесоюзной ВАК было мало. Однако в большинстве случаев (уже начиная с 1970 г.) такие ссылки приобретали вид идеологических декораций в диссертациях и публикациях многих ученых, если, конечно, работа не носила специальный характер, связанный с дежурными темами о роли Компартии в каких-то глобальных событиях. Сложнее было с публикациями в области востоковедения. Здесь ссылки на партийные документы, речи партийных лидеров и «классиков марксизма-ленинизма» тоже оказывались формальными и иногда появлялись в виде обычных на то время реверансов «партии и правительству», как это не раз вынужден был делать А. Расулев (см. в его краткой биографии).
Еще более показателен в этом смысле пример домулла А. Муродова, который тоже защитил диссертацию по теме: «Из истории искусства каллиграфии Средней Азии» (1967). Несколько лет спустя он опубликовал книгу под тем же названием на узбекском языке (Ўрта Осиё хаттотлик тарихидан). По словам П.Г. Булгакова, в первоначальном варианте диссертации (и, соответственно, книги) автор следовал традициям средневековых биографических словарей (типа тазкира), что было заметно даже в языке изложения. Это, конечно, было далеко от предъявляемых к научным работам требований. После первого обсуждения в Отделе рукописного наследия ИВ было решено передать представленную работу А. Муродова на стилистическую редакцию и по возможности привести в соответствие стилю монографических исследований советского востоковедения, поскольку работа в представленном виде не соответствовала принятым
1 Вот, например, текст одного из них, в котором подтверждается «высшее духовное образование» А. Расулева: «Свидетельство. Абд ал-Фаттах Расулев, начиная с 1906 года, учился в ташкентском медресе (высшее учебное заведение старого типа) ‘Шайхантахур’ у мудариса Мулла Туляган Ахунда по существующему тогда методу и закончил медресе в 1917 г. Мы свидетельствуем по поводу этого факта, поскольку в это же время мы сами жили и учились в том же медресе. Подписали: Мулла Муслим Рахмджан о’гли, Шариф-хан Ма‘руф-ханов, Мулла Наки Ну’манов. 5 марта, 1954 год». Текст написан на узбекском (арабским шрифтом) и затем был переведен на русский и заверен Ученым секретарем ИВ АН Уз ССР. Архив ИВ АН РУЗ, Папка «‘П’, ‘Р’», л. 35, 36).
- 325 -
стандартам. Эту работу выполнил А. Урунбаев, который сам много лет пользовался консультациями А. Муродова. Однако сильно изменить диссертацию и книгу не удалось, и поэтому по стилю языка и структуре обе работы обрели, так сказать, эклектический вид, т.е. оказались чем-то вроде осовремененных биографических словарей «тазкира». Еще более забавным оказалось то обстоятельство, что в списке использованной литературы (С. 196–197 книги) указаны работы К. Маркса и Ф. Энгельса «Об искусстве» (Москва, 1937), русский и узбекский варианты статьи В.И. Ленина «О литературе и искусстве» (Москва, 1957; Ташкент, 1958). Однако в самой работе А. Муродова они не использованы и ссылок на них нет. Очевидно, в этом случае мы также имеем дело с необходимой «идеологической декорацией», без которой диссертационные работы и монографии к защите и публикации не допускались.
Таким образом, домулла в советском/узбекском востоковедении прошли сложный путь. Привлеченные поначалу к работе с рукописями уже в конце сталинской эпохи они оказались жертвами неприязненного к себе отношения и сполна ощутили все особенности религиозной и идеологической политики большевиков. Затем, со сменой эпохи, когда отношение к выпускникам «медресе старого типа» стало лояльным, а их профессиональный статус и образование в исследованиях рукописной традиции фактически были приравнены к обладателям высшего светского образования («востоковедам»), домулла оказались счастливыми исключениями либерализации советской идеологии. Их диссертации стали своеобразными пропусками в советское востоковедение и советскую же историческую науку. Однако это не означало, что все из них научились писать в стиле и по методу, принятому в советском востоковедении или истории.
Джадиды в узбекском востоковедении
Кроме домулла, особый статус в востоковедении и исторической науке Узбекистана занимали бывшие реформаторы (джадиды). Сотрудники Института также причисляли их к домулла, поскольку они имели традиционное религиозное образование. Правда, они попали в Институт довольно поздно, уже после смерти Сталина, поскольку большая их часть оказалась в числе репрессированных режимом.
Известно, что как особое религиозное, социальное и политическое движение, джадиды начинали с попыток изменить способ образования, сопровождая свою деятельность критикой богословов
- 326 -
консервативного направления1. Кроме того, сами реформаторы были неоднообразными. Одни из них придерживались более умеренных взглядов в отношении форм и пределов модернизации уммы (не расставаясь собственно с религией и ратуя лишь за упрощение ритуалов); они относили себя к «правому крылу» джадидизма. Другие («левое крыло») отстаивали более глубокие социальные, политические и технологические перемены в обществе и оказались на одной политической и идеологической платформе с социалистами и затем с большевиками. Путь левых джадидов был достаточно символичным: от реформации религии к ее отрицанию2.
Еще в начале советской власти многие из джадидов увлекались историей, успели оставить интересные работы с использованием местных источников или документов3. Одним из первых реформаторов правого крыла джадидов, кто оказался затем в числе сотрудников Института по изучению восточных рукописей, был Ибодулло Одилов. Правда, он подчеркнуто отрицал свою принадлежность к джадидам (особенно после репрессий против них), хотя долгое время поддерживал связь с теми из них, кто удачно ассимилировался в реалии советского режима, прежде всего, с Садриддином Айни (см. в краткой биографии И. Одилова).
Из числа леворадикальных джадидов, кто оказался сотрудником ИВ АН Узбекистана был Лазиз Азиззода (Азиз-заде). Его первоначальное образование, естественно, было религиозным, а его дед был известен как профессиональный каллиграф (см. ниже в его биографии). В первые годы власти большевиков, Азиззода активно участвует в акциях новой власти, сделав затем приличную по тем временам карьеру. Он был близок со многими революционерами из джадидов, и позже стал позиционировать свою идеологию именно как джадидскую. Однако это обстоятельство сыграло крайне негативную роль в его жизни. Арест в 1927 г. прервал его карьеру.
Возврат Азиззода из тюрьмы произошел почти через 25 лет. Реабилитацию он (подобно многим его бывшим соратникам, кто
1Halid Adeeb. The Politics of Muslim Cultural Reform - Jadidism in Central Asia. Berkeley, Los Angeles, London, 1998.
2Журнал “Haqīqat» как зеркало религиозного аспекта в идеологии джадидов. Вводная статья, критический обзор и факсимиле: Б.М. Бабаджанов. Ташкент-Токио: CIAS,
2007. С. 42-45, 46, 48-49.
3См., например: Фитрат А. Три документа по аграрному вопросу в Средней Азии // Записки Института востоковедения АН СССР. 1933. Вып.2. С. 24–37. Можно так же при-
вести в пример почти все номера журнала « » (Образование и учитель) за 1928 и 1929 год, в которых регулярно появлялись статьи бухарского джадида Муссы Саиджанова, посвященные разным историческим темам. В них заметен критический взгляд на прошлое, однако «марксистская критика» ханских режимов еще не заметна.
- 327 -
остался в живых) воспринял как восстановление «революционной справедливости» и даже как личный триумф. Однако комплексы «незаслуженного преследования» остались надолго. И Азиззода, и Джуванмардиев всегда старались подчеркнуть личную значимость «в победе революции», «защите революционных завоеваний», и позиционировали себя как персоны, стоявшие «у истоков революционного дела и победы социализма»1.
Формально Азиззода состоял в отделе обработки рукописей, в той или иной степени принимая участие в работе над рукописями. Тем не менее, основное время тратил на составление записок и воспоминаний о своих былых соратниках по революционным преобразованиям в Туркестане.
Во всяком случае, Азиззода вполне серьезно относился к своему статусу советского партийного деятеля со стажем, внесшего значительный вклад в победу и становление социализма в Средней Азии, и потому полагал, что более чем заслужил того, чтобы церемония его погребения должна была пройти в стиле официальных советских похорон знаменитых личностей2.
Похожий путь прошел Абдулладжан Джуванмардиев (1892– 1979). Он родился в Коканде, где получил традиционное образование. Затем сошелся с местными джадидами и принял активное участие в масштабном проекте раннего советского времени по ликвидации
1Это цитаты из его многочисленных брошюрок и книг с воспоминаниями о первых революционерах Ташкента и Средней Азии. Правда, Азиззода остается достаточно осторожным и нигде не говорит открыто о репрессиях, добавляя в конце биографий некоторых расстрелянных лиц обычную фразу «умер в 1937/38/39 году» (См., например: Азиззода Лазиз. Янги хаёт курашувчиари. Тошкент: Фан. 1976. 11, 16-б.). Джуванмардиев в автобиографии пишет, что активно участвовал в становлении советской власти в Ферганской долине (см. приложение).
2В ИВ АН РУз до сих пор пересказывается курьезная история, связанная с тем как Л. Азиззода еще при жизни подготовил собственную могилу и сценарий своих похорон, во время которых должна была играть национальная музыка и русские (европейские) похоронные марши, произноситься речи над могилой и т.п. Азиззода лично определил состав Похоронной комиссии (обычно создаваемой при похоронах видных партийных и государственных чиновников), назначил председателя этой Комиссии, раздал им всем составленный им сценарий церемонии его погребения вместе с намогильными речами, записал на магнитофон музыку, которая должна будет сопровождать собственно похороны. Как говорили мне все мои интервьюёры, такое поведение «героя революции» не было проявлением старческих болезней. Ирония случая состояла даже не в том, что его своеобразная подготовка к собственным похоронам выдавала желание Азиззода остаться в истории даже самим фактом своей смерти. Двое его друзей, кого Азиззода уговорил стать Председателями Комиссий на его будущих похоронах и которые, как он полагал, переживут его, один за другим умерли раньше него. Усмотрев в этом «злой рок», никто из его близких не согласился стать «Председателем похоронной комиссии Азиззода». Ирония судьбы на этом не закончилась. Тщательная подготовка похорон оказалась напрасной, а судьба распорядилась иначе: после смерти, Азиззода был похоронен в обычном мусульманском стиле, с молитвой джаназа, без речей и музыки.
-328 -
безграмотности. В своей автобиографии он подчеркивает тот факт, что участвовал в «борьбе против басмачества», много сделал для укрепления Советской власти в Туркестане и затем в Узбекистане (см. его краткую биографию в приложении).
С момента деятельности в Институте он активно приступил к работе над разного рода документами по земельным и водораспределительным вопросам. Интересно, что перед защитой диссертации на соискание ученой степени кандидата наук, диплом А. Джуванмардиева об окончании юридических курсов не был признан достаточным для статуса «востоковеда». Как многие другие его коллеги из домулла, он предъявляет справку об окончании медресе (см. в приложении) и указывает приобретенную в нем специальность – филолог арабист, юрист. Такая формальность (признание «духовного образования») показала, что домулла обрели, наконец, статус «грамотных востоковедов», наряду со своими коллегами в Институте, кто закончил Восточный факультет университета.
Заключение
Еще до того, как я приступил к работе над этой статьей, под впечатлениями некоторых рассказов моих старших коллег, мне казалось, что группа домулла в советском научном учреждении, несмотря на прессинг, оставалась образцом верности старым этическим нормам и даже примером архаичности, сохранившейся под видом внешней «советизации». Это вполне подтверждали их фотографии, с которых на зрителя смотрят серьезные «старорежимные лица». Тем более, я не раз слышал разные рассказы о том, что в личной жизни и приверженности к религиозной обрядности большинство домулла не сильно менялись. В суровые сталинские времена они продолжали исполнять предписанную религиозную практику, хотя преимущественно молились в собственных домах. После смерти Сталина, когда религиозность не рассматривалась как уголовное преступление, большая часть домулла ИВ посещали несколько мечетей (в системе САДУМ) Ташкента, особенно в пятничные дни и во время молитв на мусульманские праздники (‘ид ал-курбан и ‘ид алфитр). Такие рассказы внушали мысль о том, что круг домулла в ИВ был каким-то особенным и очень архаичным мирком.
Позже, когда мне пришлось ближе знакомиться с их работами, записками, публикациями, сравнивать разнообразные интервью о них людей, кто близко знал их, я начал понимать, что даже такая локальная и небольшая среда ‘улама’-востоковедов не гомогенна, в
- 329 -
той или иной степени подвержена влиянию советского стиля жизни, риторики и мышления.
Оказалось, что знания, эрудиция и навыки домулла тоже не были исключительными, по крайней мере, едва ли могли быть достаточными для составления и публикации полноценного каталога имеющихся рукописей ИВ. Символично, что к этой работе в свое время был привлечен только И. Одилов. В составлении же первых 7–8 томов упомянутого знаменитого каталога (СВР) непосредственное участие приняли русские (затем советские) и узбекские востоковеды с светским образованием, которые, тем не менее, опирались на картотеку, составленную домулла.
Примерно то же можно сказать и об их переводческой деятельности. Как отмечалось, большинство из домулла не обладали требуемыми знаниями в тех разделах наук (математика, астрономия, тригонометрия, медицина и др.), которые были необходимы для перевода сложнейших сочинений средневековых ученых-энциклопедистов (исключением был С. Мирзоев). У домулла так же не было необходимых навыков по изданию источников, их академическому переводу с комментариями; они не знали даже правил сносок на литературу, что видно по тем публикациям (книгам, статьям1) и запискам, которые они оставили. Знания европейской литературы (в первую очередь востоковедной) тоже было весьма ограниченными. О знании теоретического языка советских исследований вовсе не приходится говорить.
По большому счету, освоить язык советской истории и советского востоковедения, скажем 50-х годов ХХ в., в качестве методологического инструмента не удалось многим востоковедам Ташкента, получившими советское образование. Среди них можно назвать таких знаменитостей, как У. Каримов, А. Урунбаев и многих других. Возможно по этой причине (видя очевидные противоречия и нонсенс большинства догм провинциального марксизма), такие ученые ограничили свою деятельность исключительно проблемами источниковедения, текстологии и переводами.
Возвращаясь к домулла, замечу, что в критический момент, когда их присутствие в Институте было под угрозой, оказалось, что именно они лучше всего и полноценно выполняют работу с введением в картотеку рукописей и литографированных изданий фонда. В дальнейшем некоторые из них смогли доказать, что способны поучаствовать в обширной переводческой и издательской деятель-
1 Самый примечательный пример – упомянутая книга А. Муродова (Ўрта осиё хаттотлик тарихидан).
- 330 -