Военные имамы

Важнейшим аспектом усилий Берлина по укреплению исламской веры в своих мусульманских подразделениях стало использование военных имамов. Официальная функция этих «мулл», как их обычно называли немцы, заключалась в том, чтобы обеспечивать духовное попечение над бойцами и призывать их к молитве. На практике военные имамы должны были поддерживать контроль, дисциплину и порядок в частях, а также придавать войне религиозную легитимность

ипобуждать солдат-мусульман сражаться.

Влегионах вермахта должность военного имама была введена

летом 1942 года. Командование оперативного штаба 162 й тюркской дивизии вскоре решило учредить религиозную вертикаль, соответствующую иерархии командования. Ее составили: «дивизионный мулла» (Divisionsmulla), прикрепленный к штабу; «легионные муллы» (Legionsmulla), контролировавшие религиозные практики в четырех мусульманских легионах; и «батальонные муллы»

(Battalionsmulla, называвшиеся также Regimentsmulla), которые действовали в отдельных батальонах[1217]. Дивизионным муллой и советником командования 162 й дивизии по религиозным вопросам стал главный мулла (Obermulla) Джумабаев. В Азербайджанский легион муллой назначили имама Пашаева, а в Туркестанском легионе ту же должность занял мулла Иноятов. Легионным муллам было предписано подбирать кандидатов в батальонные муллы. Легионный и дивизионный мулла получили воинское звание командира роты (Kompanieführer). Батальонные муллы назначались командирами взводов (Zugführer). Дивизионные и батальонные муллы должны были носить тюрбаны, демонстрируя свой религиозный авторитет. Установление формализованной иерархии предполагало такой уровень религиозной институционализации, который не имел прецедентов в мусульманском мире – ничего подобного в XX веке не знали даже шииты. Фактически вермахт вводил в ислам клерикальную систему, которая имела больше сходства с христианскими церковными структурами, нежели с исламскими принципами религиозной организации. В новоявленной системе немецкие (точнее, европейские) военные правила, иерархии и структуры сплавлялись с исламскими

религиозными установлениями, образуя гибридную, организованную по-военному религию. Религиозная иерархия напрямую соответствовала уровням военной организации: духовные звания зависели от прикрепления их носителей к дивизиям, легионам и батальонам. Сходным образом воинские звания мулл зависели от размеров частей, в которых они служили. Сочетание духовной должности и воинского звания наделяло их религиозно-воинской властью.

В мае 1943 года СС приняли аналогичную линию на Балканах и ввели различные ранги для имамов в «Ханджаре»[1218]. Как и в вермахте, в СС была создана сложная бюрократическая система, подробно регламентировавшая сферу ответственности имамов, их военный статус и обязанности. Зауберцвейг выпустил «Служебную инструкцию для имамов» (Dienstanweisung für Imame), подробно разъясняющую духовным лицам, как позиционировать себя в подразделениях и как выполнять должностные функции, которые, прежде всего, включали «духовное попечение» над солдатами и их «идеологическое воспитание»[1219]. Более того, Зауберцвейг издал приказ, который регулировал воинский статус имамов по отношению к солдатам и немецким офицерам[1220]. В полках и батальонах имамы относились к офицерам командного состава. Ведущие имамы носили пистолет, а в бою – пистолет-пулемет[1221]. Все имамы были подчинены так называемому дивизионному имаму, который располагался в штабквартире дивизии и работал непосредственно с Заубергцвейгом. Эту должность сначала занимал штурмбанфюрер СС Абдулла Мухасилович, который ранее служил в югославской армии и был самым опытным имамом среди новобранцев «Ханджара»[1222]. Его заместителем был имам Хусейн Дзёзо, уважаемый религиозный лидер, который учился в университете аль-Азхар в 1930 х годах, а при немцах получил звание гауптштурмфюрера СС[1223]. Ближе к концу войны Мухасиловича заменил молодой оберштурмфюрер СС Халим Малкоч (затем его произвели в гауптштурмфюреры). Малкоч, также служивший в югославской армии, был батальонным имамом 13 го горного саперного батальона «Ханджара» (SS-Gebirgs-Pionier-Bataillons 13)

[1224]. Муфтий Иерусалима вспоминал в своих мемуарах, что при вербовке первых военных имамов для «Ханджара» СС снова обратились за помощью в религиозные учреждения Боснии и

непосредственно к Мухамеду Пандже, которого назначили ответственным за отбор молодых имамов, в основном выпускников престижного медресе Гази Хусрев-бега в Сараево и университета аль-

Азхар[1225].

Позже эсэсовцы учредили систему военных имамов и в своих восточномусульманских подразделениях[1226]. Главным имамом 1-го Восточномусульманского полка СС стал некто Имам Камалов[1227]. В августе 1944 года шли переговоры о назначении «главного имама» всего Восточнотюркского соединения СС, в которых участвовали альХусейни и Гарун аль-Рашид. В составленный в ходе дискуссий короткий список вошли три кандидата[1228]. Первым был Алимджан Идрис, несмотря на всю его занятость пропагандистской работой в министерстве иностранных дел и министерстве пропаганды. Кандидатом номер два стал крымский татарин, бежавший в Румынию,– его имя не сохранилось. Последним в списке оказался мулла Абдулгани Осман, мусульманин, который некоторое время отвечал за татарских военнопленных (по приказу Восточного министерства), а также писал на религиозные темы для пропагандистского листка Волжскотатарского легиона[1229]. Как и Идрис, с которым он находился в сложных личных отношениях, Осман жил в Германии со времен Первой мировой войны. Хотя аль-Рашид предпочел бы Абдулгани Османа, первым предложение заняться этой работой получил все-таки крымский татарин[1230]. Спустя какое-то время «главным имамом» соединения стал узбек Нуреддин Намангани, имевший звание унтерштурмфюрера СС[1231]. Немцы освободили Намангани из тюрьмы НКВД в Минске в 1941 году, и до перевода в СС он служил имамом в соединении Майера-Мадера. Абдулгани Осман, не получивший этот пост, продолжал вербовать военнопленных, но уже для СС.

Главной задачей имамов в вермахте и СС было поддержание дисциплины и боевого духа. Религиозный авторитет военных имамов часто использовали при разрешении правовых споров или наложении дисциплинарных взысканий. Священнослужители должны были обеспечивать приговорам религиозную состоятельность и легитимность. В своих общих указаниях на тему военного судопроизводства в магометанских частях от 15 мая 1943 года Хайгендорф рекомендовал консультироваться с муллами по «всем сложным случаям, касающимся уголовного права», причем это

предлагалось делать до вынесения какого-либо решения[1232]. Хорошо осознавая свои новые религиозные права, солдаты-мусульмане иногда пытались использовать религиозные аргументы, чтобы избежать наказания за тот или иной проступок. Например, в мае 1943 года мусульманский легионер, жульничавший со своей расчетной книжкой, поклялся на Коране и своем знамени, что невиновен[1233]. Когда, чуть позже, его вина все же была доказана, разъяренный Хайгендорф отметил, что «легионер, ради обоснования своей лжи, не остановился перед тем, чтобы надругаться над самым священным мусульманским символом». Впрочем, контроль над военным судопроизводством оставался в руках немцев, которые не всегда охотно соглашались с приговорами, основанными на исламских законах. Однажды офицермусульманин казнил тюркского новобранца, уличив его в преступлении, предусмотренном параграфом 175 Уголовного кодекса Германии, который запрещал гомосексуализм и сексуальные контакты с животными. (Вероятно, в данном случае имело место именно второе, поскольку, согласно отчету, был расстрелян только один человек.) Офицер утверждал, что «мусульманская вера и традиционный закон» требовали именно такого сурового наказания[1234]. Немцы посоветовались и с батальонным имамом, который утвердил смертный приговор. Однако армейское управление (Heeresfeldjustizabteilung) отказалось признавать вынесенное решение; с точки зрения этого ведомства, офицер произвел самосуд. В СС, как и в вермахте, тоже предпринимали попытки сочетать исламское и германское военное судопроизводство. В мае 1944 года в Главном управлении СС было подготовлено предписание, согласно которому солдат-мусульман Восточнотюркского соединения СС должны были судить, «по крайней мере формально», их собственные судьи – это называлось «судопроизводством в соответствии с исламом»[1235]. Но в «Ханджаре» Зауберцвейг не стал заходить столь далеко: он ограничился приказом о том, чтобы имамы беседовали с правонарушителями-мусульманами с целью «повлиять на них морально»[1236].

Со временем контролирующие функции имамов укреплялись. Имам Малкоч сыграл главную роль в подавлении бунта в Вильфранше- де-Руэрг осенью 1943 года, убедив новобранцев-мусульман направить оружие против его зачинщиков[1237], а главный имам Восточнотюркского соединения СС Нуреддин Намангани вел для

немцев допросы мятежников Алимова после подавления декабрьского бунта 1944 года[1238]. Кстати, позже аль-Рашид сообщал о том, что это подразделение, на которое «в значительной степени повлияли муллы и особенно главный мулла», снова стабилизировалось[1239]. СС также пытались использовать имамов для контроля и надзора над военнослужащими. В «Ханджаре» дивизионный имам должен был регулярно представлять Зауберцвейгу отчеты, сообщая ему о моральном духе личного состава, имамов и гражданского населения[1240]. Летом 1944 года, например, дивизионный имам «Ханджара» переслал в штаб два донесения от имама небольшого подразделения – чтобы показать начальству настроения мусульманских солдат СС, сражавшихся в районе Мостара[1241]. По крайней мере с весны 1944 года имам каждой части «Ханджара» был обязан готовить ежемесячные отчеты для немецкого командования[1242].

Вероятно, самой важной обязанностью военных имамов было ведение пропагандистской работы. Как говорил Хайгендорф своим немецким офицерам, муллы, если обращаться с ними должным образом, «станут, несомненно, наилучшей опорой в обучении наших легионеров»[1243]. В программном заявлении оперативного штаба 162 й пехотной дивизии, адресованном всем легионным и батальонным муллам в мае 1943 года, мулла Джумабаев подчеркивал: «Необходимо, чтобы мы сопровождали нашу молодежь в бою и поощряли ее усилия победить врага, чтобы мы сами осваивали воинские навыки и лично демонстрировали отвагу во всех ситуациях»[1244].

В своих попытках превратить новобранцев-мусульман в политически мотивированных воинов эсэсовцы надеялись на пропагандистские способности имамов. 19 мая 1943 года Бергер издал директиву об «идейно-духовном воспитании мусульманской дивизии СС», где военные имамы «Ханджара» назывались наиболее важными распространителями политико-религиозной пропаганды[1245]. Агитаторам предлагалось акцентировать внимание на «общих врагах» немцев и мусульман, в качестве которых перечислялись «иудаизм», «англо-американизм», «коммунизм», «масонство» и «католицизм (Ватикан)», а также на предполагаемых общих идеалах, в том числе на воинственности, моральности и традиционализме. В документе Бергер также касался природы взаимоотношений между исламом и националсоциализмом, опираясь на понятие «народности» (völkisch). «У нас нет

намерения найти синтез ислама и национал-социализма или навязать национал-социализм мусульманам»,– подчеркивал он. Вместо этого, согласно Бергеру, национал-социализм следовало рассматривать как «подлинно народное (völkisch) германское мировоззрение», в то время как ислам нужно было воспринимать как «подлинно народное (völkisch) арабское мировоззрение». Мусульмане Балкан с «народно-расовой точки зрения» являются частью германского мира, оставаясь идеологически частью арабского мира. «Благодаря развертыванию мусульманской дивизии СС, таким образом, впервые устанавливается открытая и честная связь между исламом и национал-социализмом, или, точнее, между арабским и германским миром: в смысле крови и расы на эту дивизию влияет Север, а в смысле идеологии, напротив, Восток»,– утверждал Бергер[1246].

Пропагандистской работой имамов «Ханджара» управлял специальный отдел политического и идеологического воспитания. Руководил им офицер «Ханджара» Генрих Гезе, бывший школьный учитель, а затем, когда дивизия вернулась на Балканы – Эккехард Вангеман, мекленбургский пастор. Это учреждение занималось всеми политическими и культурными вопросами, включая ислам[1247]. Вангеман, старый партиец, относился к своей работе особенно серьезно. 8 апреля он вызвал всех имамов и командиров дивизии в школу, находившуюся рядом с джума-мечетью города Брчко[1248]. Речь, с которой Вангеман выступил перед аудиторией, не оставляла никаких сомнений в той ключевой роли, которую ислам играл в пропагандистской работе в дивизии[1249]. «Абсолютно ясно, что политические интересы национал-социализма и ислама в значительной степени совпадают и, более того, их идейные основы зиждятся на одном и том же фундаменте». Дивизия, недвусмысленно заявлял Вангеман, не просто военная часть на Балканах: у нее есть «высшее политическое предназначение – ей предстоит выстроить мост, соединяющий Европу с мировым исламом (Weltislam)». Каждый имам получил подробные инструкции по поводу этой высшей цели. Абсолютно необходимо, подчеркивал Вангеман, чтобы немецкие офицеры поддерживали имамов в их стремлении «воспитывать из солдат добрых мусульман». Аналогичным образом дивизионная «Служебная инструкция для имамов» 1944 года объясняла духовным лицам, что «национал-социализм и ислам близки в своих

идеологических основах»[1250]. «Имам – попечитель ислама в дивизии. Он должен раскрывать сильные стороны религии, тем самым побуждая личный состав становиться хорошими эсэсовцами и образцовыми солдатами». Командование «Ханджара» держало пропагандистскую деятельность имамов под жестким контролем. За духовное попечение отвечал дивизионный имам, а пропагандистскую работу среди личного состава контролировали Зауберцвейг и Вангеман. Они постоянно инструктировали имамов по идеологическим вопросам[1251].

На практике имамы беспрестанно использовали религиозные обряды для распространения политической информации. Во время празднования Ураза-байрама на полигоне Нойхаммера в 1943 году, например, дивизионный имам Мухасилович выступил с речью, в которой неразрывно переплелись политика и религия. «Мусульмане всего мира сражаются не на жизнь, а на смерть»,– заявил имам, вписывая миссию дивизии в более широкий, панисламский контекст[1252]. Воспроизводя привычную дихотомию и ссылаясь на священные тексты, Мухасилович рассуждал о том, что весь мир разделился на два лагеря:

Один под началом евреев, о которых Аллах говорит в Коране: они враги Божьи и ваши. Там англичане, американцы и большевики, которые борются против веры и Бога, нравственности и справедливого порядка. В другом – национал-социалистическая Германия и ее союзники под руководством Адольфа Гитлера, которые сражаются за Бога, веру, нравственность, лучший миропорядок и справедливое распределение всех благ, которые Бог создал для людей».

Немцы хорошо понимали, что отсутствие у них самих подлинной религиозной аутентичности затрудняет ведение исламской пропаганды в армии – и поэтому они нуждались в имамах. «Не делайте ошибки и воздерживайтесь от собственного участия в религиозной пропаганде»,– предупреждала немецких офицеров брошюра, выпущенная летом 1943 года. В тексте подчеркивалось, что это дело исключительно имамов[1253]. Несколько месяцев спустя в другой инструкции столь же четко говорилось: «Никакой религиозной пропаганды с нашей стороны!». Ее авторы опять настаивали на том, что это дело нужно оставить «муллам»[1254]. Естественно, авторитету имамов при этом уделялось повышенное внимание. Так, командир одного из северокавказских батальонов попросил сменить батальонного имама,

объясняя, что, «если исходить из того значения, которое религиозная жизнь имеет для исламских народов, нынешний имам не соответствует должности, так как не пользуется авторитетом среди легионеров»[1255]. В «Ханджаре» Вангеман даже попросил заменить дивизионного имама, упоминавшегося выше Мухасиловича. Хотя Вангеман признавал, что Мухасилович – хороший оратор, он тем не менее «потерпел полное фиаско в качестве лидера имамов»[1256]. Никакой реакции не последовало, и несколько месяцев спустя Мухасилович дезертировал, а на его место пришлось поставить Малкоча[1257].

Мухасилович был не единственным имамом, дезертировавшим в последние месяцы войны. Ганс-Гюнтер Серафим, командир из Восточного легиона, сообщал, что во время развертывания его подразделения, одной из частей 162 й пехотной дивизии, в Италии в конце войны дезертировал только один человек – это был мулла[1258]. Батальонный мулла из пехотного полка сбежал, взяв с собой все благотворительные пожертвования и, предположительно, перебрался в Сан-Марино, «чтобы открыть там бар». Однако во время боевых действий критические отзывы о военных муллах были редкостью. В целом они вполне соответствовали требованиям немцев, которые, похоже, убедились в их полезности. Спустя несколько месяцев после появления имамов в войсках офицер пропагандистского отдела армии сообщал, что они показывают себя «особенно непримиримыми врагами большевизма»[1259]. Год спустя, в инструкции, адресованной немецким офицерам восточных легионов, подчеркивалось, что муллы регулярно участвуют в боях, хотя и не обязаны делать это, и с оружием в руках подают «блистательный пример» своим подопечным[1260].