Ю. Соболев.Игра в театр. Вахтангов и «Принцесса Турандот»359

1.

Вот мы начинаемНашей песенкой простой:Через пять минут КитаемСтанет наш помост крутой…

Это звучит напевом легким, светлым, чуть ироническим… Ведь и таков спектакль: радостный и улыбчатый. Но в его прозрачности и в его {416} беззаботности — ирония. Она таится где-то в складках рта, уже обведенного чертой страдания, молодого, но уже повитого горечью лица Вахтангова, что глядит со сцены Третьей студии. Его студии.

«Принцесса Турандот» показывает нам одну из масок Вахтангова-режиссера: маску иронии.

В «Чуде странника Антония» — сгущенный гротеск, страшный шарж, злая насмешка над «дневником происшествий», в котором можно прочесть о забавном случае с сумасшедшим, вообразившим себя святителем Падуанским.

Этот спектакль вскрыл еще одну черту Вахтангова: точнее — еще одну его маску: саркастичность натуры, умеющей быть жестокой.

Ибо он, этот, по мудрому слову его учителя Станиславского, «настоящий вождь» — был, конечно, жестоким. Какой же водитель, знающий, куда нужно направить пасомых им, — не жесток?

Но в «Дибуке», совершеннейшем создании его режиссерского дара, вскрылась подлинная его сущность: уже не одна из масок Вахтангова, а человеческое его лицо смотрит на нас сквозь эту мистическую сказку, и через древнееврейское, вечно библейское, познали мы нашего современника, таившего в себе прекраснейшую мечту о театре, преображающем жизнь.

Трудными путями шел Вахтангов к осуществлению такого Театра: надо было преодолеть весь ужас «рож и харь», которые […] пригрезились ему, когда он ставил метерлинковское ли «Чудо», чеховскую ли «Свадьбу».

В «Принцессе Турандот» уже нет харь; есть забавные, беззаботно забавляющиеся личины старой итальянской комедии. И в ней неумолчно (на гребенках!) звучит легкий и светлый напев той простой и мудрой песенки, которая утверждает творческое преображение жизни: крутой помост сцены «через пять минут» произволением режиссерской воли превращается, с помощью ловких «слуг просцениума», в очаровательный Пекин сказочного, сочиненного Карло Гоцци, Китая… […]

2.

«Не примите всерьез ту очень трудную, хотя она и кажется такой легкой, — игру, которую мы ведем, заставляя в лубочной картинке какой-то девицы видеть изображение сказочно-прекрасной принцессы, в белом и длинном кашне, предохраняющем наше горло от простуды, седую бороду почтенного старца, и в кривом ноже для разрезания книг — смертоносный клинок кинжала». Вот что хочет сказать нам режиссер Вахтангов, когда утверждает, что «форма сегодняшнего спектакля (“Принцессы Турандот”) — единственное разрешение сказки Гоцци, выражающее Третью студию в ее сегодняшнем театральном этапе» (из письма Е. Б. Вахтангова — «Обращение к публике генеральной репетиции»).

{417} Сказка Карло Гоцци разрешена не в плане подчеркнутой фантастики; и даже не в рамках «условной» постановки: «игра в игру», «игра в театр» — вот подход постановщика. Отсюда естественно звучание иронии.

Это ироническое в режиссерской трактовке дает нам возможность увидеть «кухню театра»: увидеть все секреты механики, превращающей на наших глазах сценические подмостки в улицу Пекина, в залу заседаний, в покой принцессы, в застенок и храм.

«Вот как это делается: смотрите», — приглашает зрителей режиссер, и выпускает актеров, изображающих слуг просцениума (точнее: играющих в слуг просцениума!), которые, проворно навесив на кольца пестрые ткани, поднимут их на блоках и действительно «преобразят жизнь».

«Игра в игру»! И вот играют актеры не роли, а самую игру в роли.

Потому-то и одеты они так «странно»: в бальные платья и во фраки, а поверх этих современных туалетов (я бы и больше их осовременил: разве фрак выразитель одежды наших дней?) — поверх этих туалетов набросили они — на наших глазах, при свете зрительного зала, — намеки на «стильные-китайские костюмы».

Потому-то и изображает кашне бороду старика, потому-то наклеенные щеки и заменяют грим.

Но мало этого: в сказке Гоцци есть любовник, злодейка, наперсница, драматический и комический отец, служанка и слуга.

Любовник — влюбляется, злодейка пышет местью, драматический отец — страдает, комический — забавляет мнимыми огорчениями, служанка и слуга — жертвуют жизнью за господ, а наперсница сопереживает все романы своей царственной подруги.

«Не примите всерьез этих персонажей! Не вздумайте зажить их чувствами! Играйте в любовника и в его любовные переживания, играйте в злодейку и в ее злодейства, играйте в драматические чувства благородного отца и в комические — комического отца!»

Так учит Вахтангов.

И в таком разрешении дает нам «Принцессу Турандот».

Она показана «как игра в театр». Словно мы присутствуем на домашнем маскараде, в котором забавляются наши добрые знакомые, нарядившиеся китайцами и турками, неграми и матросами. И мы знаем, что толстый турок — Иван Петрович.

И еще мы знаем: скоро кончится праздник и примут свой обычный вид и негр, и китайцы, и турки.

И когда «черные маски», которые тоже только играют в маски, выйдя за занавес, произнесут:

«Представление сказки Карло Гоцци “Принцесса Турандот” окончилось», — мы поймем, что игра в игру прекратилась: Мансурова, Завадский, Щукин, Захава и все остальные, утомленные забавой, разойдутся по домам. Разойдутся со спокойной совестью, ибо они никого не обманывали, никем не притворялись настолько, чтобы в притворстве зажить {418} настоящими чувствами, никого не старались убедить, что кашне есть действительно борода, а нож для разрезания книг — кинжал.

Они искусно, ловко и находчиво играли в трудную игру в театр.