Без заглавия17

Стою на белой снеговой вершине. Скрестил руки и гордо смотрю в бездну.

Там, внизу, бешеный рев вод, рожденных вечными льдами.

То Терек поет песню гор и несет ее в долину.

Он не борется со скалами: он ликует, он горд любовью своих сестер. В безграничной радости кидается он к ним, в безумном счастии обнимает их и омывает каменную грудь белыми слезами… От одной к другой, бешеный, как молодой львенок, полный гибкой страсти, резких движений, упоения жизнью. Кружит, мчится, прыгает, рвется вперед…

То тихо журчит… Вдруг победоносно вскрикнет, загудит, заревет… Порывисто обнимет скалу, тряхнет белой гривой, отпрянет {60} назад, закружит, бросится в другую сторону и с улыбкой перекатит быстрой веселой волной через встречный камень.

Бежит вперед, вперед.

А там долины зеленого бархата.

Там простор, но там нет мощи, нет места льву… Пасутся овцы, поет пастух… Нежный ветерок целует тонкую былинку…

Глядит со страхом. Не колышет гривой…

Вперед, вперед… Быть может, там есть жизнь…

Все ровнее, ровнее… Сухой лист кустарника… Пески…

Присмирел… Грустно опустил гордое чело. Тихо плачет печальною волной… Порой вздрогнет… Плавно, медленно, скорбно тянется вперед…

Вот коснулся зеленых, терпких и теплых вод… Захлебнулся… Растаял… Смешался…

Поднимаю свой взор и на горизонте вижу пестрые точки. Золотые, красные, зеленые. Над ними черный дым фабричных труб. Все окутано чадом человеческого дыхания… Ухом бога слышу лязг цепей, проклятия труду, молитвы богам, красные крики свободы, серый рев рабов тьмы… Ты там.

Дышишь воздухом города. Страдаешь жизнью горожан… Я зову тебя. Кричу больной грудью. Выпрямляю руки к тебе.

Ты идешь…

Спокойное, ровное лицо. Белые, опущенные кисти рук, длинные, светлые одежды…

Кидаю мысль к твоим ногам… Молю…

Тебя нет со мной. Ты там — в душном городе…

Е. В.

Г. КазаровВахтангов в Владикавказе18

Еще зимой 1908 года, разъезжаясь после рождественских каникул в университетские города, мы, постоянные участники гимназического, а потом студенческого драматического кружка во Владикавказе, решили поставить дело серьезно и летом организовать крепкий студенческий драмкружок под хорошим руководством. Москвичи, уже работавшие с Женей Вахтанговым в поездках под Москвой, выдвинули его кандидатуру, единодушно принятую.

Летом 1909 года Владикавказский художественный драматический кружок дал 6 спектаклей: «Зиночка» С. Недолина, пьеса из студенческой жизни (3 раза, из них 1 раз — в г. Грозном, по приглашению грозненских студентов, на их вечере), «Грех» Д. Пшибышевской и «Забава» Шницлера (в один вечер), «У врат царства» К. Гамсуна, «Дядя Ваня» Чехова. Режиссером всех спектаклей был Вахтангов.

{61} Сам он сыграл в «Зиночке» студента Магницкого — злого, саркастического эгоистичного человека; в «Грехе» — Леонида, «сильного», «неотразимого» мужчину (мефистофельская бородка), в «Забаве» — студента Фрица, в «У врат царства» — Ивара Карено, в «Дяде Ване» — Астрова.

Вахтангов в это время был целиком под обаянием Художественного театра. Все — декорации, мизансцены, характеристика ролей, манера разучивания ролей на репетициях, звуковые эффекты, технические детали — все было «по Художественному театру».

В «Дяде Ване» в первом акте устраивали на сцене настоящий цветник, дорожки посыпали настоящим песком. Уж не говоря о том, что все участники спектакля энергично шлепали себя по лбу, по щекам, по рукам, «убивая» комаров.

Астрова Женя исполнял «под Станиславского» («… Вы хи‑т‑рая!..»), Ивара Карено — «под Качалова». Исполнителям других ролей также давал указания соответственно исполнению их в Художественном театре.

Не помню, как Жене удалось это сделать, но только очень быстро он ввел у нас строгую дисциплину — не только во время спектакля, но и на репетициях. Это было явлением совершенно необычным в нашей «любительской» практике.

Всем этим мы гордились.

На одном студенческом вечере Женя выступил с монологом Анатэмы из одноименной пьесы Л. Андреева. Женя исполнял монолог целиком «под Качалова»¹⁹… Но это не было простым копированием. Женя читал так, что мы были взволнованы. Перед нами был художник.

На одной из репетиций Жене по ходу пьесы надо было произнести «Да»… Эту реплику он стал повторять на разные лады, придавая голосу самые разнообразные интонации, пока не добился нужного. Потом он объяснил нам, что так вот Леонидов подбирал интонации на репетициях.

Порой применялись и более «домашние» средства. Подходил к концу последний акт «У врат царства». Студент К., играющий Бондезена, собирается уйти со сцены за извозчиком, чтобы увезти фру Карено. Женя, играющий Ивара Карено, стоит рядом со мной за кулисами и злится, глядя как недостаточно темпераментно ведет роль К. Но вот К. выходит за кулисы. И пока фру Карено на сцене трогательно, в последний раз, пришивает пуговицы к жилетке оставляемого ею мужа, за кулисами происходит следующее: Карено, который придя домой, не застанет уже своей жены, набрасывается на вышедшего за кулисы похитителя и, взяв его за плечи, встряхивает несколько раз, стукая при этом спиной о кирпичную стену и приговаривая:

— Настраивайся! Настраивайся!

{62} И запыхавшегося, слегка растерянного, выталкивает злополучного «любовника» на сцену. Конец сцены у К. прошел с заметным подъемом.

Но был, конечно, у нас и сверчок запечный, был и лай собак за сценой, были и бубенцы за кулисами «у крыльца» к моменту, например, отъезда Астрова домой…

Даже в афишах у нас было «необычное»: не «Начало в 8 ¹/₂ часов», а «Занавес будет поднят в 8 ¹/₂ часов».

Несмотря на хороший художественный успех и очень благоприятные рецензии в местной газете, несмотря на в общем приличные сборы, расходы по постановке спектаклей не оправдались, и наше студенческое землячество (чистый сбор должен был поступить в пользу материально необеспеченных студентов) вместо дохода понесло убыток (правда, очень небольшой).