7. Мир природы и царство свободы

Мир вещей в себе, или, иначе говоря, умопостигаемый мир, полностью закрыт для чувственности. Но разуму теоретическому, т.е. науке, как мы уже знаем, он также недоступен. Од­нако это не значит, что мир этот вообще никак не свидетель­ствует о себе человеку: он, по Канту, открывается практичес­кому разуму. Практическим разум здесь называется потому, что его фун­кция — руководить поступками человека, т.е. устанавливать принципы нравственного действия. В отличие от теоретического, практический ра­зум «занимается определяющими основаниями воли, а воля — это спо­собность или создавать предметы, соответствующие представлениям, или определять самое себя для произведения их...»⁷⁷⁷.

Волю Кант отличает от чувственной склонности («способности жела­ния»): последняя определяется эмпирическим субъектом (вспомним «ча­стного человека» просветителей) и, по Канту, одинаково свойственна как человеку, так и животным. Желание всегда эгоистично (субъективно), определяется индивидуальными потребностями и в этом смысле лише­но всеобщего (объективного) характера. Напротив, воля — это способ­ность, которой наделены только разумные существа; она «мыслится как способность определять самое себя к совершению поступков сообразно с представлением о тех или иных законах... То, что служит воле объектив­ным основанием ее самоопределения, есть цель, а цель, если она дается только разумом, должна иметь одинаковую значимость для всех разум­ных существ»⁷⁷⁸. Таким образом, воля - это способность человека опре­делять свои действия всеобщими предметами (целями разума), а потому Кант и отождествляет ее с разумом, называя разумом практическим.

Существо, способное действовать в соответствии со всеобщими, а не 1 эгоистическими целями, есть существо свободное.

Если в сфере теоретического разума, т.е. в мире природы, как мы зна- | ем, нет места понятию цели, то в сфере практического разума, в мире свободы цель — это ключевое понятие. Определяя основания воли, разум в его практическом применении ставит воле ее цель; возможность же действовать в соответствии с целями разума есть сущность свободной воли, сущность человека как свободного существа. Понятие цели опре­деляется Кантом как «причинность из свободы»; если в мире эмпиричес-

336

ком, в мире природы всякое явление обусловлено предшествующим как своей причиной, то в мире свободы разумное существо может «начинать ряд», исходя из понятия разума, вовсе не будучи детерминированным природной необходимостью. Свобода, по Канту, и есть независимость от определяющих причин чувственно воспринимаемого мира.

Кант называет человеческую волю автономной (самозаконной). Ав­тономия воли состоит в том, что она определяется не внешними причи­нами - будь то природная необходимость или даже божественная воля, - а тем законом, который она сама ставит над собой, признавая его выс­шим, т.е. исключительно внутренним законом разума. Воля разумного существа есть, по Канту, способность поступать, руководствуясь идеей, свободы, а это значит — нравственным требованием как законом умопо­стигаемого мира. «Мы считаем себя в ряду действующих причин (т.е. в мире эмпирическом — П.Г.) свободными, для того, чтобы в ряду целей мыслить себя подчиненным нравственным законам, и после этого мы мыслим себя подчиненными этим законам потому, что приписали себе свободу воли; ведь и свобода, собственное законодательство воли суть ав­тономия, стало быть, взаимозаменяемые понятия...»⁷⁷⁹.

Итак, человек есть житель двух миров: чувственно воспринимаемого, в котором он как чувственное существо подчинен законам природы, и умопостигаемого, где он свободно подчиняет себя закону разума, т.е. нравственному закону. Принцип мира природного гласит: никакое явле­ние не может быть причиной самого себя, оно всегда имеет свою причи­ну в чем-то другом (другом явлении). Принцип мира свободы гласит: разумное существо есть цель сама по себе, к нему нельзя относиться лишь как к средству для чего-то другого⁷⁸⁰. Именно потому, что он есть цель, он и может выступать в качестве свободно действующей причины, т.е. свободной воли.

Умопостигаемый мир Кант мыслит, таким образом, как «совокуп­ность разумных существ как вещей самих по себе»^т, как мир целевых причин, самосущих «монад», абсолютно автономных. Человек, как суще­ство, наделенное разумом, существо мыслящее, а не только чувствующее, есть, согласно Канту, вещь сама по себе.

Однако тут уже давно напрашивается вопрос: что же, в сфере практи­ческого разума мы оказываемся в состоянии мыслить сверхчувственную реальность, реальность свободы, не обращаясь при этом к эмпирическо­му созерцанию, — т.е. непосредственно постигать умом вещи в себе? Вы­ходит, здесь Кант допускает именно то, невозможность чего доказывал в «Критике чистого разума»?

Из этого затруднения Кант выходит, указывая на то, что мы знаем о мире свободы и о своей к нему принадлежности лишь постольку, по­скольку слышим в себе голос нравственного закона, категорического императива.

Знание умопостигаемого мира, открывающегося практическому ра­зуму, — это особого рода знание-призыв, знание-требование, обращен­ное к нам и определяющее наши поступки. Оно сводится в сущности к содержанию нравственного закона, руководящего действиями человека как «вещи в себе». А закон этот гласит: «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла в то же время иметь силу принципа всеобщего законодательства». Это значит: не превращай другое разумное существо только в средство для реализации своих партикулярных целей. «Во всем сотворенном, — пишет Кант, — все что угодно и для чего угодно может быть употреблено всего лишь как средство: только человек, а с ним каждое разумное существо есть цель сама по себе».

Категорический императив, будучи требованием практического разума, возвещает нам Закон умопостигаемого мира; если это — познание, то весьма отличное от теоретического: обращаясь к каждому из нас, этот закон требует от нас соответствовать своей умопостигаемой сущности (что нам удается далеко не всегда, а если говорить строго — очень редко). И в той мере, как мы слышим это требование и следуем ему, мы знаем сверхчувственный мир. Но это знание-совесть отлично от знания-представления, которое мы имеем в сфере теоретической. В этом смысле кантовское учение о вещи в себе существенно отлично от монадологии: как все представители рационалистической метафизики XVII в., Лейбниц считал возможным создать теоретическое знание о природе монад, на основе которого он строил и нравственное учение.

В этике Кант выступает как решительный противник эвдемонизма. Поскольку исполнение нравственного долга требует преодоления чувственных склонностей, постольку, согласно Канту, принцип удоволь­ствия противоположен принципу морали, а значит нужно с самого нача­ла отказаться от приятной иллюзии, что следуя категорическому импе­ративу, человек может быть счастлив. Добродетель и счастье — две вещи несовместимые, считает немецкий философ. Правда, действуя согласно требованиям нравственности, человек, согласно Канту, испытывает осо­бое, возвышенное чувство: уважение к нравственному закону распрост­раняется в этом случае и на него самого, поскольку он этому закону сле­дует. Однако это чувство, по Канту, не имеет ничего общего со счасть­ем, как это понятие толковали просветители.

Хотя Кант, как мы знаем, первоначально был близок к Просвеще­нию, однако в итоге его учение оказалось критикой просветительской концепции разума. Отличительной чертой Просвещения, особенно в его французском варианте, было убеждение в безграничных возможностях познания, а соответственно, и общественного прогресса, поскольку пос­ледний мыслился как продукт развития науки. Отвергнув притязания науки на познание вещей самих по себе, указав челочевеческому рассуд­ку его пределы, Кант, по его собственным словам, ограничил знание, чтобы дать место вере. Именно вера в бессмертие души, свободу и Бога, рациональное доказательство существования которых Кант категоричес­ки отвергает, составляет то последнее основание, которое должно освя­тить обращенное к человеку требование быть нравственным существом.

Сфера нравственного действия оказалась, таким образом, отделенной от научного познания, чем был подорван корень просветительского культа науки.

Натурфилософия Канта - попытка обоснования экспериментально-математического естествознания