23 Апреля 1934 года Булгаковы посетили бал в американском посольстве. Вот как описывает этот вечер Елена Сергеевна:

"В зале с колоннами танцуют, с хор прожектора разноцвет­ные, за сеткой птицы масса порхают. Оркестр выписан из Стокгольма. МА пленился больше всего фраком дирижера — до пят.

Ужин в специально пристроенной для этого бала к посольскому особняку столовой, на отдельных столиках. В углах столо­вой выгоны небольшие, в них козлятки, овечки, медвежата. По стенкам клетки с петухами. Часа в три заиграла гармоника и петухи запели. Стиль рюсс.

Масса тюльпанов, роз — из Голландии. В верхнем этаже шашлычная. Красные розы, красное французское вино. Внизу всюду шампанское, сигареты.

Хотели уехать часа в три, американцы не пустили — и секретари и Файмонвилл (атташе) и Уорд все время были с нами. Около шести мы сели в посольский кадиллак и поехали домой".

Совершенно очевидно, что размах посольского бала и многие отдельные его детали (стаи птиц, шампанское, фрак дирижера, пристройка, возникшая специально для бала, и шашлык, и разво­зящий почетных гостей фантастический кадиллак и многое дру­гое) вошли в описание бала Сатаны.

К приметам становления советского режима середины 30-х годов относится повышенная обеспеченность материальными благами привилегированных слоев населения. Ранние варианты романа показывают, что эта роскошь не связана с нэпом. Не было сначала ни умеющего жить Амвросия с его филейчиками, ни куриных котлет де-воляй. Ели в Грибоедове на грязных скатертях шницеля и эскалопы, пили боржом. "Но боржом был теплый, сомнительный. После него хотелось шницеля, шницель гнал к водке, водка к селедке, опять боржом лез из бутылки, шипел..." Союз писателей в романе имеет дачи в Перелыгино (строительство дач в Переделкино началось в 1935-36 гг.), шикар­ный ресторан, дом Драмлита, отделанный черным мрамором. (Его прототип, облицованное лабрадоритом здание в Лавру­шинском переулке построено в 1936-37).

К жизни рядовых граждан "филейчики" не имеют прямого отношения. Уже в ранних редакциях романа упоминаются очере­ди на улицах Москвы, которые "устанавливались в восемь утра за яйцами, керосином и молоком". В "Мастере" также говорится об очередях, в которых ежедневно стоит Аннушка. Правда, наше отрицательное отношение к этой героине невольно придает несерьезный характер ее занятиям.

Можно заключить, что в романс собраны факты, охваты­вающие более чем десятилетний период с конца 20-х до конца 30-х годов. Нарисованная картина относится ко всей советской жизни. Это широкая стереоскопическая панорама с проекцией на события без малого двухтысячелетней давности. Воланд и его спутники — вечные путешественники и наблюдатели, и под их взглядом все происходящее становится малосущественным, не­определенным, неизменным. Перед нами не обычное истори­ческое время, где каждое событие связано с предыдущим и вместе они выстраиваются в последовательную хронологическую цепочку, а постоянная картина, которую Б. Успенский называет космологическим временем. Происходящее как бы многократно повторяет первоначальный онтологический текст — миф с его архетипическими библейскими персонажами. Конечно, для удоб­ства описания можно считать, что происходящее приурочено к определенным датам, но это малосущественная, не нужная с точки зрения вечности, условность. "Чисел не ставим, с числом бумага станет недействительной", — решительно отказывается выполнить просьбу Николая Ивановича Бегемот. И действи­тельно, откуда взяться реальным датам в вечности.

Внимание исследователей привлекает и проблема движения часовой стрелки в е+ршалаимской и московской частях романа. Считают, что Булгаков использует философские идеи Павла Флоренского о мнимостях в строении вселенной, а также общие принципы теории относительности. Так, полет Маргариты на метле трактуется как движение со скоростью света или выше, поворот ее вниз головой — символизирует переход в мнимое пространство с иной скоростью движения времени. Идеи эти малоубедительны, но вопрос о близости представлений Булгакова и Флоренского очень важен и заслуживает тщательного ис­следования.

Упоминание времени в конце главы "Понтий Пилат" скорее всего атавистический след первоначального замысла, когда время плавно переходило из исторических глав в современные и обрат­но. В "Черном маге" глава о событиях в Ершалаиме кончалась репликой Воланда: "И был, достоуважаемый Иван Николаевич, час восьмой". Следующая глава продолжалась в Москве с того же момента: "И был на Патриарших прудах час восьмой".

Этот прием перетекания времени сохранялся в черновиках романа до тех пор, пока первая часть ершалаимских глав, закан­чивавшаяся смертью Иешуа на кресте вечером в восьмом часу, не была разорвана на два отрывка, оказавшиеся в разных местах романа ("Понтий Пилат" и "Казнь"). Это сделало невозможным сохранение времени действия, и автор использовал условный прием, начав следующую главу повторением времени, он указы­вает не московское, а все еще ершалаимское время: "Да, было около десяти часов утра, досточтимый Иван Николаевич, - сказал профессор".

Продолжительная работа над "Мастером" и его незавершен­ность сделали рисунок времени довольно сложным, так что П. Абрагам склонен рассматривать его как хитроумную головолом­ку:⁹

"Мы видим, что в романе согласованы и параллельные временные промежутки. Точный анализ движения времени позво­ляет заключить, что во время рассказа Воланда часы Иерусалима и Москвы измеряли в круговом движении часовых стрелок один и тот же (приблизительно) временной интервал (с четырех часов до десяти), хотя вместе с тем противоположный, обратный (вечер в Москве, утро в Иерусалиме)...

Временная параллель сюжетных линий Москвы и Иерусали­ма не случайна, она повторяется в другом отрывке романа о Пилате, который автором описывается как сон поэта Бездом­ного. Этот сон начинается перед четвертым часом, как и казнь Иешуа (на этот раз в Москве утро, а в Иерусалиме наступает закат солнца)...

Если сравнить движение времени в сюжетных линиях Москвы и Иерусалима в первой части романа, можно сделать следующее заключение: московское время движется в три раза быстрее, чем время в Иерусалиме. В Москве малая стрелка часов прошла три круга (36 часов), в Иерусалиме один (12 часов)...

В концепции Флоренского время вечного по отношению ко времени на Земле - течет в обратном смысле. Подобного рода эффекта Булгаков достигает с помощью разных скоростей в круговом движении времени в отдельных сюжетных линиях".

Все это кажется сомнительным. Автор противоречит сам себе, утверждает, что стрелки часов движутся примерно одина­ково со сдвигом на 12 часов, а затем говорит, что одна из стрелок бежит в три раза быстрее. На самом деле в обеих частях романа действие происходит синхронно. Оно начинается с при­хода Иешуа в Ершалаим в среду вечером, в Москве с разго­вора на Патриарших в среду вечером. (В связи с этим интересна первоначально намечавшаяся параллель Иешуа Иванушка). Заканчиваются события в субботу погребением и сном Пилата в Ершалаиме и в Москве балом Сатаны (не в честь ли распятия устраивается этот традиционный бал преступников всех времен и народов?) и возвращением Мастера и Маргариты к себе в подвал.

Вечер в субботу — эпилог к обеим частям романа, не слу­чайно там появляются сразу все герои (Воланд, Матвей, Мастер, Пилат), завершаются все сюжетные ходы, возникают и исчезают сразу два города — Москва и Ершалаим. Эта заключительная сцена напоминает театральную развязку, когда актеры снимают маски и выходят к публике поклониться под аплодисменты.

Синхронность движения времени не означает, конечно, что все события отражены в тексте одинаково подробно. Напротив, одним фактам уделяется много внимания, о других мы узнаем по ходу дела из случайных реплик. Такое описание похоже на смену театральных картин, когда действия на сцене развора­чиваются со зримой скоростью, а между картинами переносятся в любое место пространства и в любую указанную автором эпоху.

Л. Фиалкова следом за Эллендеей Проффер подчеркивает, что действие в Москве и Ершалаиме происходит как бы одновре­менно: "Время, разделяющее московские и ершалаимские собы­тия, как бы сжимается, превращая их в одновременно происходя­щие на двух сценических площадках. Люди не изменились, миро­вой театр ставит все ту же пьесу".

Время подвижно; сжимаясь, оно переходит в другое измере­ние — пространство. Не менее тесно связаны время и этика. Нравственное преступление ведет к моральным мучениям в бесконечном времени и неэвклидовом пространстве. Чудовищный грех может привести к прекращению времени. Так Гамлет, узнав о предательстве матери, воскликнул: "Распалась связь времен". Пилат вечно смотрит на луну, а Фриде вновь и вновь подносят платок. И лишь огромное нравственное усилие позволяет разре­шить этическую ситуацию — оборвать дурную бесконечность.

 

ИЛОНА!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

МАШИНА ВРЕМЕНИ 

 

Первоначально в романе события разных эпох пересекались и включали еще один временной пласт, связывающий происходя­щее с веком Ивана Грозного. Иванушка кричит в Грибоедове: "Скажите, что я мол сказал, чтоб Алексей Иванович распоря­дился, чтоб послал стрельцов на мотоциклетке инженера ловить. Так они его нипочем не догонют". Алексей Иванович Рыков, председатель СНК, то есть глава правительства, упоминается, естественно, только в ранних редакциях, он был снят в 1930 году. Иванушка рассказывает психиатру:

"С Москвы-реки бросился в Кремль, но у Спасских ворот стремянные стрельцы не пустили! Иди говорят, божий человек, проспись...

— Вооруженные были стрельцы?

— Пищали в руках, как полагается". ("Черный маг")

Бездомный после гибели Берлиоза исполняет частушки о Пилате, а затем перевоплощается в блаженного нищего, чтобы, подобно пушкинскому юродивому в "Борисе Годунове", осудить царскую власть:

"Суровый голос послышался:

— Гражданин! Петь под пальмами не полагается. Не для того сажали их.

— В самом деле не видал я пальм, что ли, сказал Иванушка, да ну их к лысому бесу. Мне бы у Василия Блаженного на паперти посидеть...

И точно, учинился Иванушка на паперти. И сидел Иванушка, погромыхивая веригами, а из храма выходил страшный грешный человек — исполу царь, исполу монах. В трясущейся руке держал посох, острым концом его раздирая плиты. Били коло­кола. Таяло.

— Студные дела твои, царь, — сурово сказал ему Иванушка, — лют и бесчеловечен, пьешь губительные обещанные диаволом чаши, вселукавый мних. Ну, а дай мне денежку, царь Иванушка, помолюся ужо за тебя.

Отвечал ему царь заплакавши:

— Почто пужаешь царя, Иванушка. На тебе денежку, Иванушка-верижник, божий человек, помолись за меня!

И звякнули медяки в деревянной чашке.

Завертелось все в голове у Иванушки, и ушел под землю Василий Блаженный. Очнулся Иван на траве в сумерках на Патриарших прудах, и пропали пальмы, а на месте их беспо­койные МКХ уже липы посадили".

Появление пальм на Патриарших в тот момент, когда Ива­нушка отправляется в иную эпоху, отсылает нас к стихотворению Гумилева "Заблудившийся трамвай", в котором трамвай высту­пает в качестве машины времени и пролетает сквозь рощу пальм, через Неву, Нил и Сену. Герой замечает умершею год назад старика, а затем видит корзину с отрубленными головами, и среди них его собственная. Трамвай, пальмы и отрезанная голова встречаются и в романе Булгакова.

В дальнейшем (в 1934 году) мотивы, связанные с Иваном Грозным, выпали из романа, вероятно, выделившись в самосто­ятельное произведение (пьесу "Блаженство", а затем "Иван Васильевич"). Одновременно исчезла из романа машина времени в ее обычном (уэльсовском) виде. Именно она в пьесах Булгакова воплощает представления о подвижности и изменчивости време­ни.

"Да, впрочем, как я вам объясню, что время есть фикция, что не существует прошедшего и будущего... Как я вам объясню идею о пространстве, которое может иметь пять измерений?" — восклицает инженер в пьесе "Блаженство". Похожие мысли высказывают и герои других пьес Булгакова. В окончательном тексте "Мастера и Маргариты" свободой перемещения обладают лишь Воланд и его свита, но близость различных эпох гам еще достаточно ощутима.

Интересно, что вместе с царем Иваном Васильевичем из романа ушел его отвратительный двойник — Василий Иванович. В этом образе лля Булгакова воплощался типичный обыватель: сосед, управдом (Шариков, Швондер и т. п.), отравляющий ему (герою) существование. Весной 1925 года, обдумывая будущий роман, Булгаков писал:

"Клянусь всем, что у меня есть святого, каждый раз, как я сажусь писать о Москве, проклятый образ Василия Ивановича стоит передо мной в углу. Кошмар в пиджаке и полосатых подштанниках заслонил мне солнце. Я упираюсь лбом в камен­ную стену, и Василий Иванович надо мной, как крышка гроба".¹⁰ Василий Иванович упоминается в рассказе "Самогонное озе­ро", как квартхоз квартиры номер 50, он доносит на Сидоровну, которая варит самогон, так как обижен, что торговка "не долила на три пальца четверть". (Интересно, что в этом рассказе автор обещает жене дописать роман: "Это будет такой роман, что от него небу станет жарко".)

Одним из страшных свойств булгаковского инфернального врага обывателя являлась его радостная готовность к насилию, его стремление выместить на слабых собственные невзгоды и унижения. В пьесе "Иван Васильевич" автор показывает, как легко управдом превращается в деспота Ивана Грозного и нао­борот. Мещанин в виде рыжебородого дворника пытался схва­тить Ннколку в "Белой гвардии", чтобы передать мальчишку- юнкера в руки петлюровцев. С той же радостью в "Черном маге" он набросился на Иванушку:

"Через минуту он забился трепетно в руках дворника сатанин­ского вида.

— Ах ты, буржуазное рыло, — сказал дворник, давя Иванушкины ребра, — здесь кооперация, пролетарские дома. Окна зеркальные, медные ручки, штучный паркет, — и начал бить Иванушку не спеша и сладко.

— Бей, бей! — сказал Иванушка. — Бей, но помни! Не по буржуазному рылу лупишь, по пролетарскому. Я ловлю инже­нера, в ГПУ его доставлю.

При слове ГПУ дворник выпустил Иванушку, на колени стал и сказал:

— Прости. Христа ради, распятого же при Понтийском Пилате.

Вероятно, вначале роль Василия Ивановича предназнача­лась Никанору Босому, не случайно ему было отведено в романе так много места. Описывая его, Булгаков специально отметил, что насилие казалось Никанору Иванычу естественным, разум­ным явлением: "Был жесток? Вероятно. Когда при нем избивали, скажем, людей, а это, как и каждому, Босому приходилось нередко видеть в своей однообразной жизни, он улыбался, пола­гая, что это нужно".

Избавление от старинного врага было одним из преиму­ществ покоя. Автор обещает герою: "Исчезнет из памяти дом на Садовой, страшный Босой, но исчезнет мысль о Га-Ноцри и о прощенном игемоне".

В окончательном тексте Босой уже не пугает Мастера, види­мо, в конце 30-х годов воспоминание о мелких бесах, живущих по соседству, перестали быть столь мучительными (и потому что, наконец, Булгаков жил без соседей, и потому что бесы, управлявшие страной, начали серьезную смертельную игру). Никанор Босой даже вызывает наше сочувствие, поскольку оказался жертвой сил, бесконечно более могущественных и столь же жестоких.

 

DF.US EX MACHINA ("ОНИ") 

 

Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо... 

Эпиграф к "Мастеру и Маргарите"

 

"На свете не было, нет и не будет никогда более великой и прекрасной для людей власти, чем власть императора Тиверия. И не тебе, несчастный преступник, рассуждать о ней", — кричит сорванным голосом Пилат, с ненавистью глядя на секретаря и конвой, невольных свидетелей его унижения. Л вечером один на один с начальником тайной службы Афранием, Пилат поднимает чашу с вином и произносит сакральное заклинание: "За нас, за тебя кесарь, отец римлян, самый дорогой и лучший из людей!"

Ему вторит собеседник. "Ручаться можно, ласково поглядывая на прокуратора ответил гость, лишь за одно в мире за мощь великого цезаря".

Пилат и его окружающие прекрасно понимают мельчайшие нюансы этого ритуального языка. Но и нам он хорошо знаком, и нам ведомы интонации и чувства несчастного всадника, подо­зревающего в каждом приближенном соглядатая, и потому вы­нужденного говорить и делать не то, что ему хочется, а то, что от него ожидается. Этот хриплый голос, с ненавистью выкри­кивающий казенные славословия по адресу кесаря всех времен и народов, щемяще близок и понятен. Мы знаем внутренние пружины подобного поведения, сами были свидетелями обо­жествления верховного правителя и легко верим автору, что так было всегда. Словно в подтверждение сказанного, советский цензор при первой публикации романа выбросил окончание приве­денной выше фразы: "Самый дорогой и лучший из людей", — справедливо усмотрев в ней намек на современную действи­тельность.

Многие авторы указывают на очевидную параллель между Сталиным и Воландом. Предполагают, что слова Гете о сомни­тельном благе, возникающем из зла, равно относятся к ним обоим. В другом случае дьявол прямо цитирует Иосифа Вис­сарионовича: "Это — факт. А факт — самая упрямая в мире вещь". Кому из живших в СССР в 30-е 50-е годы не знакомы эти слова!

Высшая власть незримо присутствует при всех событиях, но редко вмешивается в них. Напротив, исполнительные органы, тайные службы, необычайно активны, вездесущи и держат окру­жающих в паническом страхе. О них говорят, почтительно пони­жая голос, используя безличные формы глаголов: "Пришли, постучали, задушевно спросили, разобрались, успокоили, как умели (последнее, прямо скажем, не по их части), разъяснили, замели". Они деловиты, туго перетянуты ремнями, с пистолетами в руках. Двигаются быстро, стреляют метко и решительно. С рядовыми гражданами они властны делать абсолютно все, что угодно.

Они специалисты своего дела, к примеру, у них есть полный набор отмычек и печатей и от Ершалаимского храма, и от квартиры 50 в доме 302-бис. Их эффективность и профессиона­лизм неизменно подчеркиваются автором, идет ли речь о службе Афрания в Ершалаиме или о расследовании преступлений не­чистой силы в Москве. Они знают все. Как пишет Борис Гаспаров:

"Всеведенье и всемогущество, которое обнаруживает "симпа­тичный молодой человек" в сцене сна Никанора Ивановича, столь же сверхъестественны и безграничны, как у самого Воланда. Он так же необъяснимым образом знает все о тетке Канавкина и ее особняке, как Воланд о киевском дяде Берлиоза, так же проникает в тайны семейной жизни Сергея Герардовича Дунчиля, как Коровьев в аналогичные обстоятельства Аркадия Апполоновича Семплеярова".

Заметим, что не менее волшебную осведомленность проявля­ет Афраний. Он знает об отношениях Низы и Иуды, он точно знает, что Иуда из Кириафа "получит эти деньги сегодня вече­ром".

По мнению Гаспарова, подручные Афрания в убийстве Иуды похожи на помощников Воланда: Коровьева и Бегемота. Связь свиты Воланда и тайного ведомства объясняет, возможно, и кажущуюся непоследовательность действия: Азазелло старатель­но "организовал" фиктивную картину смерти Маргариты у нее на квартире и Мастера в больнице, но власти расследуют версию их исчезновения. Очевидно, осведомленность полиции достаточно высока.

Органы и подручные Воланда очень похожи легкостью, с которой они распоряжаются судьбами людей, находящихся в полной от них зависимости.

"Человек в белье может следовать по улицам Москвы только в одном случае, если он идет в сопровождении милиции, и только в одно место — в отделение милиции", — объясняет швейцару хорошо разбирающийся в жизни Арчибальд Арчибальдовнч. Оказалось, однако, что есть еще одна могущественная сила, которая может заставить бегать москвичей по улицам в неглиже.

Мы видим, как в известном направлении один за другим исчезают жильцы квартиры 50: Мастер, горожанин, любивший квартирные обмены ("Возможно он сейчас имеет какую-нибудь комнату, но только, смею вас уверить, не в Москве"), Никанор Босой и все правление кооператива, все, у кого может быть обнаружена необходимая государству валюта, все знающие что-либо об этой валюте, Вольманы, Володины и прочие лица, фамилии которых начинались на подозрительную букву "В", и так далее и тому подобное. Для рядовых граждан связь загадоч­ных исчезновений с нечистой силой достаточно очевидна.

"Суеверная Анфиса так напрямик и заявила... что она пре­красно знает, кто утащил жильца и милиционера, только к ночи не хочет говорить".

Б. Гаспаров считает, что Воланд в Ершаланме — это и есть Афраний. Так думают и некоторые другие исследователи. Однако Воланд сообщает Иванушке и Берлиозу, что он лично при­сутствовал при всем этом: "И на балконе был у Понтия Пилата, и в саду, когда он с Каифой разговаривал, и на помосте, но только тайно, инкогнито, так сказать". Афраннй же лично не был ни на балконе во время допроса, ни в саду, во время разговора с Каифой, ни на помосте. У него нет ни широты, ни всемогущества Воланда. Он лишь аккуратный исполнитель распо­ряжений Пилата. Приказано убить Иуду — убивает. Скажут наградить, исполнит без возражений. Ни инициативы, ни прово­кации (типичная позиция дьявола) нет в этих действиях. Однако сотрудничество между Воландом и органами не вызывает сомне­ния. Так, Азазелло за коньяком нашептал одному из значитель­ных лиц (он приглашен почетным гостем на бал Сатаны), "как избавиться от одного человека, разоблачений которого он чрезвы­чайно опасался. И вот он велел знакомому, находящемуся от него в зависимости, обрызгать стены кабинета ядом.

—   Как его зовут? - спросила Маргарита.

—   А право, я сам еще не знаю, — ответил Коровьев".

Тут уж мы, читатели, вправе заметить бывшему регенту: "Подумаешь, бином Ньютона". В марте 1938 года газеты писали, что Ягода, опасавшийся разоблачений со стороны Ежова, став­шего начальником НКВД, приказал своему помощнику Буланову опрыскать кабинет Ежова раствором ртути в смеси с каким-то ядом, что и было проделано шесть или семь раз.

Неосведомленность всеведущего Коровьева столь удиви­тельна. что естественно предположить, что дело не в нем, а в авторе романа, который подобно Анфисе не хочет упоминать всуе некоторых имен. Есть и другие примеры писательской "за­бывчивости". В "Черном маге" говорилось о троцкистских листов­ках, в которые обращались волшебные деньги и о том, что после смерти Берлиоза в писательской среде поползли слухи о несчаст­ной любви к акушерке Кандалаки и о правом уклоне. Автор эти сплетни решительно опроверг:

"Прямо и точно сообщаю, что все это вранье. Не только никакой акушерки Кандалаки Берлиоз не любил, но и вообще никакой акушерки Кандалаки в Москве нет, есть Кондалини, но она не акушерка, а статистик на кинофабрике. Насчет правого уклона категорически заявляю — неправда. Поплавковское вранье. Если уж и впал бы Антон Антонович, то ни в косм случае не в правый уклон, а скорее в левый загиб. Но он никуда не впал". В окончательном варианте романа этот пассаж исчез. Веро­ятно, дело не только в осторожности; после знаменитых процес­сов шутливая игра с политическими ярлыками "правый" и "левый" стала невозможной, они пахли кровью.

У героев романа всемогущее ведомство вызывает суеверный ужас. Кто бы ни рассказывал нам о Ершалаиме (Иуда, Иванушка, автор) все, кроме самого Понтия Пилата, сразу отмечают "страш­ную", "мрачную" и "безжалостную" башню Антония. Мимо нее люди проходят боязливо оглядываясь, лишь Афраний деловито забегает туда время от времени.

Как к себе домой входят два "посетителя" в квартиру Никанора Босого. Следом за ними появилась "почему-то очень блед­ная Пелагея Антоновна. При взгляде на граждан побелел и Никанор Иванович и поднялся".

Боится "их" и финдиректор Римский:

"...странное дело: такому деловому человеку, как финдирек­тор, проще всего, конечно, было позвонить туда, куда отправился Варенуха, и узнать, что с ним стряслось, а между тем он до десяти часов вечера не мог принудить себя сделать это...

Римскому было известно, куда он ушел и... не пришел обратно! Римский пожимал плечами и шептал сам по себе: "Но за что?!"

Услышав от незнакомца, что он по делу, Маргарита Нико­лаевна восклицает: "С этого и нужно было начинать... Вы хотите меня арестовать!"

Тут даже посланник Воланда удивляется: "Что это такое: раз заговорил, так уж непременно арестовать!"

Надменная супруга Аркадия Аполлоновича, услышав "откуда спрашивают", "как стрела полетела в спальню... а через четверть минуты Аркадий Аполлоновнч в одной туфле на левой ноге, в одном белье уже был у аппарата, лепеча в него: "Да... Слушаю, слушаю..." Отмахиваясь от жены босой ногой и делая ей зверские глаза, бормотал в телефон: "Да, да, да, как же, я понимаю... Сейчас выезжаю".

"Туда куда надо" попадают не только валютчики, бандиты или "вредители". Наиболее серьезное преступление слово. "...За тобою записано немного, но записанного достаточно, чтобы тебя повесить". " Я его умолял: сожги ты, бога ради, свой пергамент". В первоначальном варианте романа просьба Иешуа звучала еще более современно: "Сожги, пожалуйста, ты эту записную книжку".

Азазелло спрашивает трясущегося от страха Алоизия Могарыча: "Это вы, прочитав статью Латунского о романе этого человека, написали на него жалобу с сообщением о том, что он хранит у себя нелегальную литературу?"

Как мы знаем, жалоба-сообщение была услышана, и к Мастеру в "окно постучали".

Степа Лиходеев, увидев на дверях Берлиоза роковую печать, судорожно начинает вспоминать о "каком-то сомнительном разго­воре... с Михаилом Александровичем... на какую-то ненужную тему... До печати, нет сомнений, разговор этот мог бы считаться совершеннейшим пустяком, но вот после печати..."

"Вот этих бы врунов, которые распространяют гадкие слу­хи... вот их бы следовало разъяснить!" шипит в ресторане мадам Петракова. Ей вторит Иван Бездомный: "Взять бы этого Канта, да за такие доказательства года на три в Соловки".

Воланда это предложение приводит в восторг. Однако если вспомнить о конце философа Иешуа, оно не так уж и смешно.

Пребывание "там" заметно отражается на психике аресто­ванных: Мастер потерял самое главное для него — желание писать, Никанор Иванович после ареста совершенно меняется.

"Началось с ощущения униженности, потерн собственной воли... Босой думал о том, что он... он другой человек. О том, что произошло что-то, вследствие чего никогда не вернется его прежняя жизнь. Не только внешне, но и внутренне. Он не будет любоваться рассветом, как прежний Босой. Он не будет есть, пить и засыпать, как прежний Босой. У него не будет прежних радостей, но не будет и прежних печалей. Но что же будет? Этого Босой не знал и в смертельной тоске изредка проводил рукой по груди".

Оба, Мастер и Босой после контактов с "ними" оказываются в психиатрической лечебнице, выступающей в виде эвфемизма тюрьмы.

"Неизвестные посадили председателя в трамвай и увезли его вдаль — на окраину Москвы. Там вышли из трамвая и некоторое время шли пешком и пришли в безотрадные места к высочайшей каменной стене. Вовсе не потому, что москвич Босой знал эти места, был наслышан о них, нет, просто иным каким-то спосо­бом, кожей, что ли, Босой понял, что его ведут для того, чтобы совершить с ним самое ужасное, что могут совершить с чело­веком, — лишить свободы".

Мастер появлялся на балу Воланда в лагерном обмундиро­вании: "Ватная мужская стеганая куртка была на нем. Солдатские штаны, грубые высокие сапоги".

Учитывая тесные связи Мастера и Булгакова, можно заме­тить, что автор достаточно определенно примерял на себя тюрем­ный костюм. По словам Елены Сергеевны, в 1933-34 годах Булгаков боялся один ходить по улицам, а узнав об аресте Н. Эрдмана, сжег главы романа о пребывании Босого в лагере.

Арест и допрос в романе стихийное бедствие, против которого бесполезно протестовать, а надо лишь подчиниться и покорно ждать, что с тобой пожелают сделать. Мастер ненавидит литературных критиков и доносчика Алоизия, Босой вспоминает плохими словами поэта Пушкина и артиста Савву Куролесова, но оба с почтением относятся к непосредственным мучителям и пославшей их высшей власти. Перед смертью казнимые (даже Иешуа) без возражений славят "великодушного Игемона". Даже сам Понтий Пилат не испытывает при встрече с Толмаем (так звали Афрания в "Черном маге") приятных эмоций. "Не в первый раз приходилось прокуратору видеть седого человечка, но всякий раз, как тот появлялся, прокуратор отсаживался подальше и разговаривая, смотрел не на собеседника, а на ворону в окне". Страх перед вездесущей, всесильной тайной полицией испыты­вают все герои "Мастера", независимо от того, в каком веке живут. Страх вполне обоснованный, так как больше половины персонажей романа, названных поименно, столкнулись с ними тем или иным образом.

Характерна реакция первых слушателей романа. Елена Серге­евна записывает в дневнике в мае 1939 года:

"Миша за ужином говорил: "Вот скоро сдам, пойдет в печать". Все стыдливо хихикали... Последние главы слушали почему-то закоченев. Все их испугало — Паша Марков потом в коридоре меня испуганно уверял, что ни в коем случае подавать нельзя — ужасные последствия могут быть".