Театральный реквизит

Когда Булгаков 7 апреля 1938 года читал своим друзьям и среди них драматургу Н. Эрдману главы романа, то, по словам его жены: "Исключительно заинтересовали и поразили слу­шателей древние главы... всех поразило необычайное знание М. А. эпохи".³

В наши дни отношение первых слушателей разделяют мил­лионы читателей и множество критиков.

"Каждая деталь, как выстрел картечью поражает несколько целей. — вот самый удивительный результат булгаковского ме­тода. Зауряднейшие описания одежды — Пилата, Иешуа, Левия Матвея, Афрания, Иуды — точны археологически, но адекватны характеру каждого действующего лица", — восхищается иссле­дователь из Москвы Зеркалов.⁴ Ему вторит живущий в США Генрих Эльбаум:⁵

"Мотив римской оккупации гармонически вписывается в атмосферу древнего Ершалаима. Автор скрупулезно описывает оружие римских воинов, их обмундирование, пищу, тактические построения войск, перечисляет офицерские звания и должности".

Однако оба автора несколько преувеличивают: оружие, пища, тактические построения войск, со знанием дела описанные Булга­ковым, относятся не только к древнеримским легионам, но прежде всего к знакомой автору действительности. Римский колорит в романе — условная театральная стилизация, легко сочетающаяся с современными реалиями. В первую очередь, это названия должностей и воинских частей (кесарь, прокуратор, легат, кентурион, кентурия, легион, когорта, ала, турма, ма­нипул), детали одежды и быта, имеющие, по мнению автора, древний и восточный колорит (хитон, синедрион, тетрадрахмы, колоннада, сандалии, бамбуковые копья, фонтан и пр.).

"...Кашевары в кентуриях начали готовить обед. ...Было приготовлено кресло, и прокуратор, не глядя ни на кого, сел в него и протянул руку в сторону. Секретарь почтительно вложил в эту руку кусок пергамента. Не удержавшись от болезненной гримасы, прокуратор искоса, бегло проглядел написанное, вер­нул пергамент секретарю и с трудом проговорил: "К тетрарху дело посылали?" "Да, прокуратор", — ответил секретарь. "Что же он?" "Он отказался дать заключение по делу и смертный приговор направил на ваше утверждение", — объяснил секре­тарь. "Приведите обвиняемого... Развяжите ему руки" ... Один из конвойных... стукнул копьем, передал его другому, подошел и снял веревки с арестанта... Простучали тяжелые сапоги Марка...

В подсобных покоях дворца, обращенных на юг, где раз­местились офицеры римской когорты... светились огни... Проку­ратор судорожно зевнул, расстегнул и сбросил плащ, снял опоя­сывающий рубаху ремень с широким стальным ножом в ножнах, положил его в кресло... "У вас тоже плохая должность, Марк. Солдат вы калечите... Не обижайтесь... мое положение, повторяю. еще хуже..." Слуга, перед грозой накрывавший для прокуратора стол, почему-то растерялся под его взглядом... "Почему в лицо не смотришь, когда подаешь? Разве ты что-нибудь украл?"...

Солдат, одиноко стоявший в очищенном пространстве пло­щади со значком в руке, тревожно взмахнул им, и тогда прокуратор и секретарь остановились... Летящий рысью ма­ленький как мальчик, темный как мулат, командир алы, по­равнявшись с прокуратором, что-то тонко крикнул и выхватил из ножен меч. Злая вороная взмокшая лошадь шарахнулась, поднялась на дыбы. Вбросив меч в ножны, командир ударил лошадь плеткой по шее... за ним по три в ряд полетели всад­ники... последним проскакал солдат с пылающей на солнце тру­бой за спиною... Командир рассыпал алу на взводы, и они оцепили подножие невысокого холма... ведра пустели быстро, и кавалеристы из разных взводов по очереди отправлялись за водой в балку... тут же стояли, ловя нестойкую тень, и скучали коноводы, державшие присмиревших лошадей...

Со двора казарм выехали три повозки, нагруженные шан­цевым инструментом и бочкой с водою..."

Заменив выделенные слова современными реалиями: про­куратора — генералом, меч — шашкой, пергамент — бумагой и т. д., — мы получим выразительные картины из жизни белой армии времен гражданской войны. Горьковатый дымок сообща­ет, что кашевары в походных кухнях с утра пораньше начали готовить еду. Генерал кисло поглядывает на секретаря, который почтительно рапортует, что бумаги на подследственного уже посылались во все необходимые инстанции. Перед сном генерал расстегивает рубаху, снимает портупею и бросает на кресло. Он сердито орет на денщика и внушает подчиненному офицеру, что не следует заниматься рукоприкладством. Руки у арестованного связывают за спиной веревкой, с двух сторон шагают конвоиры с винтовками. Казачья сотня летит выстроившись по три в ряд, горнист трубит, командир шашкой салютует начальнику, сол­дат-регулировщик сигналит прохожим, чтобы не попали иод копыта лошадей. На месте конники спешиваются, вытягиваются в цепи повзводно, прячут лошадей в балке, защищенной от пуль и снарядов неприятеля.

В ранних редакциях романа многие римские реалии не приш­лось бы и осовременивать. Ала так и именовалась эскадроном, ведомство Толмая (Афрания) — "отделением", пергамент — записной книжкой, центурион — ротмистром, офицеры сидели в "кордегардии", "адъютант" при встрече "козырял" Пилату, а Дисмас называл Иешуа "товарищем".

Может быть, всегда люди так и жили: ели, пили, носили плащи и сапоги, водили связанных арестантов под конвоем, посылали протоколы по инстанциям, командиры ругали офи­церов, а те били солдат, кавалеристы скакали повзводно под трубные марши, конные патрули разъезжали по улицам, охраняя порядок, солдаты наворачивали кашу, приготовленную в поход­ных кухнях?

Да, если судить по большому счету жизни и смерти. "Да", —отвечает нам автор, Михаил Булгаков. Но если присмотреться, станет очевидно, что многие из "римских" деталей в романе не слишком достоверны, и древние реалии далеки от их современ­ных названий. Бочек не было — так, возможно, назван большой глиняный сосуд (амфора или пилос). Ведро, вероятно, — кожаный мех? Рубаха туника. Рубились римляне короткими мечами и из стали плохого качества. Обувь (калиги) напоминала скорее кожаные сандалии» чем сапоги. Блестящая (медная?) труба за плечами сирийского всадника маловероятна, как и маршевые построения сирийской конницы — римляне не обучали вспомога­тельные войска. Впрочем, и римская малочисленная кавалерия не спешивалась в цепи повзводно — это, безусловно, тактические приемы XX века. То, как солдаты обращаются с копьями: ставят к ноге, стучат об пол, поднимают к плечу, показывает, что автор имел в виду винтовки со штыками или, в крайнем случае, средне­вековые алебарды. (В тексте встречаются погрешности, которые автор, конечно, исправил бы в корректуре. Например, Пилат посылает в оцепление вторую центурию, а к горе приходит вторая когорта.)

Осовременены и детали быта иудеев (забор, калитка, кольцо у ворот и т. п.). Вот как выглядит, например, фонтан во дворце Ирода: "Пилат видел, как вздувалась нал трубочкой водяная тарелка, как отламывались ее края, как падали струйками".

Описанное Булгаковым устройство — изобретение современной инженерной мысли, когда вода накачивается насосом и бежит по трубам. Древние греки и римляне практически не пользовались напорными водами (у них не было ни моторов, ни насосов, ни труб малого диаметра), их фонтаны — это струя воды, падающая сверху вниз, а не бьющая снизу вверх.

Другой пример, "отточенный, как бритва, длинный хлебный нож", украденный Левием Матвеем в булочной у Хевронских ворот. Следует заметить, что хлебная торговля не была широко распространена в Иудее. Еврейская семья молола зерно и пекла хлеб для себя. Это была хозяйственная процедура и в то же время религиозное действие (мы видим в Библии хлебные прино­шения, хлебы предложения). Пекли хлеб на глиняном горшке, внутри которого разводился огонь. Лепешки были тонкими (как лаваш) и за трапезой их разрывали руками, что также стало религиозным обрядом (преломление хлебов). Другим обрядом было омовение рук. поскольку древние евреи не пользовались ни ножами, ни другими столовыми приборами, а ели руками, макали хлеб в соус, заворачивали в него зелень и мясо. В Риме в тс времена пекарни уже попадались, особенно после того, как импе­ратор Троян заменил выдачу горожанам зерна раздачей печеного хлеба, но и там специальный хлебный резак еще не был в употреблении. Среди настенных рисунков Помпеи есть изображе­ние булочной: на полках и в корзинах видны различные хлеба, но нет ножей, покупатели получают целые караваи. Поэтому длинный хлебный нож вряд ли мог быть украден в лавке у Хевронских ворот. Такой же нож появляется в руках продавца семги в торгсине, и можно предположить, что в Москве мы видим не копию ножа Левия Матвея, а его прототип.

Не стремится Булгаков к достоверности и при описании обычаев иудеев. Ему, очевидно, известно, что в ночь с пятницы на субботу (тем более в праздничную субботу) евреи не должны заниматься делами. Кайфа не должен был ни в коем случае вручать Иуде деньги, а Иуда под страхом смертной казни не мог их брать. Афраний в пасхальную ночь смотрит на "нигде не виданные в мире пятисвечия, пылающие над храмом". Почему пятисвечия? Светильник храма (менора) имел семь лампад. Возможно, ошибка Булгакова связана с тем, что в первом храме Соломона было десять золотых семисвечий. Они выставлялись по пять с северной и южной стороны, и на большом расстоянии пять семисвечий можно было принять за пять больших огней. Однако первый храм был уничтожен за 600 с лишним лет до описываемых событий, а в храме Ирода минора была одна. Она попала в Рим в качестве трофея и высечена на триумфальной арке Тита.

От равнодушия к еврейским религиозным деталям бесконеч­но далеко до антисемитизма и описания еврейско-сатанинского заговора в закодированном виде, который пытается усмотреть в "Мастере" Михаил Золотоносов⁶.

Почему же читатели (и даже многие исследователи) не заме­чают, что булгаковская реальность довольно далека от древне­римской? Они заворожены звучными географическими названи­ями (Рим, Ершалаим, Себастия, Галилея) и немногочисленными терминами римской эпохи. Знакомые им современные бытовые подробности не ослабляют, а, наоборот, укрепляют общее впе­чатление достоверности описания. Так обычно происходит в театре. Для "Трех мушкетеров" берут плащи, шляпы с перьями и шпаги. А то, что герои чокаются гранеными стаканами и сидят на табуретках, зрителей не смущает, напротив, это делает их более близкими и знакомыми.

Подобным театральным приемом постоянно пользуется Михаил Булгаков, и мы верим ему, не можем не верить, посколь­ку перед нашими глазами разворачиваются картины "подлинной" жизни. И дело не только в римских названиях, но прежде всего в выразительности описаний: солдаты, томящиеся от жажды, скуча­ющие коноводы и присмиревшие лошади все это видишь собственными глазами, как видел Иванушка события, расска­зываемые Воландом. Художественная убедительность картины (эффект присутствия) заставляет поверить в ее достоверность.

При этом очевидно, что неточности описания не обычная погрешность или недосмотр автора, а специальный прием. Пила г появляется в белом плаще с кровавым подбоем. Автор, конечно, знает термины тога и туника, однако, предпочитает современное название плащ. Шанцевый инструмент — это нарочито современное слово и ничто нс мешало автору сказать "лопаты" и "моты­ги". Буквально в каждой фразе Булгаков сталкивает современные и древние понятия. Кашевары в кентуриях, президент Синедрио­на. манипул пехотный, калиги подкованные, турма врубилась, ала рассыпалась на взводы, военный сирийский патруль и так далее и тому подобное.

В ранних редакциях романа, когда временные п кались, такое смешение терминов разных эпох и ческнй характер. В "Черном маге" Пилат в плате стоял с портфелем на задней площадке трамвая, "двинул мехи семисотрублевого баяна и грянул: наш Пилат на работу в наркомат. Ты-гар-га, маты-гарга! Похожий прием использует Булат Окуджава, в стихотворении Римская империя" он сталкивает современные и древние детали (например, "рассол" и "форум") и шутливо обсуждает возникающие при этом аллюзии.

В окончательном варианте ирония и юмор сконцентрированы в московских главах, а ершалаимская часть трагически серьезна. Но за этой серьезностью по-прежнему видна убежденность автора в том, что времена мало меняются. "Люди как люди такими они были, такими и остались.