«Слепой безногого везет»

Если не цепляться за термины, то колхоз как явление известен еще с глубокой древности. Это не что иное, как старая добрая артель – большевики лишь применили артельный метод для обработки земли, только и всего. И то нельзя сказать, чтобы такого в деревнях не знали. Что есть большая неразделенная семья, если не колхоз, причем самая социалистическая его разновидность – коммуна?

Само же слово «колхоз» появилось во время Гражданской войны. У этого явления было много форм: сельскохозяйственные кооперативы, артели, коммуны, товарищества по совместной обработке земли – и еще больше разновидностей, поскольку никто толком не знал, что обобществлять, как обобществлять, как работать и как распределять продукцию и полученный доход. Среди всего этого организационного хаоса неизменными оставались основные принципы: обобществление в той или иной мере средств производства, т. е. земли, скота и инвентаря, и запрет наемного труда.

Государство с самого начала оказывало колхозам разнообразную помощь. Любимицами властей являлись, естественно, коммуны, где обобществление было максимальным – им перепадала и лучшая земля, и национализированный инвентарь помещичьих и церковных хозяйств. Но не обижали и членов разного рода объединений по совместной обработке земли – так, наделы колхозников, если те являлись членами общины, должны были быть выделены в единый массив, государство бесплатно или на очень льготных условиях снабжало колхозников и коммунаров семенами, инвентарем, рабочим скотом и даже тракторами. В ноябре 1918 года был учрежден специальный миллиардный фонд, предназначенный для поддержки новых социалистических хозяйств в деревне. Из средств фонда выдавались кредиты разного рода коллективным хозяйствам, с единственным условием – переход к общественным формам обработки земли.

Если и существовал расчет на какую-то особую производительность коллективных хозяйств, то он не оправдался – да и не мог оправдаться, поскольку средства производства оставались прежними: соха, сивка и навоз от заморенной коровенки. Но, как выяснилось несколько позднее, была найдена форма, причем, что важно, противоположная столыпинской реформе в самом главном пункте. Столыпин разрушал общину, большевики ее использовали, то есть, гладили село по шерсти! А по шерсти – это ведь совсем другое дело…

Колхоз – это как раз и есть видоизмененная община, с той разницей, что земля, скот и инвентарь не делятся по хозяйствам, а используются сообща. Таким образом, можно получить крупное хозяйство на земле не поперек менталитета, как с англо-саксонским вариантом, а в согласии с ним – если решить организационные вопросы. Но именно оргвопросы были тем рифом, о которые разбивалось большинство раннесоветских начинаний.

На практике колхоз оказался намного сложнее совхоза и куда менее устойчив. В совхозе, в общем-то, практиковалась обычная фабричная система: наемный труд, в войну – фиксированная заработная плата, потом тарифная сетка. В колхозе же производство и распределение невероятно запутаны. Каждый участник товарищества входит в него с разным количеством земли, инвентаря и работников в хозяйстве, все это надо учитывать при распределении, равно как затраченный труд и число едоков. Основной причиной гибели колхозов являлись не экономические проблемы, которых у них все же меньше, чем у отдельного двора, а многочисленные склоки вокруг трудового участия и распределения продукции.

По данным Наркомзема, на 1 декабря 1920 г. в РСФСР насчитывалось почти 12 тыс. колхозов, которые объединяли около 140 тыс. хозяйств – меньше 1% от их общего количества. О мощности этих «ростков социализма» можно судить по тому, что в среднем на один колхоз приходилось по 11 – 12 дворов.

После окончания войны колхозы стали распадаться – как и должно было случиться. Те, кто шел туда, чтобы выжить в трудное время, с окончанием войны отправились обратно на собственный двор, другие решили попытаться воплотить старую мечту о вольном хлебопашестве, о «мужицком рае» без помещиков. Да и те, первые колхозы отличались от последующих, как кобыла от трактора. Собранные из нищих хозяйств, они просто не могли быть по-настоящему эффективными. Пока государство им помогало много и безвозмездно – они жили. Но когда их поставили в хотя и льготные, однако хозрасчетные условия - многие не выдерживали, распадались. Не было того основного, подо что проводили сплошную коллективизацию десять лет спустя – не было Его Величества Трактора. Обобществленные сивки не давали прироста продукции, а склоки, как нетрудно догадаться, без руководящей и направляющей руки партии и государства (без шуток) там вспыхивали высококачественные.

Наконец, сыграл свою роль и традиционный советский административный хаос. На местах декреты читали по-своему. Одни местные власти понимали нэп как временное отступление, а другие – как полный крах социалистического строительства, и тогда, бывало, колхозы попросту разгоняли «сверху», даже успешные – поигрались, и будет, нечего баловаться, даешь хозяина! Да и коррупция не подкачала – большие поля обанкротившихся колхозов так удобно было передавать арендаторам, которые одновременно приобретали осиротевшие машины и инвентарь. Откуда-то вылезли не только кулаки, но и прежние помещики, сумевшие сохранить часть имущества, денег и связей, а чиновники на местах сплошь и рядом сидели старые, еще с царских времен – и понеслось...

За первые четыре послевоенных года в Сибири число коллективных хозяйств уменьшилось на 25%, на Северном Кавказе – на 33%, в Ярославской губернии – в 6 раз. В целом, по разным оценкам, с 1921 по 1923 гг. число колхозов на территории РСФСР уменьшилось на 3 тысячи, или на 25%.

Казалось, этот эксперимент обречен, и государство если и поддерживало колхозы, то скорее из пристрастия к социалистическим формам хозяйствования, чем из реального интереса. Но на деле оказалось не совсем так – сочетание надежд на лучшую жизнь и насущной экономической безысходности заставило наиболее предприимчивых крестьян снова прибегнуть к этому средству спасения от нищеты. Так что многие колхозы все же выжили, а вскоре начался новый рост, старт которому дал неурожай 1924 года и его следствие – очередной голод. Жизнь крестьян-бедняков, как и следовало ожидать, при нэпе намного легче не стала, а государство всячески демонстрировало свою заинтересованность социалистическими формами хозяйствования, и колхозы сюда попадали.

Впрочем, некоторые возможности коллективных хозяйств были на самом деле ценны для крестьян – например, на Украине за 1925 год образовалось больше тысячи так называемых «тракторных товариществ», т. е. колхозов, которые организовывались «вокруг трактора», как правило, купленного в кредит.

Колхозы на льготных условиях получали сельхозмашины, семена, ссуды, лучшие земли и вообще всяческую помощь, а после XIII съезда – и неплохие кредиты. В 1924/1925 гг. они получили 4,8 млн руб. сельскохозяйственного кредита, на следующий год – 11 млн, а в 1926/1927 гг. – 15 млн руб., или 8% всей суммы кредитов, отпущенных сельскому хозяйству, при том, что они объединяли едва 0,8% крестьянских дворов и, как легко догадаться, далеко не самых зажиточных. Сейчас это пытаются представить как дискриминацию частного хозяйства, но при чем тут дискриминация? Это, в общем-то, право государства – стимулировать те виды деятельности, которые оно, государство, считает перспективными. Народу от того хуже не становилось: зажиточный крестьянин и сам проживет, а кредитовать бедняка-единоличника – что сухой пень поливать…

А вот с товарностью продукции в колхозах обстояло совсем неплохо. В совхозах товарность хозяйств составляла около 60%. Что касается колхозов, то они как хозяйства были послабее, но все же на посвященном совхозам и колхозам заседании Политбюро зам. Наркома РКИ Я. А. Яковлев говорил:

«В 26-м году предполагается валовой сбор зерновых культур на землях колхозов РСФСР в 38 532 тыс. пуд. За вычетом потребления в хозяйстве (обсеменение, потребление людей и скота в общей сумме 21629 тыс. пуд.) товарная часть выразится в сумме 17 122 тыс. пуд». Проведя простой расчет, мы получаем 44%. Очень приличный показатель!

Что не менее важно, колхозы стали и социальной формой организации крестьянства. Если в крепких совхозах крестьян привлекал высокий уровень производства и, соответственно, хорошие зарплаты, то в больших сильных коммунах – не только трактор, племенной бык и сортовые семена, но еще и школа, лечебный пункт, клуб. В некоторых отдельных хозяйствах даже стариков и детей содержали на общественный счет.

Сколько колхозов существовало в СССР перед коллективизацией – неизвестно никому. По данным на 1925 год Наркомзем называет 12600¹³¹, ЦСУ – 10400, а Наркомфин – 8900 колхозов. Через год, по данным перерегистрации, их количество загадочным образом сумело увеличиться с 16 800 до 18000. Зам. председателя кооперативного союза союзов Каминский в 1926 году на заседании Политбюро называет 20–21 тыс. хозяйств, и вроде бы тоже по результатам регистрации. Впрочем, при том административном хаосе, который царил в это время в СССР, разброс еще невелик – могло быть и хуже. Тем более, что колхозы еще и весьма интенсивно распадались – распад, по данным Колхозцентра, составлял 25–30% в год.

Вызывался он все теми же причинами – хаосом, отсутствием организации труда, плохим учетом, уравнительным распределением дохода по едокам, склоками внутри коллектива, диктатом председателей и т.п. Бывали и другие причины: например, колхоз оказывался не в состоянии выплатить кредит за трактор, или, как говорилось на заседании Политбюро, мужики «заработали себе по лошадке и разошлись». Часто колхозы разгоняла РКИ – если убеждалась, что никакой совместной обработки земли в реальности не существует, а просто теплая компания единоличников собралась и зарегистрировала фиктивный колхоз, чтобы получать от государства льготы. Иной раз фиктивный колхоз создавали и уцелевшие помещики – такой сообразительный хозяин получал и неплохой доход (сообразно имущественному вкладу), и льготы, и кредиты…

Но и реально существовавшие тогда колхозы – это совсем не те хозяйства, которые мы знаем по книгам и фильмам. То, что мы знаем – это коммуны: полное обобществление земли, сельхозорудий и рабочего скота, неполное, но значительное – коров. Кое-где даже кур сгоняли на общественные дворы, пока приехавшие из Центра проверяющие не давали слишком ретивым «строителям социализма» по мозгам.

В 1927 году коммун было лишь 8,5%, 50,3% колхозов относились к сельскохозяйственным артелям, а 40,2% – к товариществам по совместной обработке земли (куда делся еще один процент – неведомо). Граница между ними была зыбкая, ибо каждое хозяйство жило по своим правилам, но все же некая корреляция наблюдалась.

В середине 20-х годов в коммунах земля обобществлялась на 97%, в артелях – на 95%, в тозах – на 71,5% – так что по основному средству производства, как видим, разница невелика. Оно и неудивительно: ведь все колхозы – это кооперативы по совместной обработке земли. А вот для сельхозинвентаря эти цифры составляли уже 97, 73 и 43% соответственно, для рабочего скота – 92, 47,5 и 13%, для продуктивного скота – 73, 23, 0. Низкая степень обобществления не устраивала власть – как можно связывать хоть какие-то долгосрочные планы со столь неустойчивыми объединениями? При этом, как нетрудно догадаться, самыми бедняцкими из всех являлись именно коммуны – однако власть изо всех сил стремилась привлечь в колхозы середняков, поэтому в качестве основной формы, рекомендованной при колхозном строительстве, была выбрана все же артель.

Кроме неустойчивости, колхозы были еще очень маленькими и бедными. В 1927 году на каждый из них приходилось примерно 12 дворов, 6–7 голов крупного рогатого скота, 9–10 овец, 4 свиньи и 3–4 лошади. На 100 дес. посева у них приходилось 13,6 лошадей (у единоличников – 18) – правда, эта цифра в реальности несколько больше, потому что во многих районах пахали на волах. Исходя из этих цифр, можно оценить средний размер колхозных угодий – около 25 десятин, или по 2 на хозяйство.

Но было у них одно колоссальное достоинство – эти мелкие, бедные и неумелые хозяйства реально кооперировали бедноту! Так, в 1927 году колхозы объединяли 65,6% безлошадных, 26,3% однолошадных, 6,5% двухлошадных и 1,5% трехлошадных хозяйств, при том, что безлошадных в стране было около 28%. (С учетом того, что часть зажиточных крестьян принадлежала к фиктивным колхозам, итоговый процент бедняков становится еще выше.)

В отличие от совхозов и кооперации, до 1926 года на колхозы государство особого внимания не обращало. Нет, им давали льготы, кредиты и даже почти не обижали – но и не интересовались. Растут себе и растут, как малина у забора. Вроде толк есть, а какой – не совсем понятно. Чтобы прояснить толк, 6 августа на заседании Политбюро решено было создать особый центр колхозного строительства. По-видимому, в ходе изучения темы накопали много интересного, потому что принятые спустя четыре месяца Постановления по совхозам и колхозам отличаются, и сильно. «Совхозное» – просто перечисление основных задач, а в «колхозном» в сжатом виде содержится программа будущей аграрной реформы – остроумнейшего и эффективного решения двухвековой проблемы российского сельского хозяйства.

Из постановления Политбюро ЦК ПКВ(б). 30 декабря 1926 г.

«Данные о состоянии колхозов показывают, что коллективное движение начало выходить из состояния кризиса, в котором оно находилось в первые годы нэпа: растет число колхозов, увеличивается количество объединяемого ими населения, растет товарность коллективных хозяйств, постепенно улучшается организация труда и производства в колхозах (как видим, весьма осторожно сказано. – Авт.). В определенной своей части колхозы начали уже выявлять преимущества перед мелким крестьянским хозяйством, как в отношении рационализации хозяйства, так и в отношении повышения его доходности (еще сдержанней и еще осторожней. – Авт.). Этот рост колхозов подтверждает всю жизненность коллективного движения, опирающегося, с одной стороны, на невозможность для значительных слов деревни улучшить свое положение вне коллективизации хозяйства, а с другой – на рост применения в деревне сложных машин, создающих техническую базу крупного с.-х. производства.

Рост дифференциации крестьянства, невозможность поглощения всего избыточного населения деревни промышленностью, наличие в деревне значительных слоев маломощного крестьянства, не имеющего возможности в индивидуальном порядке поднять свое хозяйство, стремление этих слоев деревни хозяйственно укрепиться и освободить себя от эксплуатации кулака – все это толкает наиболее активные слои маломощного крестьянства (в особенности деревенскую бедноту) на путь коллективизации своего хозяйства.

Наряду с этим развитие машинизации, в частности тракторизации земледелия, создает в связи в невозможностью рационального использования сложных и дорогостоящих с.-х. машин в индивидуальном порядке, новый важнейший источник развития коллективного земледелия на почве роста крестьянского хозяйства. Содействуя вовлечению в коллективное движение, главным образом в простейших формах машинных товариществ и товариществ по обработке земли, все более широких слоев крестьянского населения, машинизация сельского хозяйства подводит вместе с тем под колхозное строительство необходимую техническую базу...

...Дальнейший рост и углубление этого движения будет зависеть, с одной стороны, от дальнейшего расширения крупной промышленности, развития индустриализации страны и технического прогресса крестьянского хозяйства и, с другой, от развития кооперирования крестьянского населения и роста самодеятельности бедняцких и середняцких масс деревни».