3. Социальное унаследование и изобретательность ума

Развитие не только органов, но и инстинктов, и ума (intelligenz) необходимо для сохранения и усовершенствования расы. Под инстинктами понимают врожденные, не зависящие от опыта и воспитания, непреодолимые внутренние побуждения, действующие без сознавания цели и, тем не менее, целесообразно. В противоположность этому разум является духовной функцией, которая развивается путем опыта и упражнения. С точки зрения естественного развития инстинкт и ум не должны быть разделяемы друг от друга: и инстинкты могут быть подвержены по временам заблуждениям и индивидуальным изменениям вследствие упражнения и обучения.

Ламарк и Дарвин рассматривают инстинкты как унаследованные привычки и навыки. Согласно же современной эволюционной теории, они должны быть рассматриваемы как видоизменения зародышевой ткани, которые путем отбора соответствующих индивидуумов и рас усилились и укрепились. Инстинкты бывают врожденными и сами собой стремятся к осуществлению. Правда, они не всегда вызывают целесообразные действия, и случается, например, что молодые птицы строят гнезда хуже старых, точно так же как и врожденные побуждения к хождению, плаванию и распознаванию врага нуждаются, хотя и в кратковременной, выучке. По А.Фогелю, муравьи различных пород могут в раннем детстве так привыкнуть друг к другу, что их инстинктивная вражда исчезает, тогда как в обыкновенных условиях различные породы муравьев всегда враждуют друг с другом. Уоллес заходит так далеко в этом направлении, что приписывает инстинктам известную степень подражания, памяти и способности приспособления. Вейсман держится такого же взгляда и под инстинктами понимает не только так называемые слепые побуждения, которыми животное обладает от рождения, но и способностью к тем целесообразным действиям, которые оно выполняет, на основании опыта, воспоминания и ассоциации чувственных образов. Такие действия, – пишет он, – не следует рассматривать как разумные, так как они покоятся только на связывании чувственных познавании. Ум, по Вейсману, существует только там, где принимают участие общие понятия, и, следовательно, уже есть способность абстрагирования. «Абстрагировать же умеет только человек». [195. Biologisches Zentralblatt. 1903. S. 151.]

Противоположность между инстинктом и умом не бывает абсолютной. Существуют различные степени инстинкта, начиная от «слепых», определенных и направленных в известную сторону органических побуждений, и кончая такими, которые связаны с опытом, упражнениями и чувственно-связанным разумом. Вообще «чистый» ум существует только в философской теории. Так как даже высшее и, по-видимому, совершенно абстрактное мышление сопровождается все-таки побуждениями и чувствами, а в жизни человека эти побуждения и чувства играют большею частью гораздо большую роль, нежели интеллект.

В природе наблюдаются только постепенные градации психических функций. Причины, обусловливающие различия между животной духовной жизнью и человеческой, следует искать в двух обстоятельствах: в возникновении речи и орудий, которые оба имеют принципиальное значение для развития способности абстракции и социальных представлений человека.

Дарвин указал на то, что телесное сложение человека могло образоваться только благодаря воздействию технических орудий. Обладание внешними органами борьбы имеет для известных животных огромное значение, так как облегчает им борьбу за существование – например, рога, когти, колючки, копыта и зубы, которые служат орудием защиты. Антропоидные обезьяны случайно и нечаянно употребляют в борьбе ветки и камни, к чему их передние руки приспособлены более, чем у всех других животных. Но только продолжительное и безусловное необходимое применение необработанного камня могло повести за собой более совершенное развитие органической формы человека и его мозга. Руки были облегчены, так как многие из их функций были заменены искусственною утварью и орудиями. Развилась прямая походка одновременно с развитием органов чувств и поднятием головы над поверхностью земли и вызвала свободную подвижность головы и других членов тела. Кисти рук, глаза, грудь и гортань сделались свободными, и этим созданы были физиологические условия для развития духовной жизни, мышления и речи. Орудия создали рациональную организацию человека, т.е. организм, в котором рассудок мог совершенно и полно развиваться, и который является поэтому ее собственным отражением.

Но животным недостает как орудий, так и речи. Они обладают, правда, выражениями лица и голосом, разнообразные тоны которого связаны с определенными чувствованиями, намерениями, образами и воспоминаниями. Животные издают шумы и однократные или многократные звуки, выражающие ощущения, между тем как слов – которые Йегер удачно назвал «расположенною по определенным правилам членораздельною связью тонов и шумов» – им не хватает. Звуки, которыми они выражают настроения и желания, это лай, вой, визг, мяуканье и т.д.

Если выражения лица и голос являются уже удобным средством для сохранения социального общения и связи, то членораздельная речь, как объективная способность сообщения, годится еще более для того, чтобы быть средством духовной жизни, которая приобретает в ней материальный инструмент не только для выражения чувств и мыслей при жизни, но и для передачи их грядущим поколениям.

Для способности абстрактного мышления не только речь, но и орудия являются необходимым инструментом развития. «Утварь и орудия, – говорит Л.Гейгер, – могут быть из камня или железа и могут быть настолько искусно сделаны, насколько мы в состоянии это представить себе, – но они только потому могут считаться принадлежностью человека, что несут на себе следы его мыслительной деятельности». Животное чувствует и действует посредством своих органов, – оно имеет поэтому только непосредственное, чувственно-связанное и инстинктивное представление о причине и действии. Что кисть руки обезьяны сильно содействует развитию ее ума – это заметил уже Эспиас, ибо она (т.е. кисть) доставляет обезьяне гораздо более живые представления о предмете, чем те, которые могут быть приобретены жвачными животными посредством губ и твердых ног. [196. Die tierischen Gesellschaften. 1879. S. 481.] «Кисть ручная – не только двигательный орган, но также и важный орган чувств. В то время как рука, держа орудие пред нашими глазами, показывает нам воздействие одной вещи на другую, у нас возникает свободное и объективное, от самих вещей воспринимаемое, представление о причине и действии. Эти впечатления переходят из области осязания в более ясную и более свободную область зрения, и таким образом является возможность объективного и спокойного созерцания, которое освобождено от субъективных ощущений, восприятий и настроений». Человек становился тем сильнее, чем больше повышалась его способность пользоваться окружающими предметами. Чем же повышалась эта способность? Только тем, что повышалась его способность воспринимать предметы, которая, собственно, и есть не что иное, как рассудок. Теоретическая природа человека и сделала его столь великим. [197. L. Geiger. Zur Entwicklungsgeschichte der Menscheit. 1878. S. 44.] Отношение причины и следствия таким образом воспринимается уже более не непосредственно, но посредственно, т.е. представляется объективно. Этим создается основное понятие всякого абстрактного мышления. Посредством его индивидуум сознает свое собственное «я» как причиняющий, поступающий волевой субъект и в состоянии познать также равные побуждения и поступки и в других членах общества. Понятие причины лежит в основании социальных представлений об обязанности, ответственности и вине. Вместе с этим возникает обычай и делается решительный шаг к развитию из связанного животно-инстинктивного сообщества духовно- и политически-организованного человеческого общества.

По всей вероятности речь развивалась наряду с употреблением орудия, так как, во-первых, пользование орудием подготовило изменение организма, необходимое для развития способности речи, затем также – как показали Ноэрэ и Бюхнер – это пользование непосредственно вызвало членораздельные звуки, нужные для слов. Первые слова возникли не посредством подражания природным звукам, но путем подражания звукам, вызываемым при обработке орудиями известных материалов. Обусловливаемый технической работой объективный звук, связанный с существованием и деятельностью предмета, служит началом членораздельных слов и их объективного значения.

Речь и орудия неразлучно связаны друг с другом; они являются специфическими фундаментами, возвысившими человеческое общество до умственной и экономической общины и отделяющими культурный мир от мира животного.

Вместе с языком и орудием развиваются и умственные функции, изобретения, подражания и передачи, которые в отчетливых формах являются только в человеческом обществе.

Изменения в организме возникают вследствие видоизменений зародышевой ткани и суммирования их путем естественного отбора в борьбе за существование. Эти изменения проявляются либо в телесных отправлениях, в инстинктах либо в умственных дарованиях. Видоизменения мозга обнаруживают себя духовно в фактах изобретения и открытия. Изобретения и открытия – будут ли они технического, политического, научного или художественного рода – все более выступают в социальной истории человеческого рода, заменяя собой изменения телесных функций и инстинктов. Побуждение или чувство, нужда или потребность должны принять форму мысли, чтобы сделаться образцом для подражания или господствующей социальной силой. Мышление отдельных единиц, как и изменения и приспособления мыслительной деятельности придает человеческому обществу его своеобразный духовный отпечаток.

У высших животных имеются уже зачатки психических видоизменений, обнаруживающиеся в даре наблюдения, внимания, в хитрости; но только одно самостоятельное умственное мышление ведет к изобретению, т.е. к признанию причинной и целесообразной связи по отношению к уже существующей или вещи, которая может быть созданной. Ясно, что общество будет тем превосходнее и тем сильнее в борьбе за существование, чем больше изобретателей и изобретений порождает раса, к которой принадлежит это общество, и чем резче в нем совершается отбор последних.

Умственные видоизменения основываются, однако, не только на интеллектуальных изобретениях, но и на проявлении нравственной личности и религиозного учения, на нововведениях, обычаях и религиозных представлениях. Тут имеется духовный прототип личностей, их добродетели, мужества, уверенности в себе, который действует поощряющим образом на развитие социальной и умственной жизни. Но если и существует склонность слишком высоко оценивать моральную силу рас в борьбе за существование, то все же влияние религиозных чувств оценивается большею частью слишком низко. Кто, однако, исследовал антропологическое начало всех религий и глубокую генетическую связь религии и политики, тот должен был признать и громадное влияние упования на Бога, веры в Провидение и Божий Промысел, действующие как могучий психологический фактор в конкурирующей борьбе рас и обществ.

Изобретение и прототип должны быть умственно восприняты всеми прочими членами общины и вызвать у них подражание. Стремление к подражанию представляет врожденный, и у животных действительный, инстинкт приспособления. У arthropoda и других насекомых находим мы мимикрию и искусство притворства, которые заключаются в подражании наружному виду других видов животных или окружающей обстановке. Сильным стремлением к подражанию обладают высшие обезьяны, высокая умственная живость которых большею частью обусловлена именно этою способностью. Также и низшие человеческие расы отличаются таким же сильным стремлением к подражанию. Они склонны быстро и внешним образом усваивать привычки и обычаи более высоких рас, не будучи, конечно, в состоянии постигнуть их более глубокий смысл и применять их плодотворным образом.

Чтобы умственные изобретения и подражания сохранялись в данном обществе и чтобы каждое поколение не начинало с начала, умственные приобретения расы должны посредством социального унаследования переноситься на следующее поколение. Социальное унаследование предполагает у молодого поколения способность к учению, естественное дарование усваивать переданное и ассимилировать его. Умственные изобретения передаются устно, от человека к человеку, посредством письма или посредством орудий труда и их произведений. Таким образом письменные знаки и технические произведения, хозяйственного или художественного рода, являются непременными материальными условиями объективной безостановочности в умственном развитии.

Насколько действителен разум у высших животных, на столько же существует у них и начало традиции. Молодое животное обучается у своих родителей и привычкам и опыту, которые свойственны данному виду. Так, хотя птицы обладают врожденным инстинктивным стремление к пению, но полное развитие модуляции достигается ими только путем подражания родителям и другим хорошим певцам. «Голос и дар пения врожденные, но мелодия, темп, ритм должны быть изучены, и птица без подготовки всегда останется плохим певцом». [198. L. Buchner. Liebe und Liebesleben in der Tierwelt. 1879. S. 28.] Мы видим также, что и у других животных существуют воспитание и обучение. Молодые бобры, например, разлучаются только тогда, когда им в течение трех лет давались родителями указания и подготовка в строительном искусстве.

Зачатки социального унаследования, традиции и процесса учения имеются у высших животных; но они здесь осуществляются только органически, и им недостает эстетических и технических инструментов, которые у человека передаются из поколения в поколение. Только так процесс развития становится историческим, поскольку органическое и социальное унаследования идут параллельно, и, обусловленное произведением и происхождением, физическое унаследование старается сохранять физиологические расположения для точно тех же функций, инстинктов и действий, которые были созданы предыдущим поколением. Если возникает разница между физическим унаследованием и общественной традицией, и способности предрасположения людей уже не дорастают до переданного им сокровища культурных благ и не в состоянии их воспринять и развивать дальше, то это важнейший признак выродившейся расы и падающей культуры.

Подчеркивая действие социального унаследования, мы можем уяснить себе многие проблемы умственного развития человеческого рода, которые «дарвинизм» пытался разрешить только несовершенным образом или даже тщетно.

Многократно упрекали дарвиновскую теорию в том, что она не может объяснить посредством естественного отбора в борьбе за существование духовное развитие человеческого рода и не в состоянии уяснить возникновение музыкальных, научных или религиозных талантов. Однако в сущности не существует никакого основного различия между духовными способностями высших животных и таковыми же у человека. Высшие виды животных имеют те же органы чувств, формы созерцания и душевные движения; они также чувствуют удивление и любопытство, обладают способностью внимания и подражания и, до известной степени, могут также размышлять и обсуждать; и Гердер, который вообще старался отодвинуть людей от обезьян как можно дальше, должен был сознаться, что нет такой человеческой добродетели, которая не была бы в зачаточных и зародышевых формах выражена у животных.

Что из таких животных начал могли развиваться постепенно более высокие духовные дарования, изобретательность и творчество человеческой культурной работы – этим мы обязаны прежде всего умственной традиции и социальному унаследованию. Бюхнер и Вейсман впервые указали на традицию как на пункт, «который в корне обнаруживает глубокое различие между человеком и животным». Все же и в этом пункте различие, как было показано выше, не бывает выражено слишком резко, так как высшие животные отнюдь не совершенно лишены социального унаследования, хотя в зародышевых формах.

Органические способности только тогда могут пышно развиваться, когда существуют уже соответствующие побуждения к развитию, прототипы, орудия и учреждения для учения. Но тут мы можем распознать и второй фактор духовного развития, а именно: различные формы условий естественного отбора и полового подбора, которые могут либо поощрять, либо задерживать духовные дарования и продуктивность.

Уоллес и Вейсман отрицают возможность переживания и унаследования духовных способностей посредством естественного отбора. Они ставят вопрос о влиянии, которое могло бы иметь усовершенствование отдельных способностей – например, математического предрасположения – на существование, жизнь и смерть тех, которые обладали им. Затем они выдвигают вопрос о влиянии таких способностей на борьбу между отдельными родами или на окончательное переживание одной расы и гибель другой. Ясно, – замечает Уоллес, – что в борьбе дикарей со стихиями, или с дикими животными, или друг с другом математическое предрасположение и способности не могли приобрести никакого влияния. Также трудно признать связь между музыкальным предрасположением и выживанием в борьбе за существование. Он думает поэтому, что умственные, эстетические и моральные таланты и деяния служат проявлением «действия более высокой природы, существующей в нас, и источником которой не может быть только борьба за существование». [199. A.R. Wallace. Der Darwinismus. 1891. S. 719.]

Вейсман отрицает развитие умственных талантов путем избирающего процесса и делает это на следующем основании: «в борьбе за существование эти умственные дары могли быть полезны, – быть может, даже могли иметь решающее значение, – но в большинстве случаев они таковыми не были, и, конечно, никто не будет утверждать, что поэтическое или музыкальное дарование дает особенно сильные надежды на основание семьи. В настоящее время, может быть, еще скорее можно на это рассчитывать, чем во времена Шиллера, Гайдна, Моцарта или даже еще раньше. Но и в наше время обладающие практическим умом головы имеют гораздо больше шансов на материальное преуспеяние, чем индивидуум, одаренный особенно сильно в каком-либо идейном направлении». [200. A. Weismann. Aufsatze uber Vererbung und verwandte Biologische Fragen. 1892. S. 592.]

Уоллес и Вейсман, очевидно, исходят из одностороннего биологического предположения. Они слишком узко понимают борьбу за существование как грубую борьбу за материальное существование единиц и рода. Кроме того, психология животных показывает, что умственные предрасположения человека, так же как и эстетические и моральные, уже подверглись преобразованию у высших животных. Психологические факторы и идеальные направления побуждений играют у всех высших общественно-живущих и разумных животных значительную роль в сохранении и развитии расы и тем обладают естественно избирающею ценностью.

Ничего не может быть проще поэтому, как вывести генетически моральные свойства человека из социальных инстинктов и чувств симпатии, существующих у животных. Ибо и внутри стад животных уже существует борьба за социальное положение, за управление и предводительство – борьба, которая не может быть понимаема в одном только чисто физическом смысле, так как в ней, без сомнения, находит выражение и чувство соперничества за честь и достоинство, – следовательно, моральный фактор, который может довести даже до самоотвержения, принесения в жертву ради стада своей собственной жизни.

Математические способности развивались непосредственно вместе с развитием технических приспособлений. Работа с орудиями в руках развивала геометрические способности, хотя бы в самых примитивных побуждениях, а способность счисления развивалась наряду с прогрессом хозяйственной продуктивности, а именно – с обменом продуктов труда.

Все искусства имеют свои зародышевые образцы в игре, пении, танцах и строительном инстинкте животных. Романее указал на то, что инстинкт игры, понимание забавного и многие иные проявления духа могут косвенно служить самосохранению расы в борьбе за существование. [201. G.J.Romanes. Darwin und nach Darwin. 1895. S. 32.] Но тому же самому косвенно служат и эстетические побуждения расы, являющиеся факторами половой любви и полового подбора. Цветовые украшения и формы имеют целью вызвать расположение, привлечь и возбудить другой пол. Тут переживают наиболее красиво организованные индивидуумы, которые могут передать по наследству своим потомкам как свою эстетическую структуру, так и более совершенный вкус к прекрасному. Из полового инстинкта и любовной игры и основанного на них общества, семьи и стада берет свое начало всякое человеческое художественное творчество. На этом половом начале искусства основывается его высокое социальное расовое значение. Боевая песнь воодушевляет и объединяет орду для боя. Переданные саги и песни предков воодушевляют последующие поколения. Великие произведения искусства, стиль и содержание которых доводят до сознания глубочайшие чувства и волю нации, образуют основание для ее духовного единства и могут стать символом великих деяний и будущности расы. В этом отношении художественные предрасположения подчинены естественному отбору и сохраняются, унасле-дуются и развиваются далее.

Художественные побуждения суть имманентные, самодовлеющие цели природы. Они находятся уже у животных, образуют составные части душевного предрасположения всех людей и варьируют в роде и степени, смотря по расе и семье. Особенно высоко одаренные варианты сохраняются тогда, когда художественное чувство и художественная потребность общества придают им умственную избирающую ценность и их дарование возвышается до гениальности, когда счастливые зародышевые предрасположения в данной семье благоприятно комбинируются и целесообразные условия воспитания поощряют их дальнейшее развитие.

Художественные продукты представляют решающий мотив для обсуждения умственных естественных способностей, и замечание Шиллера, что эстетические способности имеют решающее значение как отличительный признак рас имеет очень глубокий смысл. Ибо во вкусе и стиле обнаруживаются высочайшая творческая сила и «человечески прекрасная форма данной расы».

Следовательно, это было бы ошибочно, если б мы стали выводить художественный гений и его творения из борьбы за физическое существование индивидуумов и рас. Высшее процветание искусства всегда быстрее развивается в эпохи мира, когда возникают соревнование талантов и борьба за духовные отличия. Во внешней борьбе решающее значение имеют факты экономические и военные, хотя и нельзя отрицать, что соревнование нации за духовное мировое господство оказывает мощное влияние на развитие эстетических способностей.