XXIII. Общественное содержание исторической науки и место в ней биографического элемента

Историю справедливо относят к числу общественных наук: предмет этой науки — разные человеческие общества, а потому только общественные факты заслуживают название исторических. Правда, нередко говорят, что "историческим можно назвать всякий факт, который мы не можем наблюдать непосредственно, так как он перестал существовать", и что раз "исторического характера, присущего фактам, не существует, а есть только исторический способ, которым мы познаём их", то "история не наука", а "только особый способ познавания" ¹, но это рассуждение не разделяется большинством историков, которые под историческими фактами разумеют не все вообще факты, переставшие существовать и потому недоступные нашему непосредственному наблюдению, а преимущественно факты с общественным характером, т. е. имевшие в своё время значение в жизни человеческих коллективов — наций и государств. Конечно, история в качестве "особого способа познавания" может безразлично заниматься всякого рода фактами, и в этом смысле мы можем с полным правом говорить, наприм., об истории земной коры или об истории болезни какого-нибудь больничного пациента, но в более тесном смысле историческая наука занимается только явлениями. человеческой общественности исторично лишь то, что к этой общественности имеет отношение, а все остальное находится вне истории.

302

Всякий человеческий коллектив состоит, разумеется, из отдельных индивидуумов, и в каждом индивидуальном бытии можно различать стороны чисто личную и прямо общественную. Лишь последняя имеет интерес для историка, который — в качестве именно историка — может игнорировать в жизни отдельных людей всё, что не характеризует данного общественного состояния или не оказало влияния на события данного периода времени. Что рост Петра Великого достигал стольких-то аршин и вершков, для истории совершенно безразлично, как безразлично и то, что Наполеон был маленького роста. Большая публика немало интересуется образом жизни, привычками в т. п. коронованных особ, вплоть до того, в каком часу утра кто встает, когда обедает, какие блюда подаются ему за обедом и т. п., и любопытство читателей в этом отношении удовлетворяется газетными статьями или отдельными брошюрами и книгами, но в таком любопытстве столь же мало интереса к современности, как немного его и к истории — в сосредоточении своего внимания на таких подробностях личной жизни, как, наприм., известная привычка Петра Великого выпить рюмку анисовки в адмиральский час.

Оговорюсь, что, конечно, и разные мелочи частной жизни могут представлять исторический интерес, но для этого нужно, чтобы они имели коллективный характер, т. е. так ли, сяк ли характеризовали известное общественное состояние. Вне этого условия любая необычайная черта чисто личного значения может играть роль простого курьёза, и мало ли каких бывает курьёзов, анекдотов, эпизодов, для исторической науки совершенно безразличных, а между тем очень привлекающих к себе внимание читателей, которые смотрят на историю с поверхностно-любительской точки зрения.

303

Если настоящий историк и будет собирать всякие подробности о частной жизни, наприм., политических деятелей, то лишь в надежде, что и повседневные мелочи помогут ему лучше понять характер человека, да и самый характер этот будет его интересовать, не как характер частного лица, а как нечто важное для понимания его деятельности на общественной арене. Историческая наука интересуется не отдельными людьми, а людскими коллективами, интересуется событиями не в личной жизни, а в жизни общественной, интересуется состояниями народов и государств, а не привычками отдельных лиц, хотя бы то были Петры Великие и Наполеоны. Здесь не место говорить о роли личности в истории: это — одна из тем второй части настоящего труда, т. е. теории исторического процесса, но и определяя общий характер научного исторического знания, мы не можем обойти молчанием вопрос о том, что составляет истинное содержание исторической науки. — Из всего, что на сей счет было сказано в предыдущих главах, с полною очевидностью явствует, что современная историческая наука стоит на точке зрения отожествления исторического с социальным. Такого понимания своего предмета историография достигла не сразу. Эпические предания народов о своем прошлом, бывшие первою ступенью его познавания, сводили это прошлое к деяниям великих людей, героев, царей, пророков, законодателей, полководцев, часто небывалых, в роде разных Ликургов и Ромулов, и в этих личностях бессознательно олицетворяли целые процессы народной жизни.

304

Дальнейшее развитие историографии шло в том же направлении выдвигания на первый план отдельных героев, и исторические изображения были подобны тем рисункам лубочного производства, на которых в одной и той же плоскости генералы оказываются в сотни раз более крупных размеров, чем находящееся возле них солдаты. Нужно быть хоть сколько-нибудь знакомым с историей нашей науки, чтобы представить себе, с каким трудом историография отделывалась от старой привычки персонифицировать общественные процессы. Политические порядки времен абсолютизма, когда народные силы были придавлены, немало даже содействовали сохранение этой привычки, как, наоборот, общее демократическое движение, начавшееся в конце XVIII в., весьма способствовало тому, чтобы историческая наука стала на новую точку зрения, конечно, и раньше пробивавшую себе дорогу, но долго остававшуюся, не для всех понятною и, пожалуй, иногда не достигавшую полной ясности в головах собственных же ее представителей. Возникновение социологии и внесение историзма в другие общественные науки в значительной мере также повлияли на современное понимание истории, как науки, изучающей процессы, которые совершаются в отдельных обществах и благодаря действию в них общественных же сил.

Пожалуй, обо всем этом здесь можно было бы и не говорить, если бы, во-первых, и в настоящее время не было историков, готовых защищать старую позицию, а во-вторых, если бы наиболее крайние представители нового взгляда не отрицали всякое научное значение за биографическими исследованиями в исторической литературе. О том и о другом и будет теперь речь.

305

В самых последних годах прошлого столетия среди немецких историков происходила очень острая полемика, вызванная брошюрою Лейпцигского профессора Карла Лампрехта под заглавием "Старое и новое направления к исторической науке" ¹. Старое направление, это — то, которое видит причины исторических событий в выдающихся личностях, игнорируя массовые явления, и притом полагает, что поведение личности не зависит от исторического фона, на котором происходят её поступки. Этому направлению, которое Лампрехт обозначил, как "индивидуалистическое", он противопоставил другое, названное у него "коллективистическим",— направление, принимающее и массовые поступки за причины исторического движения наряду с индивидуальными, равно как полагающее, что из массовых поступков слагаются условия деятельности выдающихся личностей. Критики Лампрехта более или менее единодушно высказались в том смысле, что двух таких противоположных направлений не существует, что все различие между ними заключается лишь в степени пользования индивидуалистическими и коллективистическими объяснениями. С этой точки зрения, отрицая какой бы то ни было переворот в исторической науке, возвещённый Лампрехтом, его оппоненты заявляли, что высказанный им взгляд совсем не оригинален, так как они давно всё это знали. Наконец, критикуя общие положения Лампрехта, они обнаружили в другом ряде его идей вопиющие, на их взгляд, противоречия с его же собственными основными взглядами.

Здесь не место по существу разбирать, кто и в чём был прав или неправ в этом теоретическом споре. Интересно для нас сейчас только то, что такой спор мог возникнуть, и что до сих пор по этому вопросу не найдена согласительная формула.

306

Лампрехт воображал себя от начала до конца новатором, хотя бы и не всегда им был на самом деле, но, несомненно, и то, что его оппоненты выступали не только против крайностей "нового направления", но и прямыми консерваторами, не хотевшими ничего уступать из "старого направления". В "коллективистическом" взгляде Лампрехта, несомненно, сильнее и рельефнее выразился современный социологизм исторической науки, но и его противники, конечно, не стояли на резко индивидуалистической точке зрения. Вот если бы они сводили историю прямо на сумму биографии и вне последних не признавали никакой истории, их можно было бы признать за людей, стоящих ниже даже среднего уровня современной научной историографии ¹.

Сведение истории к биографиям, к какому был склонен Карлейль ², возможно было бы лишь при верности взгляда, будто история представляет собою исключительно психологическую задачу, но, даже стоя и на этой точке зрения, нельзя было бы ограничиться одними биографиями, поскольку, кроме личных индивидуальностей, есть ещё индивидуальности коллективные, каковы нации, общественные классы, партии и т. п. Притом сама психология может быть и индивидуальною (интраментальной), и коллективною (интерментальной), как было уже сказано в своём месте ³.

307

Существование психического взаимодействия и организации практических взаимоотношений между людьми, изучаемой в социологии, делает невозможным обоснование истории на одной индивидуальной психологии, существенно нужной для биографии: сведение к последним всей истории было бы недопустимым в данном случае атомизмом. Но из того, что история должна быть "коллективистической", отнюдь не следует, чтобы из исторической науки был изгнан всякий биографический (личный) элемент, как вообще будто бы не подлежащий научному знанию.

Нужно только условиться, в каком смысле можно говорить об этом элементе с точки зрения общественного содержания исторической науки.

Те, которые думают, что жизнеописание одного лица вообще не может быть предметом науки, поскольку наука занимается не индивидуальным, а общим, не принимают в расчет того, что и коллективности, которыми занимается история, наприм., народы также индивидуальны ¹. Если с указанной точки зрения ненаучно заниматься жизнью одного человека, то столь же ненаучно заниматься и историей одного народа. С другой стороны, всякий ли интерес к отдельной личности можно назвать научным и всегда ли научный интерес к отдельной личности, если таковой возможен, будет интересом историческим?

Нас очень часто интересуют совершенно и притом заведомо фиктивные личности, выводимые на сцену в романах и драматических произведениях. Часто и действительно жившие личности возбуждают в нас совсем такой же интерес к себе, наприм., особенностями своего характера, драматичностью своей судьбы и т. п. Это — интерес, так сказать, эмоциональный, эстетический, и чисто фиктивный образ нередко с этой стороны возбуждает в нас к себе больший интерес, чем действительно когда-либо живший человек с подобными характером или судьбой.

309

Интерес к личности может быть и научным, теоретическим, когда она останавливает на себе внимание психолога или психиатра, как предмет, достойный специального изучения. Известно, что психологи и психиатры в этом отношении тоже не пренебрегают и фиктивными героями драм или романов (напр., Достоевского).

Жизнеописание отдельного человека может быть, далее, лишь средством морального назидания, как мы это видим в биографиях Плутарха или в житиях святых. И для целей назидания может быть безразличным, изобразить ли действительно жившего когда-либо человека или рассказать какую-либо поучительную притчу о "некоем муже", никогда на белом свете не существовавшем.

Особый, я сказал бы профессиональный интерес, обнаруживается у военных к биографиям полководцев, у музыкантов — к биографиям композиторов и виртуозов, у политических деятелей к биографиям государственных людей, у философов к биографиям философов и пр. и пр., как у историков к историкам.

Все это специальные интересы к самой личности, привлекающей к себе наше внимание тою или другою своею стороною, с той или другой точки зрения, но без прямого отношения к истории, до такой иногда степени без отношения к ней, что роль интересной личности может быть сыграна и созданием поэтического воображения.

309

Чтобы интерес к отдельному человеку мог быть назван историческим, нужно, чтобы этот человек привлекал к себе наше внимание не как загадочная, что-ли, натура, не как трагическая фигура, не как своеобразное явление в психическом мире, не как образец святости или герой добродетели, не как искусный стратег, тонкий дипломат, гениальный шахматист и вообще заслуживающий ближайшего знакомства специалист своего дела, а как продукт известной общественной среды, сын своего народа и своего века, и вместе с тем как участник в историческом движении своего времени.

В отдельной личности, говоря вообще, историка должно интересовать только свое, т. е. её связь с историческим процессом, её к нему отношение, как пассивное, так и активное, её место в этом процессе. То, что выдвинет на первый план в той или другой исторической личности романист или драматург, психолог или моралист, наконец, специалист любой профессии, интересующийся биографией мастера своего дела, всё это для историка может быть мало интересным или совсем даже неинтересным, да и непонятным. Я особенно настаиваю на этом разнообразии интересов, какие могут существовать у нас к жившим раньше, как и к ныне живущим людям, и на том, что не всякий интерес в данном отношении заслуживает название исторического. Поэтому не все биографы могут быть названы историками, да не все историки пользуются биографическим материалом в исключительно исторических целях ¹.

310

Две точки зрения на отдельные личности должны руководить историками. Отдельная личность, во-первых, может являться нам в качестве частного случая какого-либо общего правила в данном месте и в данное время, в качестве своего рода показателя того или другого общественного состояния. Положим, нас интересует крупное римское землевладение в начале империи: разве не важно здесь было бы создать несколько, так сказать, экономических биографий тогдашних земельных магнатов, которые на частных примерах показали бы нам, как создавались и эксплуатировались римские латифундии? Другой пример. С середины XIV в. в Италии происходило сильное культурное движение, известное под названием гуманизма: разве не было интересно познакомиться с биографиями вождей и главных участников этого движения, как выразителей нового общественного настроения и его творцов ²

311

Это одна историческая точка зрения на отдельные личности. С другой стороны, отдельные лица являются участниками событий, деятелями истории. Нельзя изучать историю французской революции, не вводя в неё биографического элемента, т. е. без знакомства с такими личностями, как Людовик XVI, Мария-Антуанета, Неккер, Саейес, Мирабо, Робеспьер, Дантон, Марат и пр. и пр. Стремление создать "историю без собственных имён" останется навсегда утопией, а раз вводятся собственные имена, нужно знать, что же за люди были лица, их носившие, почему они действовали так, а не иначе, и что из их действий выходило.

Итак, для истории отдельная личность важна только по своей связи с тою общественною средою, продуктом и вместе с тем деятелем, которой она была. В прошлом столетии на разных языках часто появлялись книги под заглавием "такой-то и его время". В этих книгах не все обусловливалось историческим интересом, но благодаря им всегда более или менее углублялось наше знание о времени, в котором жил и действовал NN. У авторов таких биографий мог преобладать интерес философский, религиозный, литературный, художественный, политический, но всегда отсюда что-нибудь перепадало и на долю научного понимания эпохи. В общем, чем более автор ставил себе индивидуально-психологическую задачу, тем менее он думал об истории, и, наоборот, чем более интересовался "временем" и в виду этого чем больше разрабатывал вопросы коллективно-психологического и социологического характера, тем больше из биографа превращался в историка.

312